Я остался один. Намерение у меня было такое: приготовить уроки и лечь спать, а утром, когда монахи еще спят, пробраться в кухню и тихонько обстучать все ее стены. Если кто из монахов услышит, то подумают, что это на кухне рубят мясо для котлет.
Я еще не успел написать сочинение на тему «О любви к богу и царю», которое нам задал батюшка, как начались чудеса. Где-то, очень близко, заговорили два человека. Один голос был густой, другой — высокий, визгливый. Хотя я не мог разобрать ни одного слова, оба голоса показались мне знакомыми. Я стал прислушиваться. Голоса слышались то совсем рядом, то доносились откуда-то издали, будто из-под пола. Вдруг близко, вероятно в самой келье, что-то тоненько запело на двух нотах: пи-и, пи-и, пи-и. У меня по спине мурашки забегали. Первой мыслью было — бежать. Но подошвы мои приклеились к полу. Я сжался и сидел неподвижно, пока не понял, что пикало в широкой жестяной трубе, которую я еще раньше заметил. Она выходила из пола и уходила в потолок. Только позднее я догадался, что это был вентилятор. Постепенно подошвы мои отклеивались от пола, но я не убежал, а, пересилив страх, тихонько подкрался к трубе и стал прислушиваться. По-прежнему доносились голоса и по-прежнему в трубе пикало. Я осмелел до того, что даже приложил к трубе ухо. И тут до меня отчетливо донеслись слова, сказанные визгливым человеком:
— Ну вот, немного вытянуло. Охота вам сосать эти ваши сигары. Ей-ей, наши папиросы «Дюбек» куда приятнее. Это вас все Дука совращает.
И сейчас же чей-то новый голос, крепкий, но хрипловатый, пропел:
— Дукало — здесь, Дукало — там, Дукало—вверх, Дукало — вниз, Ду-у-укало!
Визгливый засмеялся и с удовольствием сказал:
— Вот дьявол! Достаточно назвать его имя, как он тут как тут.
Я еще плотнее прижался к трубе и тут же почувствовал, что нога моя за что-то зацепилась. Всмотревшись, я увидел, что над полом торчит какая-то штука, похожая на печную задвижку. Я подвинул в сторону ногу, но вместе с ногой потянулась и задвижка. Неожиданно на полу открылась узкая светлая щелочка. Не помню, как долго я стоял, прежде чем решился нагнуться и заглянуть в нее. Первое, что я увидел, была крышка стола с перламутровым узором. За столом три фигуры: одна — с рыжей головой, две другие — черноволосые. Я сразу догадался: тот, кто говорил густо, был патер Анастасэ, а кто визгливо — наш батюшка. Я узнал и третьего: это был известный всему городу шалопай, сын греческого коммерсанта Дукало, или короче — Дука. Я сам видел, как его однажды хоронили. Он лежал в гробу, на катафалке, а за катафалком шли его приятели, такие же шалопаи, громко плакали и причитали: «Ой, Дука, на кого ты нас оставил?» Около кладбищенских ворот Дука неожиданно поднялся в гробу. Народ в страхе разбежался, а Дука с приятелями поехал в ресторан праздновать свое «воскресение». Вот этот Дука и сидел теперь за столом с батюшками.
Я узнал и малиновые занавески около высокой кровати, и сияющий киот в углу. Ясно, это была бархатная комната патера. Дука взял со стола бутылку, разлил микстуру по серебряным стаканчикам. Все трое выпили, крякнули и заели кружочками лимона. Наш батюшка пожевал лимонную корочку, выплюнул ее в тарелку и спросил:
— Как живете, Дука? Что это вас не видно стало? Раньше вы каждый день разъезжали по городу на своих беговых дрожках, а тут как в воду канули.
Дука тоже пожевал корочку, но не выплюнул, а проглотил ее и только после этого ответил:
— Вы, отец Евстафий, ослепли, что ли? Улицами теперь овладела чернь. Хорошенькое дельце! Я выеду на беговых дрожках, а меня стянут с них и тихонько о землю ударят.
— За что? Вы же никому зла не делали. Ваш достойный родитель — греческий подданный. Вы тоже.
— А я знаю за что? Им хочется делать революции, так они хоть кого прибьют. Не-ет, я лучше подожду. Главноначальствующий полковник Дегтярников сказал по секрету моему папе, что скоро сюда прибудут донцы — целая сотня. Вот тогда я и поеду на своих беговых дрожках. Пусть только тронут, — а нагайки не хочешь?! Вот так будет хорошо. Здорово хорошо!
