Последние страницы своего «Судового журнала» капитан «Дерзкой» назвал «До свидания, эрлюсы».
«Тридцатое июня. В семь часов вечера попрощались с Угрою. Речку жалко, как человека.
Километров семь плыли по Оке. Она шире Угры, но не такая красивая… Остановились на правом берегу. Я заметил, что почти все время мы останавливались на правом берегу…
Стемнело. Люся и Андрей развели прощальный костер. За Окою, напротив нас, Калуга. Она вся в огнях. Над городом в темном небе висят маленькие красненькие огоньки. Это лампочки на телевышке, — чтобы самолеты ночью не наткнулись. И на заводских трубах тоже горят красненькие огоньки.
На противоположном берегу, высоко над рекою, видны ярко освещенные деревья. Соломко объясняет эрлюсам, что там городской парк. По-моему, и без объяснений нетрудна догадаться об этом: в парке играет музыка — веселая такая.
Спать легли очень поздно: вспоминали разные случаи из путешествия по Угре… Город заснул… Только фонари на улицах не спали — у фонарей ведь ночное дежурство.
— Коля, ты хочешь спать? — спросила Люся.
Я сказал, что спать мне не хочется. Тогда Люся позвала посидеть у Оки.
Мы спустились к реке, сели на камни, долго молчали. На воде дремлют зажженные бакены. Я загадал, если числа огоньков на Оке четное, то мы скоро опять встретимся с Люсей… Четное!
— Почему ты молчишь? — Люся ждала ответа и бросала камешки в воду.
Я не знал, что ей ответить.
Соломко позвал меня в палатку. Люся бросила последний камешек.
— Коля, а ты мой адрес не потерял?
Я повторил адрес наизусть.
— Спокойной ночи, — попрощалась Люся и пошла к своей палатке…
Меня кто-то дернул за нос. Я проснулся.
— Вставай, капитан! — Соломко еще раз дернул меня за нос. — Вставай: эрлюсы сейчас отплывают.
Времени, по солнцу, было уже часов восемь. На реке плавало много лодок. С набережной на мост бесконечным потоком шли автомобили.
Мы погрузились. Доплыли до моста и перетащили через, него лодки эрлюсов.
Мне хотелось сказать Люсе, что она очень хороший товарищ, но так и не успел: все стали прощаться, а потом эрлюсы сели в свои лодки и медленно поплыли вниз по Оке.
До самого поворота они махали нам руками. И мы им тоже. До свидания, эрлюсы!
— Ну, вот и кончилось наше путешествие, — вздохнул Соломко. И все стали вздыхать. Только Булька радостно помахивала хвостом и чему-то улыбалась…»
Вместо эпилога
Стояла поздняя осень… Как-то ко мне в редакцию заглянул Никита Соломко. Борода был злой. Он только что поругался с одним критиком. Поэт, как лев по клетке, расхаживал по комнате и доказывал мне свою правоту.
— А у меня что есть! — стал дразнить я Соломко. Мое мальчишеское легкомыслие еще больше разозлило Никиту. Он схватил свою папку со стихами и хотел уходить. Тогда я достал из стола фотографию и показал ее Никите. Он сначала нехотя взглянул на нее, а потом взял в руки и засмеялся. Это была фотография, на которой мне удалось запечатлеть Бориса на четвереньках и быка-живописца.
Борода забыл про все свои неприятности и хохотал.
— А еще фотография есть?
— Есть.
— Показывай.
Я достал большую пачку фотографий.
— Надо позвонить художникам. Пусть тоже придут, посмотрят.
Позвонили Юрию Петровичу.
— Лучше вы приходите ко мне, — ответил он. — Не пожалеете.
…Встретил нас Андрейка. Он поздоровался и загадочно улыбнулся:
— Папа просил вас подождать его немного. Пойдемте в комнату. — Андрейка повел нас в столовую. Там стояла темнота.
— Андрейка, зажги свет, — приказал Соломко, а то я зацеплюсь за что-нибудь бородою.
