– Я готовлю на воде и коврижки и торты, а если это теперь навоз с помётом, то…
Тут в Простодурсене проснулось наконец желание разговаривать.
– В коврижках есть вода? – спросил он.
Это совершенно невозможно. Как может быть вода в коврижках с их такой твёрдой и хрусткой корочкой?
– Конечно, – ответил Ковригсен. – Нет воды – нет хлеба. А с грязной водой… Пойдёмте посмотрим.
Они захватили пакет коврижек для перекуса и пошли по дороге мимо дома Простодурсена. Если утёнок устанет, подумали они, положим его у Простодурсена спать. Простодурсен уже нёс его на руках. Утёнку нельзя ходить так много в первый день жизни.
Потом они спустились к месту кидания бульков. Простодурсен ещё надеялся увидеть всё в прежнем порядке. Не как было до появления утёнка, но как было, пока вода не стала мерзкой. Тщетные надежды. Сейчас реку нельзя было назвать даже болотом. Потому что вода исчезла. Совсем.
Русло было пусто. Пусто и безводно. Они стояли на бывшем берегу. В полной тишине. Над головами проплыла вереница драных облаков. Луна поднималась из-за ёлок, но тихой воды, которая задумчиво плескалась бы перед глазами, не было. Как если бы кто-то украл её. Прихватил с собой. Забрал всю и унёс.
– Смотрите, – сказал Простодурсен. – Теперь я могу… теперь можно… бульки, да?
Он разглядывал реку, вытаращив глаза. Правду говоря, назвать это сейчас рекой было никак нельзя. Разве что канавой. Но на дне огромной кучей лежали все бульки, какие он перекидал в реку за свою жизнь. Да, некоторые из них стащили совы, некоторые укатились вниз по течению, но… Он даже и не мечтал получить их обратно. Не думал, что один и тот же камень можно булькнуть второй раз или третий. А теперь вот…
Простодурсен вспомнил, каким богачом чувствовал себя каждый раз, спускаясь на берег с полным карманом камешков. Чёрные, коричневые, белые, серые. Некулёмые и ровные. Круглые и продолговатые. Не бывало двух одинаковых, и булькали они все по-разному, и фонтан брызг тоже менялся. Но раз от разу за камешками приходилось ходить всё дальше и дальше. Тут поблизости он на коленях всё излазил в поисках бульков. Зато спускаясь к реке с набитыми карманами, он чувствовал себя настоящим богачом. И был ужасно счастлив, бросая первый камень. А самый лучший оставлял напоследок. Такой, что булькнет чудеснее всех.
И так день за днём. Вечер за вечером. Бульк, бульк. А днём дальний поход за камнями. Если только ему их не дарили. Да, случалось, что, приходя к нему, гости приносили в подарок бульки.
А теперь вон они. Все. Лежат прямо у него под ногами. Он может купаться в них как в золоте. Тут горы прекрасных камней, залежи и россыпи.
У него скрутило живот. Он почти позабыл об утёнке. Забывшись, чуть было не кинул его в канаву, как мусор, прилипший к ладони. Но, к счастью, вспомнил, что он держит в руках. Что это утёнок. И тогда он представил, как прекрасно они заживут теперь. Они только и будут делать, что булькать камни. Всё время, когда не спят и не едят пудинг. А когда камни кончатся, Простодурсен просто сходит за ними вниз да принесёт.
Он не мог больше сдерживаться.
– Ура-а! – завопил он.
Потом аккуратно посадил утёнка на валун, чтобы освободить руки для камней, и побежал вниз.
Выбраться со дна на берег оказалось непросто, Простодурсен покатился вниз, но со второго раза залез, а что перепачкался, это его не огорчило. Зато у него полный кулак идеальных бульков.
Он стал на краю бывшего берега и кинул первый камень.
Никто из них не ответил. Ведь они поняли это раньше Простодурсена. Они стояли в траве, повернувшись носом к старой доброй реке. Смотрели, глазели, таращились. И поняли. Река исчезла, её здесь больше нет.
