Утром их разбудил все тот же тоскливый рев мамонта. Он, оказывается, не утонул. Трое людей решили посмотреть, что там, в середине болота, сейчас.
Опять Дум забрался на плечи Напролома. Мамонт был все в том же положении, только погрузился в трясину еще больше. Скоро вода достигнет рта. Весь тростник вокруг него на всю длину хобота был съеден. Если зверь не утонет, он умрет от голода.
После Дума на Самого Большого посмотрели Хоть-Куда и Напролом.
— Убей мы его сегодня, — сказал Напролом, — мы бы запаслись мясом на всю оставшуюся дорогу.
— Мы не сможем убить его тремя копьями, — возразил Хоть-Куда, — он слишком велик. Мы и сами завязнем в этом болоте.
Дум оставил говорящих и пошагал вдоль стены тростника.
— Ты куда? — крикнул Напролом.
— Вы идите поохотьтесь, я скоро буду.
Напролом и Хоть-Куда послушались. Охота была недолгой. Меткие стрелы охотников — теперь уже оба они владели луком — попадали даже в бегущего зайца, которых здесь водилось множество. Скоро три ушастых зверька стали их добычей, а четвертого, раненого, они не смогли отыскать в кустарнике, куда он спрятался.
Дум вернулся к раскидистому дереву, когда Напролом сдирал шкурку с третьего зайца, а Хоть-Куда уже разжигал Костер. По зайцу на брата — вот это будет завтрак!
— Что ты там искал? — спросил Хоть-Куда, берясь насаживать тушку на вертел.
— Из этого озера можно, оказывается, спустить воду.
— Зачем? — поднял голову от зайца Напролом.
— А мамонта можно подкармливать, пока сойдет вода, — был второй непонятный ответ.
— Для чего? — на Дума смотрел заслезившимися от дыма глазами Хоть-Куда.
— Он теперь совсем-совсем не опасен, — в третий раз непонятно проговорил Дум.
— Ну и что с этого? — спросили оба его провожатых.
— Что ты хочешь делать с мамонтом, Дум?! — решил покончить с неразберихой Напролом.
— Не знаю, получится ли…
— Ты опять что-то задумал! — рассерчал воин. — Что-то вроде Зонта или Колеса! Если бы здесь был Шито-Крыто, он нашел бы нужные слова, чтобы все знали, как отнестись к твоей очередной выдумке! — Это была самая длинная речь Напролома за все путешествие. — Зверя нам не убить! — сердился он и дальше. — Зачем тогда спускать воду из озера? Для чего подкармливать мамонта? На это уйдет много дней, а я хочу домой! И Хоть-Куда хочет!
— Мы будем дома скорей, чем вы думаете! — в свою очередь осерчал Дум. — Кто спас вас от медведя в самом начале пути? А от тигров — ты ведь, Напролом, хотел с ними познакомиться? Кто придумал посыпать зеленым порошком дрова для Костра, на котором мы вознеслись бы к Бородатому? Кто брал на себя разговоры с людьми-деревьями и Лежебоками? Я, все я! Так можно довериться мне еще раз?!
— Можно, — сказал Хоть-Куда. — Я тебе верю, Дум. Говори, что нужно делать. И ты тоже верь Думу, Напролом. Без него мы давно бы погибли.
— Без него нас не послали бы так далеко! — огрызнулся Напролом. — Ты забыл об этом?
— А разве не в дальней дороге мы узнали про лук? Разве копьем ты попал бы в зайца, которого ты жаришь? Он готов, Напролом, не сожги его!
Воин схватился за свой вертел и снял с огня задымившегося зайца. И тут же впился в него зубами, так что ответ товарищу он проглотил вместе с первым куском мяса. А когда дичина была съедена, подумал так: "Заяц был вкусный. Его и вправду убила стрела из лука. А с луком мы познакомились в дороге, где оказались благодаря Думу (из-за него). Пожалуй, стоит послушать его еще раз (последний).
— Так что ты хочешь сделать с Самым Большим, Дум? — спросил воин мирно, разглядывая заячий хребет, который еще можно было погрызть.
Но Дум, кажется, боялся открывать секрет целиком — он мог показаться провожатым слишком невероятным — и поэтому ответил так:
— Раз вы мне доверяете, начнем с того, что спустим воду из озера.