Но вместо ответа на стене вспыхнул маленький экранчик, на котором появились слова: «До свидания, эрлюсы!.. Этот фильм снят во время путешествия по Угре…»
— Да вы что, сговорились сегодня, что ли? — загремел Соломкин бас.
— Тише ты, — зашикали мы на Никиту, как в настоящем кинотеатре на непоседливого зрителя, а вскоре сами стали очень похожи на ребятишек, которые смотрят увлекательный фильм.
— Пойдемте на реку сходим, — позвал всех Соломко, когда фильм кончился. — Посмотрим на наши корабли, подышим соленым морским ветром. И никто не остановил Бороду, услышав о соленом ветре на реке.
— Пошли, — скептически пожал плечами Борис.
— С большой радостью, — улыбнулся Филипп…
Мы еле отыскали на берегу наши «корабли». Около катеров, пароходов и барж «Дерзкая» и «Стремительная» стали маленькими старыми плоскодонками, да и уже не было больше ни «Дерзкой», ни «Стремительной»: дядя Федя соскоблил с бортов лодок наши надписи. А то, говорит, еще засмеют на реке знакомые лодочники.
Рассказы
Мой приятель Генка
…Первый раз я увидел Генку в учительской. Его привела дежурная по школе. Она сказала, что Петухов дрался с девчонками. Все, конечно, возмущались Генкой, а мне он понравился. Его рыжие до красноты волосы были взъерошены, большие оттопыренные уши — горели. Видимо, ему крепко досталось. Петухов готовился к взбучке: переступал нетерпеливо с ноги на ногу и часто вытирал рукавом пот со лба, а заодно и нос. Трудно было не смеяться, глядя на его лицо. Все оно было в крупных коричневых веснушках. Их словно кто-то небрежно разбрызгал кистью. Когда Генку стали стыдить за драку, он обиделся и запротестовал:
— Все Петухов да Петухов виноват. Не по-честному это. Они сами первые полезли.
— Кто они?
— Известно кто… девочки ваши, — Генке, конечно, хотелось сказать девчонки, но в учительской надо быть вежливым.
— Что же они тебе сделали?
— Носовым платком веснушки оттереть хотели. Ты, говорят, для красоты их нарисовал себе. Если каждый живые веснушки оттирать станет, то и кожу протрут.
— Пожалуй, Петухов прав, — вмешался я. — Чужие веснушки трогать нельзя. Надо его отпустить, а вызвать девочек.
— Ладно, я их прощаю, — снисходительно заявил Генка. — Девчонки есть девчонки. Главное, чтобы было по-справедливому.
После этого случая мы стали приятелями. Почти каждый день Генка поджидал меня на мостике через Вешницу. Наши разговоры всегда начинались с Генкиных новостей. Я их и сейчас помню. Поздороваемся, а потом Петухов сообщает что-нибудь интересное.
— Вчера папка ездил в область (так мальчик называл областной центр), шапку мне новую привез.
— Ну? — удивляюсь я.
— Кожаную, — скрывая радость, подтверждает Генка.
— А что же ты ее не одел?
— Эту жалко еще бросать. На новый год одену.
В другой раз у Генки припасена другая сенсационная новость.
— Кучума вчера жахнули!
Кучум — собака нашего директора. Это весь город знает, а вот как его жахнули, уточняю у собеседника.
— Ну, обыкновенно, — разъясняет Генка, — из ружья. Наповал. Не шелохнулся. Георгий Александрович, а за собаку попасть может?
— Вероятно, если она была зарегистрирована.
— Я говорил — попадет, а ребята не верят. Теперь ему дадут!
— Кому?
— Кузьке-живодеру. Всех собак хороших в городе перестрелял. Моего Шарика тоже осенью ухлопал, — мальчик тяжело вздыхает.
…Весной, когда сошел снег, а реки вошли в свои берега, мы с Генкой часто ходили рыбачить. Удильщик он замечательный. Знал «счастливые» места, делал подкормку, имел свои секреты. Наблюдать за Генкой с удочкой — одно удовольствие. Вот он подходит к своему месту, разматывает леску, делает насадку и замирает под кустом. Не верилось, что непоседа Генка может так терпеливо следить за поплавком. И откуда в нем появлялась степенная неторопливость заправского рыбака? Сходы Генка очень переживал, но внешне, как истинный рыбак, старался не показывать этого.
