Придется мастеру теперь Проститься с головой.
Пусть ты искусен, пусть умел, Обиды не прощу.
Готовься к смерти, Тим Уэлль Поверь, я не шучу».
Принцесса в тронный зал вошла И встала у дверей.
«Я мастера не дам убить, Сперва меня убей! -
Открыто, гордо говорит Принцесса королю. -
Без Тима жизнь мне не мила, Я лишь его люблю».
Надолго замолчал король, Поникнув головой.
Но вот влюбленным, наконец, Он дал ответ такой:
«Мне дочь дороже, чем запрет, Но чтобы зятем стать,
Ты должен, мастер, мне свою Отвагу доказать.
На севере моей страны Коварный тролль живет.
Убей его, иль сам умри, А свадьба подождет».
На мастера он устремил Свой беспощадный взор.
Не дрогнул юный Тим Уэлль И принял приговор.
Прочь от дворца среди лесов Горячий конь летит.
В седле, с улыбкой на устах, Отважный Тим сидит.
Он взял с собой копье и меч, Большой железный щит,
Колчан, а в нем одна стрела Из золота лежит.
Над ней горючую слезу Принцесса пролила
И заклинанием своим Ей твердость придала.
Три дня, три ночи Тим Уэлль Без сна скакал, спешил.
И прибыл, наконец, к горе, Где тролль коварный жил.
Воскликнул мастер: «Выходи! Тебя зову на бой!»
Из грота вышел великан И встал над ним горой.
«Кто вздумал разбудить меня? – Угрюмо молвил тролль.
«Пришел за жизнью я твоей, Меня прислал король».
Захохотал коварный тролль: «Я весь броней покрыт.
Никто из смертных на земле Меня не победит!»
В атаку бросился Уэлль, Взмахнул своим мечом…
Сломался, как иголка, меч – Он троллю нипочем.
Высоко поднял великан Свой каменный топор.
«Теперь у нас пойдет с тобой Особый разговор».
Удар!.. И треснуло копье. Удар!.. И щит разбит.
Но вот из золота стрела Упрямо в цель летит…
И рухнул тролль: пробила бронь Чудесная стрела,
И кровь, как черная река, На камни потекла.
Народ ликует у дворца, Поет в саду свирель.
Ведет принцессу под венец Счастливый Тим Уэлль.
В стране прекрасной Норриндол Отважный мастер жил,
И эту доблестную песнь Народ о нем сложил.
Помпония и впрямь обладала удивительно прекрасным голосом. Вначале тихий и вкрадчивый, он постепенно разрастался, ширился, заполняя зал, и возносил сердца слушающих в какие-то неведомые высоты. Лица мужчин преисполнились отвагой, глаза женщин сделались влажными, уронили скупые слезинки старики. Себастьян слушал балладу, затаив дыхание. Ему чудилось, что это музыкальная повесть о нем и о его возлюбленной. Сердце звездочета сладко ныло.
Когда песня окончилась, зал буквально взорвался. Оркестр поднялся и, стуча смычками, аплодировал певице, дирижер бросился целовать Помпонии руки, отовсюду раздавались восторженные возгласы:
– Браво, Помпония!
– Царственная Помпония!
– Виват!
Леонора сердечно благодарила подругу. Утирая глаза платком, к Помпонии подошел бургомистр.
– Милая девушка, – сказал он, – вас не зря называют царственной. Вы – королева баллады! Фея песнопения! Вы пронзили мое сердце.
Внезапно до слуха Себастьяна долетел знакомый голос:
– Кажется, бал уже в разгаре?
Он обернулся и увидел профессора Инсекториуса с супругой. Подмышкой у профессора были три большие коробки, обитые красным бархатом.
– Еще бы! – недовольно проговорила Эмилия. – Я была права: нам следовало поторопиться.
– Артур! Эмилия! – воскликнул Себастьян, подойдя к супругам. – Почему вы так задержались?
– Ах, господин Нулиус, – ответила Эмилия, – вы не знаете своего друга. Он битый час копался в своей коллекции, все не мог выбрать, чем бы позабавить виновницу торжества.
– Это очень сложный вопрос, – отозвался профессор. – Я надеюсь, ты меня понимаешь, Себастьян. Но мы застали финал прекрасной арии и присоединяемся к общим поздравлениям. Браво, браво!
