Однажды, не помню уж когда — то ли в конце февраля, то ли в начале марта, а может, и позже, — я был дневальным по роте. Выполняя приказания дежурного старшины, бегал из кубрика в кубрик, доводя до юнг то одно, то другое распоряжение. Стоило выбежать на улицу, как морозный воздух тут же забирался под шинель, щипал нос, щеки, пальцы рук. Но вот все эти ощущения моментально исчезли, перешли в какое-то новое состояние. Лишь несколько минут спустя я понял, что это было чувство робости, возникшее в связи с появлением на территории части какого-то большого начальства.
Увидев его, дежурный по роте старшина Воронов вздохнул всей грудью, до предела напрягшись, и раскатисто скомандовал:
— Сми-и-ирно!
Возле землянок из-за холода почти никого не было, потому стойку «Смирно!» принял, скорее всего, я один.
Устремив взгляд на подходивших командиров, понял, что робость была вызвана необычностью формы шедшего между замполитом Шаховым и комбатом Пчелиным пожилого офицера. На плечах его я увидел... погоны. Растеряться было отчего — человека с погонами на плечах до сих пор я видел только в кинофильмах, а живого в первый раз. Им оказался новый начальник школы, прибывший вместо уехавшего на действующий флот Иванова, Николай Юрьевич Авраамов.
А Воронов уже бежал ему навстречу. Вот он переходит на строевой шаг и, остановившись в трех шагах, приложив руку к фуражке, докладывает:
— Товарищ капитан первого ранга, дежурный по роте старшина первой статьи Воронов. — Делает шаг в сторону, поворачивается во фронт, дает начальнику школы дорогу.
— Вольно, — негромким спокойным голосом говорит Авраамов.
— Во-о-льно! — все так же зычно повторяет команду старшего Воронов. Казалось, своим громовым голосом он хотел предупредить юнг в землянках о приближении начальства.
Капитан первого ранга подает старшине руку и не спеша начинает обход территории роты.
Я не свожу с него глаз. Острое лицо с прямым нависшим носом, седые, лохматые брови и бакенбарды делают начальника школы очень строгим.
До меня доносится разговор командиров.
— Им бы кораблики по лужам пускать, под крылышком матерей уроки учить, а не на постах стоять да парашютистов ловить, — спокойным, пожалуй, даже чересчур спокойным голосом говорил Авраамов сопровождавшим его офицерам.
— Пускать кораблики не просятся, а на фронт —- все как один, — высказывал наши чаяния и желания Александр Григорьевич.
— Фронт... фронт... Кому туда не хочется? Я и сам готов выбрать якорь и отправиться на боевой корабль, да грехи, как говорится, не пускают.
Авраамов все время морщился, то и дело совал руку за пазуху, прижимал ее к сердцу. Похоже, ему нездоровилось.
— Юнга! — позвал меня Пчелин. — Подойдите сюда.
Я сделал несколько торопливых шагов, перешел на
строевой и по всей уставной форме доложил о прибытии.
— Вот спросите хотя бы его, о чем он думает, — посоветовал комбат Авраамову.
— Ну и о чем же? — с добродушной улыбкой спросил меня новый начальник школы.
— Говори, не стесняйся — заметив мое смущение, ободрил капитан-лейтенант.
— О чем все. Полгода на флоте, а врага в глаза не видели. Какой он, живой фашист — не представляем...
— На фронт рвешься?
— Так точно, товарищ капитан первого ранга! — выпалил я.
— Успеешь, навоюешься, — с грустью в голосе заметил Авраамов.
— И вот так все, — сказал Пчелин.
— Не агитируйте. Поймите, юнгам спешить на войну рано, — заключил капитан первого ранга. — Прежде чем встать на боевые посты, они должны в совершенстве овладеть морским делом и своими специальностями. Недоуч-
161
11 А. Леонтьев
ки — лишнее пушечное мясо, а жертв на войне и так много... Отличная учеба — вот их наиглавнейшая задача.
Авраамов о чем-то подумал и, видимо, не желая больше продолжать разговор на эту тему, приказал:
— Постройте роту!
—- Есть построить! Второй роте строиться!
Дежурный по роте подхватил команду капитан-лейтенанта :
— Второй роте строиться!