Но поскольку они все трое стояли молча и неподвижно, Простодурсен набрал побольше воздуха и завопил ещё громче:
– Река! Она больше не булькает! Потому что её тут нет! Неужели это правда?!
– Нет, – ответил Сдобсен. – Это не может быть правдой. Это невозможно.
– И тем не менее, – сказал Ковригсен, – это фактический факт.
– Но это никак невозможно! – взвился Простодурсен. – Скажи, Сдобсен, ведь это даже и не получится, правда? Как можно взять и унести реку? В чём ты её понесёшь?
– Вот именно, – сказал Сдобсен и посмотрел на Ковригсена исподлобья. – Раз ты намерен считать это фактом, то будь добр, объясни: как можно унести реку? Ну как?
Утёнок ковылял по траве. Иногда он падал, наступив на свой платок или запнувшись о палочку. Но только крякал и вставал.
Октава взяла его на руки и зарылась носом в мягкий пушок. И сказала, стоя так:
– Это Пронырсен. Наш бандит из-за леса.
Простодурсен и сам готов был так думать. Только он не мог понять, как Пронырсен мог это сделать. Не выпил же он её всю? Или он стоит у себя там на берегу и вычерпывает её? Это довольно утомительно. Тогда он должен иногда отдыхать, и во время перерывов река текла бы как обычно. Но она не течёт.
– Надо провести собрание, – сказал Ковригсен.
Собрание? Это ужасное слово Простодурсен уже однажды слышал от Пронырсена. Тот проходил мимо с этим словом. А домой пошёл уже с уткой. Несчастной уткой, попросившей о помощи. И он тащил её головой вниз и околачивал ею все кусты по дороге. Собрание…
Что это за штука такая – собрание? И откуда она взялась? Не иначе Ковригсен раскопал в одной из своих книг.
– Проведём его у тебя, – сказал Ковригсен.
– У меня? – опешил Простодурсен.
– К тебе ближе всех, – объяснил Ковригсен.
– И пудинг у тебя самый свежий, – добавил Сдобсен.
Так Простодурсен узнал, что такое собрание. Это не больно и не противно. А очень просто: Сдобсен, Октава, Ковригсен, он сам и утёнок садятся за круглый стол и говорят о реке. Естественно, они говорили о реке много раз и до того. Чуть ли не каждый день. Но их разговоры о реке никогда не были такими серьёзными. А сегодня стали, потому что река исчезла. И сегодняшний разговор называется собранием.
Сначала говорил один Сдобсен. Он был не просто серьёзный, но и грустный. И вспоминал, как было хорошо, пока у них была река.
В ней можно было отражаться, как в зеркале, говорил Сдобсен. И даже луна отражалась в воде. А иногда по ней проплывала рыба. Чудесная маленькая рыбка, которая собралась в горы посмотреть на зиму. И вода всегда оставалась чистой и прозрачной. Сколько бы Сдобсен ни отражался в ней, а рыбка ни плавала бы, воде ничего не делалось. Потому что вода не изнашивалась. Это была прекрасная река. Таких непортящихся рек не встретишь даже за границей.
И он много ещё чего говорил в том же духе. Простодурсен и не подозревал, что Сдобсен так обожает реку. Что он ходил к ней постоять, смотрелся в неё, что она подарила ему палку.
– Ну хорошо же, – сказала Октава. – Река была и такая, и сякая, и распрекрасная. Все мы это знаем. Но что нам делать, как нам быть? Вот что надо решить.
– Именно, – согласился Ковригсен. – Для этого мы и созвали собрание. Мы должны что-то делать.
– Предлагаю поесть пудинга, – сказал Сдобсен. – И коврижки, которые мы захватили из пекарни. Утёнок наверняка голодный.
– Я думаю, – сказал Ковригсен, – у нас нет другого пути, кроме как идти к Пронырсену.
– А перед походом – маленький пудинг. И крохотная коврижечка на сладкое, – добавил Сдобсен.