К ним подошла Леонора, и Инсекториусы, в самых изысканных выражениях, поздравили ее с днем рождения.
– Скажите, дорогая госпожа Леонора, – промолвил профессор, – кто эта небесная певица, чей голос мы только что слышали?
Леонора удивленно посмотрела на профессора, а Эмилия тот час же пояснила:
– Мы только что вошли и не застали начала.
– Вы лишили себя половины удовольствия, – сказала Леонора. – Певица эта, госпожа Помпония…
– Ну да, ну да, – оживился профессор, – я не ошибся. Только у Помпонии царственной может быть такой чудесный голос. Но ведь и у нас, госпожа Леонора, имеются свои таланты. Разумеется, никто в здравом рассудке не станет состязаться с царственной Помпонией, однако же наша крошка Эльза, внучка слепого Гаста, необычайная искусница по части баллад.
Профессор встал на мысочки и покрутил головой в разные стороны.
– Что-то ее не видно. Должно быть, по своей крайней бедности она не отважилась посетить столь роскошное собрание. Но я найду время и обязательно вас с нею познакомлю.
– Буду очень рада, господин профессор, – улыбнувшись, проговорила Леонора.
– Однако и в этом собрании талантов хоть отбавляй! К примеру, Себастьян. Вы не знали? А между тем наш звездочет лучший лютнист во всем герцогстве.
Леонора была приятно удивлена.
– Это правда, Себастьян? – спросила она.
Звездочет стушевался.
– Артур несколько преувеличивает мои способности. Я, конечно, играю на лютне, но не думаю, что делаю это лучше всех.
– Прошу вас, Себастьян, сыграйте нам что-нибудь, – попросила Леонора.
– Как, прямо сейчас? – заволновался Себастьян.
– А почему бы и нет? – подхватил профессор. – Покажи, на что способен гражданин вольного города Нустерна.
– Я боюсь разочаровать вас, Леонора. После того наслаждения, которое нам доставила госпожа Помпония, моя скромная игра может показаться убогой.
– Прошу вас, Себастьян, – настаивала Леонора. – Сделайте это для меня.
В руках Леоноры неизвестно откуда появилась лютня, и она протянула ее звездочету. Тот принял инструмент и поклонился девушке. В зале смолкли голоса. Себастьян подошел к оркестру и сел на скамейку.
– Недавно я разучил небольшую пьесу, – проговорил он, глядя в пол. – Ее еще никто не слышал. Надеюсь, она вам понравится.
Тихое и выразительное арпеджио разлилось по залу, дробные звуки лютни перекатывались спокойно и размеренно, как воды лесного ручья перекатываются через серые камешки, навевая то меланхолию, то тихую радость. Музыка напоминала осеннее утро с его печальной красотой и отрезвляющей свежестью; в сказочной фантазии, проникнутой грустью о былом, угадывалось невнятное ожидание нового, быть может, еще лучшего будущего.
Леонора, не отрываясь, смотрела на Себастьяна, и вначале он чувствовал неловкость, но постепенно музыка настолько завладела им, что он совершенно перестал замечать что-либо вокруг, кроме прекрасных глаз возлюбленной. Себастьян будто растворился в ее взгляде: не было гостей и музыкантов, не было ослепительного зала, не было Нустерна – только он и Леонора, внимающая голосу его лютни, а может быть, голосу его сердца…
Ричеркар закончился. Если баллада Помпонии вызвала бурный восторг, то игра звездочета погрузила всех в мечтательную задумчивость. Леонора первая подошла к Себастьяну. Ее глаза сияли, она долго смотрела на своего нового друга, не пытаясь даже искать слова для выражения чувств. Но вот она негромко произнесла:
– Спасибо, Себастьян. Я этого никогда не забуду.
К Себастьяну подходили гости и вполголоса, как будто боясь спугнуть настроение, благодарили его.
– Ты сегодня играл лучше, чем когда-либо, – сказал архивариус.
– Да-да, – поддержала его Эмилия Инсекториус. – У меня такое чувство, словно я побывала в далекой сказочной стране.
– Ну, что я вам говорил! – улыбался профессор.
К Себастьяну подошел маэстро Мантис.
– Браво! – тихо сказал он. – Поверьте, я немного разбираюсь в музыке и хочу сказать: вы – просто виртуоз.