— Здорово хорошо! — крикнул и наш батюшка. — Что там рабочие! Среди учителей — и то появились вольнодумцы! Можете представить, детям о французской революции рассказывают. Да как! Прямо смакуют. Забыли и свое клятвенное обещание служить царю верой и правдой, и священное писание, где прямо говорится: «Несть власти, аще не от бога».
— Здорово хоросо — тоже не хоросо, — отозвался Анастасэ. — Надо их потихонька на коленка ставить. — Он выдвинул из стола ящик, покопался в нем и положил на стол две колоды карт. — Стукалка? — спросил он.
Душа у меня ушла в пятки.
«Заметил!» — мелькнуло у меня в голове. Я еще не успел отпрянуть, как услышал ответ нашего батюшки:
— Покер.
— Какой же покер втроем? — спросил Дука. — Стукалка!
— Ну стукалка так стукалка, — согласился батюшка.
Дука сдал карты и бросил на стол монету.
— В банке пять рублей.
Наш батюшка отвернул полу рясы, пошарил в кармане:
— Рубль.
Дука укоризненно покачал головой:
— Все жадничаете! Анастаса, четыре свободных.
— Четыре, — кивнул патер.
Дука еще несколько раз сдавал карты, потом постучал по столу и сказал:
— Стучу.
Я вернулся к столу и дописал сочинение. Но заснуть еще долго не мог: внизу все стучали и стучали. А под конец стали топать ногами и петь:
Пезо ке гело,
Сена поли агапо![10]
Пришел Нифонт, лег на свою кровать и захрапел. Такого страшного храпа я еще никогда не слышал. Потом на крыше стали возиться и кричать коты. И котов таких горластых я раньше не слышал.
Заснул я только под утро.
МЫ ВЫБРАСЫВАЕМ ЦАРЯ В МУСОРНЫЙ ЯЩИК
На другой день все шло до четвертого урока обыкновенно, а на четвертый вместо Алексея Васильевича пришел почему-то Лев Савельевич. Мы сказали:
— У нас сейчас история.
— У вас сейчас будет русский, — ответил Лев Савельевич. — Тарасов, чем выражается подлежащее?
Тарасов встал, но от неожиданности не мог сказать ни слова.
— Кто скажет? — спросил Лев Савельевич.
Никто руки не поднял.
— Да вы что, остолопы! — крикнул Лев Савельевич. Он когда сердился, то всегда выражался подобными словами.
Я вспомнил, что говорил вчера батюшка в комнате Анастаса, и у меня заныло сердце. Я поднял руку.
— Ну? — сказал Лев Савельевич.
Но, вместо того чтобы ответить, чем выражается подлежащее, я спросил учителя:
— Где наш Алексей Васильевич?
Учитель нахмурился, кашлянул и пробормотал:
— Не знаю…
Тогда встал Андрей Кондарев и прямо сказал:
— Нет, вы знаете, только скрываете. У нас история сейчас, а не русский.
И пошел из класса, не спросив разрешения.
За ним пошел Илька, за Илькой — я. А за нами — все остальные ребята.
Лев Савельевич выскочил из класса и что-то закричал нам вслед, но мы даже не обернулись. С топотом и гиканьем мы уже спускались по лестнице, когда дорогу нам преградил сам инспектор училища Михаил Семенович, самый страшный человек из всего училищного начальства. Меж собой мы звали его Михаилом Косолапым. И он действительно своей дородностью, маленькими глазками и вывернутой в сторону ступней одной ноги был похож на медведя.
— Стоп! — рявкнул он. — Кто отпустил? Мы замерли.
— Почему гвалт? Кто отпустил, я спрашиваю! Подбежал Лев Савельевич:
— Никто не отпускал, Михаил Семенович. Сорвались как бешеные и понеслись. Точно нечистая сила в них вселилась.
— Зачинщики? — выкрикнул инспектор.
Все молчали. Лев Савельевич немного выждал и со злорадством ткнул пальцем сначала в Андрея, потом в Ильку и, чуть поколебавшись, в меня.
— Вот они, зачинщики, вот!
— Шапки! — приказал инспектор.
Это означало, что мы трое остаемся «без обеда» и должны отнести свои фуражки в учительскую.
— Марш по местам!
Мы понуро вернулись в класс.
Лев Савельевич сел за стол, погладил бороду, запустил кончик ее в рот. Покусал и спросил:
— Нуте-с, так чем выражается подлежащее? Кто скажет?
Но и на этот раз никто не поднял руку. Видя, что ничего не получается, Лев Савельевич принялся объяснять какое-то склонение. Его никто не слушал. Даже не смотрели на него.
Когда прозвенел звонок, он встал, с грохотом оттолкнул стул и быстро вышел.
Училище опустело, затихло. Слышно было только, как где-то в другом классе сторожиха шаркает метлой.
Андрей, Илька и я сидели рядышком и молчали.
— Как думаете, где Алексей Васильевич? — первым заговорил я.
— Спрашиваешь! Известно где: в тюрьме, — сказал Илька.
Я и сам подозревал это, но от такого решительного ответа у меня будто оторвалось что-то в груди.
— Откуда ты знаешь? — попробовал я поспорить.
— Знаю, — загадочно ответил Илька.
— За что?
— За французскую революцию.
— Так ведь про французскую революцию и в нашей «Истории» напечатано.
— Напечатано, да не так.
Андрей больше все молчит, а тут он заговорил;
— Нашему царю тоже надо голову отрубить, как Людовику. Пусть не расстреливает людей.
Илька присвистнул.
— А другой царь будет лучше? Мы опять помолчали.
— Как думаешь, Илька, кто на Алексея Васильевича донес? — спросил Андрей.
— Известно кто — батюшка.
— Наверно, он, — сказал и Андрей.
— Он, я знаю, — вырвалось у меня.
Илька повернулся ко мне и подозрительно спросил:
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, — ответил я.
Илька посмотрел на меня и вздернул плечом.
— Тебя не поймешь. За Алексея Васильевича стоишь, а с попами компанию водишь. Ты ж сам говоришь, что донес поп.
— А ты мне все говоришь? — с укором спросил я. — Ты тоже от меня все скрываешь.
— Я! Разве я имею право тайну выдавать?! Да пусть меня тоже в тюрьму посадят, пусть мне палач руки-ноги ломает — я все равно смолчу.
— И я, — сказал за Илькой Андрей.
— И я, — сказал за Андреем я.
Пришла сторожиха подметать пол и выгнала нас из класса. Мы отправились во двор и сели на скамью на солнышке. Скамья стояла под самым окном учительской. Окно было открыто. Илька предложил выкрасть фуражки и убежать. Так мы и решили. Но тут из окна донесся громкий говор. Мы узнали голоса Артема Павловича и Льва Савельевича. Лев Савельевич говорил:
— Идите домой, Артем Павлович, проспитесь.
А Артем Павлович отвечал:
— Я пойду, пойду, но раньше ответьте мне на проклятый вопрос: кто мы, люди или чиновники?
— Странный вопрос, неуместный.
— Нет, уместный. Если бы мы были люди, мы пошли б к жандармскому полковнику и плюнули ему в лицо: не трогай порядочных людей! Да, порядочных! Только он один и был среди нас порядочный, а все остальные либо чинодралы, либо просто сволочи, хоть и числятся учителями. Мы учителя, а чему мы учим, чему?
— Не знаю, чему учите вы, а я учу детей великому-русскому языку.
Артем Павлович хрипло рассмеялся.
— Это вы-то учите великому русскому языку?! Вы-то? Да если бы Тургенев услышал, как вы учите детей этому великому русскому языку, он взял бы вас за ухо и вывел из класса.
— Ну, знаете ли, Артем Павлович, — запальчиво крикнул Лев Савельевич, — вы хоть и пьяны, а думайте, что говорите!..
— А то что будет? — придирчиво спросил Артем Павлович. — На дуэль вызовете? Так теперь на дуэлях не дерутся, да и смелости у вас не хватит. Или, может, донесете на меня, как донесла какая-то скотина на Алексея Васильевича? Если б знать, кто это сделал! Я б его в уборной утопил.
— Руки коротки!.. — крикнул Лев Савельевич.
— Ижица!.. Рабe!..
Хлопнула дверь, и в учительской все стихло. Мы немного подождали, потом подставили Ильке плечи. Илька влез в окно и выбросил нам фуражки. Но, прежде чем убежать, мы прокрались в зал, вырезали перочинным ножом из золоченой рамы портрет царя и отнесли его во двор, в мусорный ящик.