Я изо всех сил засвистел в боцманскую дудку, все дневальство висевшую у меня на шее, и, обходя кубрики, стал во весь голос кричать:
— Вторая рота, выходи строиться!
Через несколько минут выбежавший из командирской землянки Дубовой, бросив короткий взгляд на застывшие по команде «Смирно!» шеренги юнг, подошел к начальнику школы и доложил:
— Товарищ капитан первого ранга, по вашему приказанию вторая рота построена!
Авраамов, держа руку у козырька с золотыми лавровыми листьями, поздоровался с юнгами бодрым, хорошо натренированным на командах голосом:
— Здравствуйте, товарищи юнги!
Мы, не желая показаться протяЕ него слабаками, громко, как только могли, ответили:
— Здраст, товарищ капитан первого ранга!
Но то ли от волнения, а может, от неумения, получилось не совсем хорошо. Четко прозвучало только «Здраст», а остальные слова рассыпались горохом.
— Отставить! — скомандовал Авраамов и поздоровался вторично.
На этот раз ответ юнг прозвучал не только громко, но и четко.
— Молодцы! — похвалил начальник школы. — Стоило захотеть — и получилось.
Авраамов дал высокую оценку выполненных юнгами строительных работ, отметил наше трудолюбие и обратил внимание на необходимость улучшения боевой подготовки.
— ...Недоучки флоту не нужны. Боевые корабли в лишнем балласте не нуждаются. Плохой юнга—кандидат не в моряки, а «летчики» — может вылететь из школы, как пробка. Таковы требования военного времени, — сказал он сурово. — Постоянно помните, что главный экзамен будете держать не перед преподавателями, а в бою. А там плохие знания могут привести к гибели не только совершившего оплошность, но и всего личного состава и корабля в целом. Не забывайте, отличники боевой и политической подготовки получат право досрочного выпуска, выбора любого флота страны и любого класса кораблей.
— Ура-а-а! — закричали юнги.
Вечером в кубриках только и разговору было, что о новом начальнике школы. Одни находили его строгим, от которого пощады не жди, другие — ничего, терпимым.
Осведомленнее всех, как всегда, оказался старшина.
Вошедший с улицы Воронов первым делом направился к «буржуйке», стал усиленно отогревать и растирать посиневшие на морозе руки, потом разделся, привел в порядок свою пышную шевелюру. Юнги к этому времени приготовили для командира смены самое подходящее место, чтобы всем было его не только слышно, но и видно. Стоило старшине сесть на табуретку, как он тут же оказался в тесном кругу юнг.
— Он сердитый? — спросил я старшину, ивтея в виду Авраамова.
— Поспешные заключения часто ведут к ошибкам, — сказал назидательно Воронов. — Нельзя судить о характере человека по его внешнему виду, делать выводы с первого взгляда. Николай Юрьевич — человек-душа, заботится о подчиненных не меньше, чем о своих детях.
— Расскажите о нем подробнее, — загалдели юнги. — Все, что знаете...
В тот день мы узнали, что во главе Школы юнг отныне будет стоять не просто опытный моряк, но и активный участник установления Советской власти в Петрограде, гражданской и Отечественной войн, кавалер многих боевых наград, в том числе ордена Ленина, трех орденов Красного Знамени, ордена Красной Звезды и многих медалей, автор одиннадцати учебников по военно-морскому делу.
Воспоминания... Воспоминания...
— А помните, с каким аппетитом ели смоченные в озерной воде, крепко посоленные черные сухари? — оказавшись на берегу Банного озера, спросил кто-то.
— Сухари? Какие?.. Ах, те самые, что пришли с материка в посылке?
Припоминаем, с чего все началось.
В тот вечер в кубрике царило необычное оживление. Бывшему воспитаннику Березниковского детского дома Израилу Цружан здорово повезло — нашлась мать.
Полученное им письмо читали вместе.
«Дорогой сынок! Нас с тобой разлучило несчастье. После проводов отца на фронт машина, на которой я ехала, попала под бомбежку. Меня без сознания доставили в больницу, а потом направили в дом инвалидов.