Маэстро повернулся к оркестру, и тот заиграл какой-то неторопливый минорный менуэт.
Чарам Себастьяновой лютни поддались, разумеется, не все гости. Например, профессор Инсекториус все также пребывал в необычайно возбужденном состоянии. Он дивился на великолепие убранства, охал, ахал, причмокивал губами и что-то радостно бормотал себе под нос.
– Нет-нет, это ни на что не похоже, – говорил он. – Такого блеска не видел ни один здешний житель. Скажите, госпожа Леонора, как вам удалось это устроить?
– За это отчасти надо поблагодарить вашу супругу, – ответила племянница бургомистра и, обратившись к Эмилии, добавила: – Спасибо вам, любезная госпожа Эмилия, за те цветы, что вы прислали мне к празднику. Как я слышала, вы знаете толк в цветоводстве?
– Очень трудно хвалить себя самой, – отвечала польщенная Эмилия.
– Ваши цветы, должно быть, большая редкость в здешних краях, – продолжила Леонора, – поскольку нигде в Пятиречье мне не доводилось видеть подобных. Как вам удается выращивать такую красоту?
– О, она мастерица! – воскликнул профессор, но, поймав на себе косой взгляд супруги, осекся.
– Уж и не знаю, сударыня, что вам сказать. Я с детства люблю цветы, и они, думаю, мне платят тем же. Особенно хорошо пошли дела, когда на совершеннолетие я получила в подарок грабли от нянюшки господина звездочета фрау Марты.
– Вот как? – удивилась Леонора. – Вы знаете, меня тоже очень интересуют цветы, и я бы хотела поговорить с вами о них. Но не будем докучать мужчинам нашими беседами.
Она взяла Эмилию под руку и увела в сторону. Себастьян и профессор остались одни, а зал тем временем двигался в танце.
– Какое чудесное общество! – восхищался профессор. – А кстати, господин Пардоза здесь?
– Кажется, нет, – ответил Себастьян. – Но разве ты не дождался его в трактире?
– Напротив, дождался. Но он так спешил, что не смог со мной побеседовать и предложил встретиться на балу.
– Он обещал сюда прийти?
– Да, разумеется.
– Надо бы предупредить Бальтазара, – заметил себе Себастьян.
– Послушай, дружище, – обратился к нему профессор, – а что это фрау Марта так скоро покинула празднество?
– Марта? – удивился звездочет. – Да ее здесь и не было.
– Как же не было? Мы с Эмилией встретили ее, когда она выходила из парадного
– Но я ее не видел… – недоуменно промолвил Себастьян.
– Ты, должно быть, сегодня ослеп, – профессор хитро подмигнул Себастьяну и залился тоненьким смехом.
Звездочет смутился и, чтобы сменить нежелательную тему, самым непринужденным тоном проговорил:
– Давай-ка, я покажу тебе приезжих знаменитостей.
– Ну-ну…
– Вон та девушка, что одета пестро, и есть та самая Помпония, исполнительница баллады.
– Мой друг, я и сам это вижу. Самая настоящая Pomponia imperatoria
– Оркестром управляет маэстро Мантис.
– Да? И впрямь. Какой крупный экземпляр!
Себастьян удивленно и с любопытством посмотрел на друга, однако продолжил:
– А тот, что солирует на виоль д’амур, – виртуоз Теттигон.
– Вижу, вижу, не слепой. А вокруг него играют маленькие теттигонята.
– Ты что, их всех знаешь? – поразился звездочет.
– Ну кому же, как ни мне, знать их, дорогой мой Себастьян? Ты лучше скажи, кто это в центре зала так чудесно порхает?
– Это танцовщица Калима.
– С ума сойти! – профессор поправил очки. – Действительно она. Как хороша! Какой редкий экземпляр! Жаль, что со мной нет ни сачка, ни ботанизирки.
– Зачем они тебе? – изумился звездочет.
– Я бы поймал эту прелестницу и посадил в коробку, да заодно и Помпонию прихватил бы.
Себастьян с опаской посмотрел на профессора.
– Ну знаешь, Артур! Ты, пожалуй, перезанимался своей энтомологией, особенно это заметно в последние дни.
– Я в восторге! – не обращая внимания на слова Себастьяна, говорил профессор. – Пойду хотя бы покружусь возле нее.