ШОКОЛАД С ПРЕДСКАЗАНИЕМ СУДЬБЫ
Вечером в бархатную комнату Анастаса опять пришел Дука. Хотя он и патер говорили больше по-гречески, чем по-русски, я из разговора все-таки понял, что ночью в монастырь должны приехать две подводы. Скоро пришел и наш батюшка. Сначала, как и вчера, все пили микстуру и заедали ее лимоном, потом позвали Дамиана и вчетвером принялись играть в карты. Когда пили, Дука рассказывал разные случаи из своих похождений, а патер и наш батюшка слушали и смеялись.
— Мой папа думает, что из меня никогда не выйдет настоящий коммерсант. Ну, это мы еще посмотрим! А почему он так думает, вы знаете? Однажды я нанял тридцать шесть извозчиков. Сам сел в передний экипаж, а остальным велел ехать за мной. Так мы проехали по всем улицам города. И все говорили: «Вот Дука едет на тридцати шести экипажах». Что, скажете, не остроумно? Так нет же, папа сказал, что я какургас,[11] и стал от меня запирать деньги в железный шкаф, а мне на мелкие расходы выдавать только по тридцать золотых в месяц.
— По тридцать золотых? — всплеснул батюшка руками.
— Вы считаете, что это много? Пфе! Я трачу в пять раз больше. Я умею из рубля делать пять!
— Ты не умеес дерзать язык за зуби, — сурово сказал Анастаса.
— Ничего, свои люди, — подмигнул Дука и начал рассказ о том, как он однажды въехал на осле в ресторан.
Когда сели играть в карты, я прикрыл щелку заслонкой и взялся за уроки. Но, когда внизу затопали ногами и запели «Пезо ке гело», я опять заглянул в щелку. На столе карт уже не было, а были серебряные стаканчики и две пустые бутылки. Наш батюшка перестал притопывать ногами, обнял Дуку и сказал:
— Дука, вы милейший парень. Но все-таки скажите, как вы из рубля делаете пять. Скажите, Дука! Я за вас всю жизнь буду бога молить, я ваше имя в книжечку «О здравии» на вечные времена внесу.
Дука хитро подмигнул:
— Это, отец Евстафий, коммерческая тайна. Зачем мне лишние конкуренты! Шевелите мозгами сами. Настоящий коммерсант из всякой ситуации сделает деньги. Вот, например, в Харькове уже месяц бастуют рабочие кондитерской фабрики «Жорж Борман». Если б у меня были свободные оборотные средства, я бы сам начал делать шоколад. Весь Юг России у меня скупал бы его. Да что ситуация! Коммерсант должен сам делать ситуацию. Давайте мне оборотные средства, так я в два счета стану шоколадным королем!
— Бастуют на кондитерской фабрике! — Батюшка развел руками. — Отец небесный, что за времена! Едят на работе печенье с конфетами — и еще недовольны! А как бы вы, Дука, сделались шоколадным королем? Это интересно. Скажите! Может, и найдутся тогда оборотные средства. Вы станете королем, а я вице-королем.
— Вы хотите знать? Пожалуйста, сделайте ваше одолжение. Видели, как на базаре попугай вытаскивает из коробочки билетики с предсказанием судьбы? Всего за пятачок.
— Ну видел.
— В этом все дело.
Батюшка с удивлением уставился на Дуку.
— То есть это как же? Вы хотите, чтоб я, господний служитель, на котором почиет благодать божия, ходил с попугаем по базару?
— Какой же вы шоколадный вице-король, если не понимаете своего компаньона с полуслова! Каждая плитка шоколада нашей фабрики будет упакована вместе с предсказанием, напечатанным золотыми буквами на меловой бумаге. Надо только гениально придумать эти предсказания. Например: «Ваша судьба скоро переменится. Вы встретите трефового короля». Или: «Остерегайтесь пиковой дамы: она строит против вас козни».
Сколько стоит обыкновенная плитка шоколада? Серебряная монета в двадцать копеек. А мы будем продавать по двадцать три копейки. Кто поскупится дать лишние три копейки и получить в придачу к шоколаду предсказание, которое хватает прямо за душу? Мы разорим всех шоколадных фабрикантов и набьем наши несгораемые кассы золотом. Вот тогда мы запоем: «Пезо ке гело, сена поли агапо». Соображать надо, святой отец!