У мальчика на кукане всегда рыбы было раза в три больше, чем у меня. Однако у него был закон: все пойманное делить пополам. Я протестовал, но Генка был непоколебим.
Наша дружба неожиданно оборвалась в начале нового учебного года. Генка здорово изменился и почти совсем перестал «гостить в учительской». А тут два раза подряд сорвался и угодил к директору. Первый раз за игру… «в директора». Эта игра была широко распространена среди пятиклассников. Придумал ее Петухов. Он же был главным актером. Ребята каждый раз упрашивали Генку «показать директора». Мне удалось однажды слышать Петухова в этой роли. Сначала, помню, воцарилась тишина, которой позавидует любой учитель на уроке. Потом я услышал голос директора. Именно директора.
— Опять ты, Чепенков?
Раздался дружный хохот: Петухов, видно, «по-директорски» поправил галстук.
— Ай-яй-яй! — начал стыдить свою жертву Генка. — Родители тебе вон какие штаны купили! Вон в какие ботинки тебя обули! Вон как тебя накормили! А ты?
Зрители, кажется, уже ложились от смеха на парты, а Петухов все больше входил в свою роль:
— А ты? Вместо благодарности, ты плюешь своим родителям в душу! Раз…гиль…дяй!.. Чтобы твоей ноги больше в школе моей не было!.. Марш за отцом!!!
И вот, когда однажды Генка произнес поистине шекспировское «марш за отцом», в класс, где состоялось представление, вошел директор и мрачным скучающим голосом спросил:
— Опять ты, Петухов?..
Второй привод в учительскую стал для Генки роковым.
Утром я встретил мальчика около аптеки. Он был скучный и усталый, но, увидев меня, все же улыбнулся, а потом озадачил вопросом:
— Георгий Александрович, яблочка хотите?
— Спасибо, у меня свои дома есть.
— Покушайте моих, — Генка выбрал за пазухой три отличных яблока.
— Спасибо.
— Кушайте на здоровье.
После встречи с Генкой я зашел в РОНО, в книжный магазин и только потом отправился в школу. Еще на улице услышал какой-то крик. Когда заглянул в кабинет директора, то сразу обо всем догадался. В кабинете кричала хозяйка большого сада, вредная и жадная торговка и сплетница Зуйчиха. На столе перед директором лежала груда яблок. Директор со скучающим видом покручивал в руках карандашик — плохой признак. В углу стоял Петухов. Он даже не переминался с ноги на ногу. Лицо его было бледным. От этого веснушки стали ярче.
— Вор! — орала Зуйчиха. — Все деревья переломал. Весь огород потоптал… все яблоки перетаскал. Пускай теперь платит за потраву!
Мне не верилось, чтобы Петухов мог перехитрить Зуйчихиных свирепых собак и рискнул перелезть через забор, переплетенный колючей проволокой.
Директор вскоре выпроводил торговку и, как всегда, начал:
— Опять ты, Петухов?
— Федор Федорович! Я не воровал. Честное слово, не воровал.
Но Генке не поверили.
На другой день отец отвез его к сестре, в далекую деревню, на исправление.
Наташкины сказки
Хорошо быть самостоятельным и серьезным человеком. Наташка в семье средняя из детей, поэтому больше других предоставлена самой себе! Родители никак не могут решить, кем будет девочка: художницей, балериной или певицей — у нее все получается неплохо. Только учиться читать принципиально не хочет.
— Я и так умею, — говорит Наташка и читает наизусть текст, вовремя переворачивая страницы.
Девочка она разговорчивая. И любит поболтать со взрослыми, хотя они ей кажутся однообразными. Разговор дяди и тети обязательно начинают так:
— Как тебя зовут, девочка?
— Наташа, — отвечает Наташка.
— А сколько тебе, Наташенька, лет?
— Пять с половиной.
— У! Ты уже большая.
— Нет, средняя, — не принимает лживой лести девочка.
Дяди и тети обычно в таких случаях теряются, и Наташка выручает их.