– Совсем ополоумел, – одернул его Себастьян. – Не вздумай, сумасшедший! Сюда идет Эмилия.
И действительно, к ним подошла Эмилия Инсекториус, но не одна. С ней были Леонора, Помпония и архивариус Букреус.
– Господин профессор, – проговорила Леонора, – ваша супруга сказала, будто у вас приготовлен какой-то сюрприз для меня. Простите, конечно, что я так любопытна…
– Ну что вы, нисколько! – вскричал просиявший профессор. – У меня действительно есть небольшой сюрприз. Прошу вас, присядьте.
Себастьян и архивариус придвинули дамам резные скамейки из мореного дуба, и те сели. Профессор сделался суетлив: он отдал свои коробки Себастьяну, объявив его на время помощником, а сам потирал руки, кланялся и шаркал ножкой.
– В этих коробочках, милые дамы, – говорил он, – содержится не меньше роскоши, чем в этом великолепном зале! Вы и сами сейчас в этом убедитесь. Сейчас, сейчас, сию минуточку…
Он взял у Себастьяна верхнюю коробку.
– Извольте взглянуть сюда, дорогая Леонора и прелестная Помпония. Это лучшие экземпляры моей коллекции.
Он открыл крышку, и взорам девушек предстали редкие и удивительно красивые жуки.
– Не правда ли, красавцы? – гордо спросил профессор.
– Да, – грустно сказала Леонора, – действительно хороши. Но для чего вы посадили на булавки таких прекрасных насекомых?
– Именно прекрасных! Я таких специально выбираю.
– А не кажется ли вам, что это жестоко? – спросила Помпония.
– Не понимаю вас, сударыня, – пожал плечами профессор. – А вот взгляните сюда.
Он взял у звездочета другую коробку и открыл крышку. Там были замечательные бабочки.
– Бедняжки, – проговорила дрогнувшим голосом Помпония, – они уже никогда не смогут резвиться над зелеными лужайками.
– Вам не нравится моя коллекция? – удивился профессор.
– Мне не хотелось бы вас огорчать, – сказала Леонора, – но если вы хотели доставить мне удовольствие, то из этого ничего не вышло.
Она хотела было встать, но профессор остановил ее.
– Погодите, погодите. Вы не видели еще самого главного. Уверен, что вы буквально умрете от восторга, – не замечая печальных лиц девушек, продолжал профессор.
Надо сказать, что его слова в известном смысле оказались пророческими. Леонора снова присела, а профессор незамедлительно открыл последнюю коробку, в которой находилась золотая жужелица.
Леонора медленно наклонилась над коробкой, потом отпрянула, лицо ее страшно побледнело. Она приподнялась было со скамейки, но вдруг вскрикнула и упала без чувств. Оркестр смолк, по залу пронесся ропот. Себастьян, ничего не замечая вокруг, бросился на помощь Леоноре.
– Это он, он! – послышался испуганный возглас Помпонии.
– Леонора! – воскликнул Себастьян. – Что с вами? Леонора!
– Это обморок, – проговорил пораженный архивариус.
– Что такое? Что случилось? – затараторил подбежавший бургомистр.
– Здесь душно. Откройте окна! Скорее откройте окна!
Ропот в зале нарастал. Всех охватила тревога. Кто-то предлагал нюхательные соли, кто-то испуганно и жалобно ойкал.
– Ее нужно отнести наверх, в спальню, – суетился бургомистр.
– Позовите кто-нибудь врача.
Себастьян бережно поднял Леонору на руки и в сопровождении бургомистра и слуг понес ее наверх.
Окна в зале распахнули настежь, и тут началось что-то невообразимое. От сквозняка свечи начали гаснуть одна за другой, а в наступившем полумраке послышались женские визги и мужские ругательства. Оркестр куда-то пропал, пропали танцовщики, весь зал наполнили невесть откуда взявшиеся насекомые. Запрыгали кузнечики, по полу поползли жуки-долгоносики, в воздухе запорхали пестрые бабочки, а по стенам быстро забегали пауки. Возгласы «Караул! Помогите! Какая мерзость!» – слышались отовсюду. В зале царила паника. Горожане, опережая друг друга, рвались к выходу, и только профессор Инсекториус стоял неподвижно. Он поднял вверх указательный палец и произнес: