На крыльце Экипажа показалось несколько девушек, одетых в морскую форму. Строй мальчишек так и ахнул: «Неужели и девчонки на флоте служат?» Аккуратненькие, подтянутые, да еще в морской форме, они нам сразу показались олицетворением девичьей красоты. Толком мы в ней, конечно, еще не разбирались, но кое о чем были наслышаны.
— А вот и краснофлотцы, которые будут вас водить по кабинетам врачей, — сказал лейтенант, указав взглядом в сторону девушек.
— С такими провожатыми, думаю, мы поладим, скучать не будем, — прошептал мне на ухо стоявший рядом Ваня Умпелев. Он был старше меня, рослее, выглядел солиднее и, наверное, в отношениях с девушками кое-что смыслил. Во всяком случае, так мне казалось. Улыбки же на лицах девчат его слова только подтверждали.
Тем более странным показалось нам, когда девушка-краснофлотец, доставившая нашу десятку в одну из комнат, начала нами командовать. Сначала приказала положить личные вещи каждому на отдельный стул, чтобы не перепутались, а потом неожиданно дала, на наш взгляд, совсем неподходящую команду:
— А теперь раздевайтесь!
— Как? Совсем? — недоуменно переспросил Умпелев.
— Да, догола! — словно отрезала она.
— Шутите? Ну нет, это уж слишком. Шишеньки! — возмутился Ваня. — При вас? Ни за что! Верхнюю одежду еще туда-сюда, а чтобы больше, это уж извините...
— На службе не шутят. Всем раздеться догола! - -еще раз, повысив голос, приказала девушка. — Не куда-нибудь, а на медицинскую комиссию, к врачам идете.
Стараясь держаться спиной к строгой командирше, мы стали раздеваться. Не зная, что делать, стоял в недоумении только Умпелев.
— А теперь кругом и следуйте за мной, — направляясь к дверям, уже более миролюбиво подала девушка очередную команду.
Босые, голые, мы гуськом последовали за ней. Замыкающим бежал быстро сбросивший с себя нижнее белье Умпелев.
В коридоре в таком же виде — десятки других мальчишек. Девушки-краснофлотцы, ничуть не стесняясь нашей наготы, водили будущих юнг из кабинета в кабинет. Сколько их пришлось обойти, я теперь уже не помню. Остался в памяти только один, в котором я оказался перед молодой докторшей. Потому, что одета она была не в форменку, а китель, на рукавах которого поблескивали золотом две — одна средняя, другая узкая — нашивки, я понял, что она не только врач, но еще и лейтенант Военно-Морского Флота.
Строгая докторша долго обстукивала, прослушивала
мою хилую мальчишескую грудь, а потом задала вроде бы совсем неуместный вопрос:
— Так, значит, из Молотовской области приехал? Хорошо-о-о. А родители где?
— Отец умер. Мать болеет, находится в Белогорском доме инвалидов.
— В каком? Белогорском? Это где?
— В Юго-Осокинском районе, недалеко от Кунгура.
— Ясно, ясно... — приговаривала докторша. — А юн-гой-то очень хочется быть? Может, лучше обратно вернуться?
— Да вы что? Я членом ОСВОДа был... Готовился...
Тут я почувствовал, что глаза мои повлажнели, еще
немного — и могу разреветься.
— Ну, ладно, ладно. Я ведь только к тому, что у тебя не совсем в порядке сердце. Слуясить, конечно, можешь. Но надо подумать, какую лучше выбрать специальность, чтобы поменьше было нагрузки на сердце.
— А радистом можно?
— Радистом да, можно. Ну, что ж, счастливой службы, земляк! Я из Юго-Осокино, где находится твоя мать. Будешь ей писать, передавай привет. Моя фамилия Ме-лентьева. Анастасия Александровна Мелентьева. Запомнишь?
— Так точно! — четко, по-военному ответил я, покидая кабинет землячки.
— Может, еще встретимся, — сказала она мне вдогонку. — Я ведь тоже на фронт рвусь...
В самом дальнем кабинете, куда после обхода всех предыдущих заходили уже одетыми, заседала комиссия с малопонятным названием — мандатная. За столом сидели несколько командиров. Я доложил о своем прибытии. Самый старший держал в руках мою карточку с записями врачей. Я успел прочесть: «Рост—150 см,
вес — 39 кг».
Оторвав взгляд от карточки, командир спросил:
— Говорят, моряком стать хочешь?
— Так точно! — четко ответил я. И откуда только громкий голос взялся? После беготни голышом перед врачами в сопровождении девушек-краснофлотцев в одежде я сразу стал храбрее.
— Хорошая задумка, хорошая... — заметил он, еще раз заглянув в мое тонюсенькое дело.
— А образование какое?
— Восемь классов окончил.
— Молодец, молодец... Грамотные люди флоту нужны.
Я уже слышал, что тех, кто имеет образование пять классов, посылают учиться на боцманов, с шестью — на мотористов, с семью — на электриков и радистов.
— Радистом быть хочешь?
— Так точно! — еще громче от радости, что мои мечты, кажется, начинают совпадать с мнением комиссии, отчеканил я.