— А вы спросите, где я живу, как моих братишку и сестру зовут. Наташа добрая. После этого взрослые как-то особенно пристально смотрят на нее. Они видят глаза — блестящие веселой и доброй синевой из-под спадающих на лоб соломенных волос, замечают редкие веснушки на вздернутом кверху носу и беспокойный рот.
Да, она все может рассказать о себе взрослым собеседникам, только бы они не врали. Ну зачем они говорят, что из нее обязательно выйдет художница? Наташка сама еще не решила, кем она будет, но твердо знает, что ни за что не станет, как мама, учительницей.
Мама преподает русский язык. Она заставляет учеников читать всякие неинтересные книжки. Папа называет маму «несчастным русаком». Наташка согласна с папой, потому что маме приходится каждому ученику «буквально нос вытирать», возиться с каждым, «вытягивать каждого лентяя». И где только мама столько носовых платков берет? — мучительно соображает девочка.
Мама «задавлена» тетрадями и планами. Наташка собирается как-нибудь сунуть их все в мусоропровод, чтобы мама отдохнула…
Но тетради не самое страшное.
Больше всего Наташка не любит в маминой работе педсоветы и разные совещания, на которых они начинают «воду в ступе толочь». Ступу Наташке приходилось видеть только на картинках и в мультфильме. Богатое воображение девочки живо рисует ей сцену, как вместе с другими учителями ее мама толчет воду в ступе. Но что из этого получается, девочка никак представить не может, а спросить стесняется. В конце концов Наташка могла бы не обращать внимания на педсоветы, но из-за них ей приходится часто по вечерам нянчиться с братиком Васильком. Он маленький — ему всего два с половиной года. Папа часто уезжает в командировки. Старшая сестра каждый вечер занимается в музыкальном училище. Мама запирает Наташу с Васильком на все замки и уходит на педсовет.
Наташка ходит за братом по пятам и строго оберегает от всяких опасностей. Васька всегда стремится к запретному. Ему хочется брать ножи, открывать газ, забираться на подоконник, печатать на папиной машинке. Наташке тоже хочется все это делать, но ответственность обязывает быть строгой и разумной.
Ни у кого Василек не ведет себя так хорошо, как у Наташки. Может, знает он, что от нее пощады не будет, а может, считает, что оставаться вдвоем с сестрою — это интересная игра. Даже на горшочек при ней он садится без долгих уговоров.
Наташка время по часам определять не умеет. Она запомнила только положение стрелок, когда надо укладывать Василька спать. Она раздевает брата, умывает его и подсаживает на мамину кровать. Потом раздевается и ложится с ним рядом. Василек обнимает Наташку и клянчит:
— Татуль, расскажи сказку…
Репертуар у Наташки разнообразный. Начинает она с «Мухи-Цокотухи». После «У лукоморья дуб зеленый» читает «Песню о вещем Олеге». Все это Наташка узнала от мамы. Когда книжный запас иссякает, Наташка начинает выдумывать свои сказки. Они почему-то всегда страшные.
— Жили-были братик с сестричкой. Ушла их мама на работу.
— На какую? — требует точности Василек.
— Воду в ступе толочь, — не задумываясь поясняет сказительница. — И приказала никому не открывать дверь. — Наташка останавливается и думает, какую бы воспитательную линию провести дальше в сказке. — Вот… вот… — повторяет она несколько раз в раздумье, — вот пошла сестра за конфетой на кухню…
— Тата, дай конфету, — перебивает Василек.
— Глупый! Это же в сказке! Слушай дальше. Пошла сестра в ванную умываться, а глупый маленький братик подошел к двери и открыл ее. А злой тигр как вскочит в комнату! — Наташка переходит на панический шепот. — Как… проглотит братика… А за тигром разбойники… Братик в животе плачет. Тигр все в доме съел: и пианино, и папину машинку, и шкаф — все-все. Мама пришла, а в доме пусто. Плакала мама, плакала и пошла искать тигра. А с нею три милиционера. Они как… поймают тигра… Как… ему разрежут живот. А хочешь, Василек, я тебе про страшного волка расскажу?