Сейчас немного поправилась и, чтобы в тяжелое время не сидеть на шее государства, пошла работать в колхоз. Положение здесь нелегкое: скоро весна, надо будет сеять, а семян мало, да и купить у колхоза не на что. Всему помеха война, развязанная фашистами... Будь добр, отомсти им на наши муки...»
Как-то стихийно образовался оргкомитет для оказания помощи колхозникам.
Каждый юнга ежемесячно получал 8 рублей 50 копеек. Деньги невелики. Но и их на островах тратить было негде и не на что. Всем необходимым нас обеспечивало государство. Приняли решение причитавшееся в том месяце денежное довольствие перевести в колхоз. Сначала собрали деньги ребята одной землянки, потом роты, а через несколько дней и всего батальона.
Было это в один из зимних вечеров 1943 года. Отослали и забыли об этом. А месяца через два или три от земляков Цружана в часть пришла посылка с черными сухарями.
«...Дорогие сынки! Спасибо вам за заботу о нас. На присланные вами деньги мы купили у государства зерно. Его хватило не только на сев, но и еду, разделили по трудодням. В каждой семье испекли понемногу чистого, душистого хлеба, какой ели до войны. Насушили сухарей. Отведайте наших гостинцев.
Правление».
Ох и вкусные были эти сухари! Никогда таких не едал.
Кажется, в тот же вечер получил письмо и я. После долгого молчания прислал весточку с Волги Яша Гурьев.
«...Сообщаю тебе печальную новость. Не стало нашего бати, — писал мой друг. — Случилось это во время боев в районе Латошанки. Лысенко повел отряд кораблей для снятия выполнившего свою задачу десантного отряда. Во время этой операции он был тяжело ранен. Скончался в госпитале. Подробности узнаешь из прилагаемой листовки».
Я знал, какой любовью и уважением моряков пользовался этот человек, с помощью которого мне удалось попасть в Школу юнг, и даже представить не мог, что его уже нет в живых. Однако листовка политотдела Волжской военной флотилии это подтверждала: «...Свой долг перед Родиной товарищ Лысенко выполнил до конца, честно и самоотверженно отдав свою кровь, каплю за каплей, своему народу, Родине. Он приумножил боевую славу военных моряков Волжской флотилии.
Советские моряки! Родина, партия, народ никогда не забудут мужественный образ командира-болыиеви-ка...»
«За заслуги перед Родиной капитан третьего ранга (это звание ему было присвоено в ходе боев за Сталинград) С. П. Лысенко посмертно награжден орденом Ленина», — сообщал в конце письма Гурьев.
Листовка ходила из рук в руки до самого отбоя. Юнги-радисты из моих рассказов знали уже немало о боевых подвигах Лысенко и сейчас искренне скорбили по поводу его смерти.
— Какие люди гибнут! — горестно вздыхал Гена Мерзляков. — А мы тут вместо того чтобы воевать, целыми днями, словно дятлы, стучим на ключе да слушаем писк учебных радиоприемников. Скорее бы уж на фронт!
Познав азы военно-морского дела, юнги стали рваться на борьбу с врагом еще больше...
— Проведаем «извозчиков»? — предложил мне однажды Гена.
«Извозчиками» радисты звали рулевых. Обидеть этим их не хотели, но уже через несколько дней услышали, как они нас в ответ зовут «клоподавами».
В роту рулевых нас влекло сообщение о том, что Лида Алешычева пронесла туда объемистую пачку писем. Свои мы уже прочитали. Теперь хотелось узнать, что пишут земляки нашим «извозчикам».
После разделения юнг на роты в часы занятий, работ и дежурств мы находились в кругу своих новых друзей по специальности, а минуты отдыха по-прежнему предпочитали проводить среди земляков. Землянки разных рот были рядом, так что для хождения в гости друг к другу много времени не требовалось.
Дневальный по роте Женя Ларинин встретил нас приятным сообщением:
— А мы не только письма, но еще я посылку получили!
Счастливчиком оказался Боря Каплан из Березников. По рукам юнг ходило письмо его матери.
«Здравствуй, сынок! — писала она. — Ездила к родственникам на юг. Впервые попробовала мандарины. Очень понравились. Люди мне говорили, что там, где ты служишь, нет не только фруктов, но и овощей. Решила, чтобы и ты их попробовал. Кушай по одному мандарину в день, и тебе их хватит надолго...»