Его палка, прислонённая к стулу, вдруг упала. Утёнок, который с важным видом расхаживал по столу, подошёл к самому краю, вытянул шею и стал высматривать, что там грохнулось на пол.
– Бедный ты, бедный, – сказал ему Простодурсен. – Прекрасная чистая речка, канава с утюшатником, эх!.. Да что говорить…
– Кля! – согласился утёнок.
– Пожалуй, лучше я останусь дома и присмотрю за этим шпротом, пока вы ходите к Пронырсену, – сказал Простодурсен.
– Шпротом? – переспросила Октава.
– Ну да, за утёнком, – объяснил Простодурсен.
– Лучше я с ним побуду, – вызвался и Сдобсен.
– Идти должны все, – сказал Ковригсен.
Простодурсен встал и подошёл к окну. Солнце ещё только думало садиться за лес, а пока собирало полоски света, пятна и прожилки. А лес выпустил побродить между ёлками огромные тени.
– Если всё так, как думаю я… – сказал Ковригсен.
– То? – спросила Октава.
– То, похоже, мне надо захватить кое-что из пекарни, – ответил Ковригсен.
– Печенье?
– Если всё так, как я думаю, то мы будем делать огромный пудинг, – ответил Ковригсен.
– Ура! – сказал Простодурсен.
Сдобсен тоже хотел было сказать «ура!», но раз Простодурсен опередил его, то он лишь молча поднял свою палку.
– Ладно, это будет завтра, – сказал Ковригсен. – А сейчас нам пора греть собой подушки и простынки.
– Чтобы греть, надо подкрепиться, – сказал Сдобсен.
– Надо так надо, – отозвался Простодурсен. – Я только сбегаю к реке – посмотрю, не вернулась ли она.
Нет, река не вернулась. Внизу под горой было всё так же пустынно, тоскливо и тихо.
Самый большой на свете пудинг
Простодурсен не выспался. Легли они вроде не поздно, но утёнок долго крутился и вертелся в кровати, клякал и пищал. А когда он наконец уткнулся носом в подушку и уснул, Простодурсен почувствовал, как изменилась жизнь без прекрасного напева реки. Ему словно бы перестали петь колыбельную. И ночь показалась ему дырявой, у неё на месте реки – большая противная дыра без звуков и без стен и без дна.
Куда она делась, река?
Целая полноводная река?
– Бедный ты, бедный, – сказал он утёнку, который смешно устроился на подушке и спал. – Бедняжечка, – сказал он.
И наконец уснул.
Утром его разбудил не стук дятла. Он проснулся оттого, что утёнок стоял на нём и щипал за ухо.
– Кля! – бодро сообщил утёнок.
– Ладно, понял, – сказал Простодурсен и выпрыгнул из кровати.
Обычно он просто вставал. Но сейчас подпрыгнул и бросился к окну. У него появилась крохотная надежда. Она перекатывалась внутри, как маленькое яйцо в большой кровати, и спрашивала, а не приснилась ли ему вся эта чудовищная история с пропажей реки. И если история окажется чушью и бредом, а река как прежде будет течь, петь, булькать, плескать, журчать и переливаться между яблонями, тогда это маленькое яйцо внутри Простодурсена скинет скорлупу и брызнет во все стороны светом и счастьем. Примерно так.
Короче, Простодурсен проснулся с надеждой. Или это вместе с ним проснулась мечта, что река окажется на своём старом месте.
Но если бы ты увидел лицо Простодурсена сейчас, когда он стоял у окна, разлепив сонные глаза, рядом с утёнком, который скатился с кровати следом за ним, шмякнулся на пол, прикатился к его ногам, пристроился рядом и теперь тянул шею в надежде дотянуться до окна, – ты бы сразу понял, что река назад не вернулась.
Простодурсен взял утёнка на руки. И они ещё постояли, глядя в окно. Там всё равно было на что посмотреть. Трава всех цветов – от зелёного до жёлто-коричневого. Листья на яблонях. Сочные облака. Толстое красное солнце, выкатившееся из-за горы. Сама гора. Высоченная тёмная вершина с пятнами снега. Еловый лес. Понарошка. Кудыка. Рябина. Октава. Сдобсен. Ковригсен.