После еды они пошли вокруг озера-болота, и Дум показал место, где можно легче всего всего это сделать. Нужно расширить и углубить ручеек, бегущий из озера. Копать землю они будут заостренными палками, наломав с дерева веток. Работа предстоит немалая.
Мамонт, увидав на берегу людей со здоровенными палками в руках, угрожающе заревел-затрубил и сделал отчаянную попытку вырваться из илового плена. Он почти смог взбросить передние ноги, даже встал было на дыбы, но задние ушли от этого в ил еще глубже, и когда он опустился, то очутился в еще худшем положении. Теперь ему приходилось держать голову поднятой, потому что вода заливала рот.
Но люди не стали приближаться к Самому Большому. Они на него некоторое время смотрели, переговаривались, кивали, спорили… Зверь попытался еще раз испугать их — затрубил, как ему казалось, грозно, но рев его сорвался и вместо угрозы получился пронзительный визг животного, которое почувствовало приближение смерти. Люди обернулись, снова посмотрели на него и… стали копать для чего-то землю.
Двуногие теперь только изредка взглядывали на мамонта, и зверь начал привыкать к тому, что они рядом.
Солнце поднялось выше дерева, что росло близ озера, где Самый Большой попал в беду, один из людей поднял с земли нетолстую изогнутую в дугу палку и ушел куда-то. Двое других влезли по пояс в воду и начали срезать зеленый сочный тростник. Этот тростник был страшной мукой мамонта: он давно уже хотел есть, но не мог выдернуть ног из ила. А двое людей набирали целые охапки — мамонт чуял острый запах зелени — и сваливали их на берегу.
Самый Большой не выдержал — затрубил, это получилось у него само собой, в нем закричал еще один зверь — голод.
Когда тростника накопилась куча, люди стали зачем-то сваливать его в воду, зелень закачалась на поверхности озера… Что собираются сделать с ней извечные враги мамонтов?
Двое скинули шкуры и… поплыли к Самому Большому, толкая перед собой зеленую кучу. Она ближе, ближе… Мамонт поднял хобот, готовясь отразить нападение людей, скрывшихся за тростником, но тот подплыл, ткнулся в его бок, и мамонт поневоле опустил хобот, чтобы обнюхать желанную снедь. К запаху тростника примешивался сильный людской, запах вражды, да и люди были совсем близко, поэтому голодный мамонт все не мог начать есть. Хобот его то поднимался, грозя людям, то опускался к тростнику…
Дум и Хоть-Куда поняли зверя и поплыли к берегу. Вылезли на сушу и увидели, как Самый Большой начал есть. Тогда они снова взяли свои заостренные палки и стали ширить и углублять проток. Вода в нем бежала все быстрее. Скоро они заметили, что уровень озера стал снижаться.
Солнце поднялось на самый верх, когда вернулся с двумя зайцами Напролом.
Мамонт поел — на воде не осталось ни одного стебля, ему захотелось спать. И он задремал ненадолго, потому что вода почему-то отступила и перестала заливать рот.
Когда Самый Большой проснулся, двое людей продолжали там же ковырять землю, а третий, стоя по пояс в воде, срезал ножом тростник.
И вот снова зеленая, остро пахнущая куча подплыла к нему, мамонт больше не угрожал человеку хоботом, а сразу же схватил тростник и отправил его в рот.
Так было и на следующий день. Люди углубляли русло ручья, уровень воды медленно понижался, то один, то другой подплывал к Самому Большому с очередной порцией еды.
Боялись друг друга и люди, и мамонт, хотя тот одним ударом хобота мог убить человека. Но этого уже не могло произойти: зверь заметил, что с появлением людей и с их копошением на берегу вода уже не так плотно обнимает его, и легче дышать, да и как без них он поел бы!
На этот раз люди вели себя по отношению к нему, Самому Большому, не враждебно.
Самым первым проявлением доверия было то, что мамонт — осторожно! боязливо! — протянул хобот к опасно приблизившемуся человеку и обнюхал его.
Человек — это был Дум — почувствовал на себе теплое дыхание огромного зверя, быстрое и мягкое прикосновение хобота к волосам на голове, к плечу, холодок вдоха прошелся по нему… Дум, стоявший уже на илистом дне, вжал голову в плечи, но осмелился протянуть руку к хоботу. Самый Большой обнюхал ее — рука человека вкусно пахла срезанным тростником и дымом Костра…
А еще через время плененный озером мамонт — вода была ему уже по колени, но ступни прочно увязали в иле — терпеливо вынес пытку присутствия на своей спине человека. Тот, цепляясь за длинную шерсть на боках и спине, зачем-то влез на него. Самый Большой дрожал, хобот его растерянно мотался между человеком на спине и водой, нацеливался было сбросить смельчака со спины, но зверь отчего-то не решался на это… К мамонту приходило смутное понимание мощи и власти этих небольшого роста, суетливых двуногих существ, способных как на великое зло, так и на великое добро.
Сила их — любого он мог убить щелчком хобота или раздавить ногой — была для него необъяснима. Трое людей сделали то, чего не могло сделать целое стадо мамонтов.
Он помнил, как его братья топтались на берегу, глядя на него, рвущегося из ила, трубили, подняв хоботы, призывая на помощь неведомую силу, боязливо входили в озеро, но, почуяв опасность засасывающего ила, пятились, трубя еще громче, на этот раз от обиды на свое бессилие.
Они не уходили долго, но в конце концов удалились, оставив его погибать, смирились с тем, что, самые могучие на земле, они не могут спасти завязшего в иле собрата…
Но зачем еще один из людей, хватаясь за шерсть на боку, лезет на его спину? Может, и это нужно для спасения?
Человек уселся на спине, стал гладить саму собой вздыбившуюся шерсть, а другой в это время подплыл к нему с охапкой свежего тростника и подтолкнул к самому рту…
Мы не будем пересказывать всего — Дум, наверное, открыл известные сейчас многим приемы дрессировки животных — и доверимся рисункам на стене (вы еще не забыли о них?), рисункам на сверкающей стене гипсового шпата.
Следующий рисунок (после этой картинки: Дум сидит на спине мамонта и гладит его, а Хоть-Куда кормит зверя тростником) — так вот на следующем рисунке, стерев с него многовековую пыль, я увидел… Самого Большого, идущего по какой-то местности с редкими деревьями, а на спине его сидели трое вооруженных копьями и луком людей! Наверняка на мамонте сидели Дум, Напролом и Хоть-Куда — кто же еще?!
Значит, Дум приручил-таки Самого Большого! И не только приручил, но и заставил служить людям!
Как именно он это сделал, я не берусь сказать. Рисунков, объясняющих секреты дрессировки, не было. Должно быть потому, что трудно, умея только рисовать, объяснить тонкости этой сложной работы.
Дальнейшие же рисунки рассказывали о том, что произошло дальше — после того, как люди оседлали мамонта…
ВЕРХОМ НА МАМОНТЕ
Наверняка это были первые люди, едущие на Самом Большом (хотя кто знает, может быть, на другом конце земли кто-то тоже оседлал мамонта? Вдруг в еще неоткрытой пещере скоро найдут рисунки, похожие на те, что видел я?).
Честно говоря, Дум, Напролом и Хоть-Куда чувствовали себя на колышущейся спине мамонта не так уверенно, как индус на спине слона или даже как наездник наших дней на спине лошади. Стоило зверю мотнуть головой или взмахнуть хоботом, как сердце у них замирало от страха и хотелось спрыгнуть и удрать подальше от громадины, пустившей их на себя. Но Самый Большой не проявлял никаких признаков враждебности к людям. Он шел так, словно подобное с ним уже было.
Впереди сидел Напролом и легонько направлял мамонта то ногой, то тупеем копья. За ним умостился Дум. А между ними лежала большущая охапка свежего тростника, нарванного на памятном озере — чуть не стог. Наголодавшийся зверь то и дело поднимал на ходу хобот и обнюхивал зелень, а то и набирал пучок и отправлял в рот. Запас корма на спине был, наверно, еще одной хитростью Дума.
Самый Большой, похрумкивая в такт своим шагам сочными стеблями, шел в сторону захода Солнца.
Хоть-Куда иногда спрыгивал со спины гиганта и проверял дорогу. Он находил по кострищам места, где они ночевали, узнавал по зарубкам деревья, мимо которых они проходили (Напролом не забывал "расписаться" на каждом одиноком дереве), по царапинам, оставленным кремневыми ножами, — камни, где наши путники присаживались отдохнуть.
На стоянках, прежде чем позаботиться о себе, люди нарезали кремневыми ножами целую гору всяких вкусных трав для Самого Большого.
И все же, засыпая, люди боялись, что ночью мамонт возьмет да и уйдет. Надо было бы привязывать его, но не существовало тогда такой крепкой веревки, что удержала бы Самого Большого. Оставалось приготовлять ему как можно больше вкусной еды, от которой невозможно оторваться, что они и делали.
Когда люди впервые разожгли при Самом Большом Костер, он испугался и чуть не убежал — мамонт хорошо знал, что такое лесные и степные пожары, от них гибнет все живое. Дум догнал его, что-то громадине долго говорил — остановил, вернул.
Теперь мамонт, увидав огонь Костра, даже подходил иногда ближе, но десять-пятнадцать шагов всегда разделяли зверя и огонь. Он неотрывно смотрел на него, переминался, вдруг, топнув, исчезал в темноте, готовый, наверно, убежать совсем, но через некоторое время возвращался и смотрел, смотрел… Гигант, казалось, хотел во что бы то ни стало понять страшное могущество людей, раз уж он попал к ним, — людей, покоривших даже огонь, сильнее и безжалостнее которого не было никого и ничего.
Люди часто охотились. Двое уходили, один оставался с ним. Чаще всего это был Дум. Он разговаривал с Самым Большим, приучая того к человеческой речи. Мамонт слушал, чуть шевеля огромными ушами, а сам следил с высоты своего роста за охотниками. Те долго-долго подкрадывались к добыче, потом кто-то из них вскакивал, взмахивал рукой, и зверь, пробежав несколько шагов, падал. Люди убивали на расстоянии! Это тоже не было понятно мамонту.
Охотники возвращались, запах свежей крови тревожил Самого Большого. По его огромному телу пробегала дрожь, шерсть на загривке вставала дыбом, мамонту снова хотелось убежать. Порой же он еле сдерживался, чтобы не броситься на людей и не растоптать их — на это ушли бы мгновения. Но подходил тот, кто чаще всего оставался с ним, — мамонт давно заметил, что он был вожаком в человеческой группе: его слушались даже те, что убивали на расстоянии, — подходил Дум, и его ласковая речь унимала дрожь, усмиряла, утишала воинственность зверя.
Дум был первым, кто спас его от голодной смерти, подтолкнув тогда к его рту свеженарезанный тростник.
И все-таки однажды Самый Большой захотел уйти. Еще днем он учуял запах стада мамонтов, прошедших недалеко от их пути. Он забеспокоился, поднял голову, повел хоботом влево, вправо, вверх, стараясь определить, не его ли это сородичи. Встревоженные люди соскочили с него. Но ветерок, принесший знакомый дух, стих, запах ослабел, вот и совсем исчез. Самый Большой и люди на нем продолжили поход.
Ночью же, когда люди уснули, когда огонь Костра погас и во всю силу засияла полная луна, Самый Большой вдруг почувствовал, что он остался один (странно, но Костер в последнее время приобрел для него облик живого существа). Один — никто не смотрел на него, никто не разговаривал, не звал, не проверял, достаточно ли у него травы. Люди спали, они были неподвижны.
Мамонт вспомнил, как взволновался днем, почуяв своих, и стал усиленно нюхать воздух. В широком потоке несильного ветра была одна тоненькая струйка, что несла в ночь запах стада его собратьев. Зверь, не опуская хобота, пошел навстречу этой струйке.
Он ушел уже далеко от Костра и, слыша запах своих, ускорял и ускорял шаги.
И вот мамонт бежит, позабыв обо всем на свете, несется сквозь ночь, почуяв где-то неподалеку отсюда своих, своих…
Даже сквозь шум собственного бега он услышал грозное рычание, которое тотчас узнал. Это был тигр — в то время громадное и опасное даже для Самого Большого животное. Потом за клыки его назовут саблезубым.
Тигр, рыча, стелился справа от него. Он готовился к прыжку. А другой тигр — значит, это тигр и тигрица, он вторгся в их владения — огибал его сзади, чтобы зайти слева.
Самый Большой резко остановился, тигры пролетели мимо и оказались перед бивнями мамонта. Он сделал выпад, пытаясь боднуть ближнего тигра бивнями, но тот успел отскочить. И, не сводя с громадины засвеченных луною глаз, снова стал заходить сбоку. Тигрица, поняв маневр супруга, отпрыгнула в другую сторону и напружинила задние лапы.