Каплан принес посылку в кубрик, вскрыл ее. Мандарины были — одно загляденье: крупные, золотистые, ароматные. Их запах сразу же распространился по всему кубрику.
Юнга из Юрлы Витя Сакулин закрыл глаза.
— Ребята, где я? В саду? Конечно же. Вот я протягиваю руку и срываю фрукты... — И стал водить рукой в воздухе.
Боря тихо подошел к Вите и положил в его руку мандарин.
Все захохотали.
— Боря! — крикнул Бурков. — Я тоже в твоем саду.
— Раз ты в моем саду, так угощайся же! — Каплан дал и Васе мандарин.
А потом начал угощать каждого, кто был в кубрике. Получили по мандарину и мы с Мерзляковым.
— Не мандарины, а объедение, — хвалили юнги. — Вот бы на Соловках росло такое чудо!
— Брусника, черника, клюква, которых здесь полно, — ягоды тоже хорошие, — заметил Гена.
Ели, хвалили, вспоминали мирные годы, когда овощей, фруктов и других продуктов было в достатке. Скоро от посылки остался лишь запах да один мандарин, оставленный Борей для себя.
Тут с вахты пришел Женя Ларинин. Учуяв запах, увидев перед друзьями горки мандариновых корочек, шумно втянул ноздрями воздух.
— Что я вижу? — удивился он. — Неужели апельсины?
— Не апельсины, а мандарины.
Каплан достал из кармана перочинный нож, сохранившийся со времен гражданки, разрезал оставшийся мандарин пополам и поделился с товарищем.
Вечером Боря писал письмо.
«Спасибо, мама, за посылку. Мандарины — фрукты замечательные. Вся наша смена да и многие другие юнги Прикамья это подтвердят. Вкусные... Еще раз спасибо тебе!»
Однажды я был назначен рассыльным по штабу. Исполнение этой обязанности особой радости у нас не вызывало. Не каждому хотелось возле дверей начальника школы заменять вывеску «Без доклада не входить!», все время находиться на глазах у командиров, постоянно слышать: рассыльный — туда, рассыльный — сюда, сделай то, не забудь про это... Вот и носился с противогазом на боку от одного командира к другому, из штаба в землянки, оттуда до камбуза и обратно в штаб. Поспокойнее было лишь в часы, когда руководство школы находилось в ротах или кремле. Тогда можно было посидеть с книгой в руках, сбегать в соседнее здание — послушать, как идут занятия у рулевых, боцманов. Лишние знания не помешают.
Классы, которые мы часто называли кабинетами, а преподаватели — аудиториями, размещались в бывших камерах. Теперь так их называть уже язык не поворачивался. Благодаря стараниям юнг они преобразились.
В кабинете радистов помимо установленных нами ключей и наушников, появилось много другой аппаратуры. Недавно даже крейсерский радиопередатчик поставили. В аудиториях рулевых холодно мерцают выпуклые чечевицы компасных линз, благородно отсвечивает красное дерево нактоузов, бронза и сталь другой навигационной техники.
Не удалось юнгам ничего сделать только с просверленными в дверях глазками, служившими когда-то для наблюдения за заключенными. Снаружи они маленькие — не больше пятака, а внутри диаметром в полметра, благодаря чему из коридора виден почти весь класс.
Меня когда-то удивило обилие дисциплин, подлежащих изучению радистами. У рулевых их тоже оказалось немало: морская практика, сигнальное дело, устройство корабля, навигация и штурманское дело, карты и лоции, рули и поворотливость корабля, метеорология, вождение шлюпки, мореходные приборы, злектронавигационные инструменты...
Звенит звонок. Совсем как в обычной школе. Только на уроки юнги разбегаются по-военному быстро, без шума. Не проходит и минуты, а в аудиториях уже тишина, в коридоре — ни единого человека. Доносятся лишь приглушенные каменными стенами голоса преподавателей.
Подхожу к двери класса рулевых. «Извозчики» изучают сигнальное дело.
— ...Кто знает, что означают белый, синий и красный цвета советского военно-морского флага? — спрашивает инструктор рулевого цикла старшина 1-й статьи Алексей Петрович Исаев.