Трое последних при полном параде как раз шли по дороге. Октава в огромной шляпе. Сдобсен с палкой. Ковригсен с мешком на спине.
– Кля! – сказал утёнок.
– Да, – согласился Простодурсен. – Давай-ка быстренько, чтоб нам ещё поесть пудинга на дорожку.
Утёнок ел хорошо. И накладывал себе добавку за добавкой. Пудинг исчезал на глазах. А как сделать новый? Где взять воду? Реки-то нет…
Простодурсен туго повязал утёнку голубой платок, и они вышли к троим друзьям, ждавшим их на улице в этот ранний утренний час.
– Ну что же, – сказал Ковригсен. – На горе за лесом живёт похититель реки. Вперёд?
– Так ты думаешь, что это всё-таки Пронырсен умыкнул реку? – скорбно спросил Простодурсен.
– Посмотрим, – ответил Ковригсен.
– А что у тебя в мешке?
– Порошок для пудинга.
– Целый мешок?
– Вдруг мы проголодаемся в пути. К тому же пора начать прикармливать Пронырсена пудингом, чтобы он размяк немного. А то совсем зачерствел от долгой жизни на сухарях.
Трава была мокрая, и Простодурсен посадил утёнка в карман. Тот высунул наружу голову и глазел на удивительные вещи, мимо которых его нёс Простодурсен, покачивая в такт шагам. Вокруг было не то, что прежде в яйце. Он ничуть не жалел, что выбрался оттуда сюда. Да и здесь тоже, судя по всему, яйцо, только скорлупы не видно. Это какое-то огромное яйцо, в него помещается уйма всего интересного. Высоко над большой горой висит ни к чему не прицепленный желток. Что и требовалось доказать, довольно крякнул утёнок, он попал в новое яйцо, только и всего. Огромнющее яйцо номер два. Но когда-нибудь он вырастет, пробьёт клювом и его скорлупу и перейдёт в яйцо номер три. Так устроена жизнь, подумал он. Удивительная вещь. Но пока ему хватало места.
– Кля! – сказал он.
– Что? – переспросил Простодурсен.
– Ему нравятся дальние прогулки, – заметила Октава. – Смотри, как он тихо сидит и внимательно смотрит по сторонам.
Простодурсен побаивался. Непонятно, что они увидят у Пронырсена. А если это окажется что-то ужасное, что им тогда делать? Пропала целая река с музыкой и бульками, а они своими ногами идут в логово к этому Пронырсену.
– Ничего, ничего, – зашептал он утёнку. – Как-нибудь всё устроится, как-нибудь обойдётся.
И погладил его бережно по пушистой головёнке.
Ни Октава, ни Сдобсен, ни Ковригсен ничего не говорили. У них было заведено, что если один сказал всё, что хотел, то слово берёт другой. Но сейчас было не так. Они просто шли вереницей. Ковригсен с мешком на спине. Октава в шляпе. Следом Сдобсен с палкой. Замыкающим – Простодурсен с утёнком.
Они всё время шли вдоль реки. То есть не вдоль реки, потому что она теперь не текла, но вдоль места, где она текла раньше. Поэтому они и молчали. Но то и дело бросали печальный и тревожный взгляд на пустое русло. Оно выглядело как канава посреди леса с лужицами воды то там, то тут.
Несколько раз Простодурсен порывался остановиться. Внизу в грязи встречались россыпи прекрасных бульков, и его так и тянуло набить ими карманы. Дурсен он и есть дурсен, всегда думает об одном. И хотя у него перед домом на дне бывшей реки сейчас громоздились горы бульков, он думал только о том, как бы набрать их ещё больше. Но он не останавливался, а тащился в хвосте понурой процессии, вступившей в зелёно-коричневый мрак елового леса.
Вдруг кто-то всё же заговорил. Это оказался Сдобсен:
– Октава, спой нам песню.
– Песню? – переспросила Октава. – Ты думаешь, сейчас время петь песни?