— Ну что ж, так тому и быть. — Председательствую
щий взял ручку, обмакнул перо в чернильницу и сделал в моей карточке запись: «Зачисляется в роту ради
стов». — Можешь идти.
У меня, как говорится, в зобу дыханье сперло. Это была последняя комиссия. И ее я прошел успешно! Оказавшись в коридоре, узнал, что уроженец Юрлы Витя Сакулин, Олег Ияшин из Верхних Муллов и добрянец Вася Бурков будут учиться на рулевых, косинец Володя Дьяков и оханец Ваня Неклюдов — на мотористов, Мир Нигматулин, Гена Коновалов, Боря Гаврилов, краснока-мец Ваня Семенов, чусовляне Володя Лыков, Юра Зайцев — на артиллерийских электриков, а Витя Кожихов, Валя Рожков, Олег Шерстюков, Боря Батанов, как и я, на радистов. Некоторым, к сожалению, не повезло: им пришлось возвращаться домой. Среди таких ребят оказались Юра Киселев и Володя Ловинецкий из Чусового.
65
5 А. Леонтьев
Фамилии остальных, не прошедших строгие флотские комиссии, в памяти не сохранились.
Получить долгожданную флотскую форму в тот день не удалось. Едва успели пройти комиссии, в кабинеты, где они заседали, краснофлотцы из Экипажа стали заносить какое-то мудреное оборудование. Распространился слух, что доставляемые туда приспособления и аппаратура предназначены для более тщательной проверти состояния здоровья будущих юнг. Сердце екнуло — неужели еще раз придется проходить медицинскую комиссию? К счастью, обошлось, во всяком случае для тех, кто приехал раньше других и успел побывать на обследованиях. Для нас было уготовано другое. В комнате, где мы раздевались, свежеиспеченных юнг ждал рассыльный по Экипажу.
— Всем быстро в мыльню! — скомандовал он.
Что такое «мыльня», никто из нас не знал, потому все застыли в недоумении.
— Ну, чего стоите как вкопанные? — прикрикнул он. — Сказано, пора идти в баню, значит, надо спешить.
— Банька — дело хорошее, — заметил Женя Григорьев. С этим мальчишкой я познакомился во время прохождения медицинской комиссии. Парень он был общительный, добрый, спокойный, хотя в спорах, похоже, горячий. За несколько минут я успел узнать почти всю его биографию. Мать Жени в дни, когда мы направлялись к Архангельску, переезжала в наш областной центр — город Молотов. Это обстоятельство нас очень сблизило. Григорьев сразу же стал считать молотовчан своими земляками, держался к нам поближе.
В Школу юнг Женя, как и большинство из нас, попал не без приключений. Мать Жени, Мария Никитична, работала инструктором по охране рыбных богатств. Сын любил бывать с ней в командировках. Охотно брался за весла. Вместе с ней объезжал места возможного браконьерства. Постоянная близость к воде побудила его читать
много книг о море, рыбаках, военных моряках. Проглатывал он их залпом. Постепенно и у самого зародилась мысль стать военным моряком. Впервые о своем желании Женя заявил матери в начале войны. В том, что решение сына было серьезным, она убедилась год спустя, когда в школу, где учился Женя, приехал какой-то моряк и стал отбирать ребят для учебы в Школе юнг.
В тот день Женя прибежал из школы взволнованным.
— Мама, разреши. Я так хочу стать военным моряком! — заявил он прямо с порога.
Мать выслушала сына и твердо сказала:
— Ни в коем случае!
Женя как-то сразу помрачнел, сжался, уткнулся головой в подушку. «Притворяется», — подумала Мария Никитична, ласково приподняла его голову — по щекам сына, чего никогда раньше не бывало, текли слезы.
— Я комсомолец. Стоять в стороне от борьбы с врагом не могу. Иначе перестану себя уважать, — со слезами на глазах, но твердо, по-взрослому, заявил Женя. — Я уже и заявление написал. Правда, твое согласие нужно. Распишись, пожалуйста...
И тетрадный листок в полстранички величиной оказался в руках матери. В нем торопливой рукой сына было написано:
«В горком комсомола от гр. Григорьева Е. Н.
Заявление
Убедительно прошу принять меня в Школу юнг. Очень хочу бить ненавистного врага.
К сему прилагаю свои документы.
Е. Григорьев.
5 июля 1942 года».
Делать было нечего, мать согласилась. И вот Женя вместе с нами.
— Давно в баньке не был. Все гражданские грехи
смоем, — с радостью сказал он и, подхватив свой тощий вещмешочек, первым побежал к дверям. Мы устремились за ним.
— Идите вниз по трапам. Тут недалече. Баня на барже! — кричал нам вслед рассыльный.
Прибежали. Но прежде чем мыться, пришлось стричься. Во всех четырех углах предбанника будущих юнг поджидали краснофлотские парикмахеры.
— А как будем стричься? — обращаясь к нам, спросил Женя.
— Как положено, под машинку, — спокойно, но в то же время твердо сказал вошедший пожилой моряк-банщик.
А из углов уже неслись нетерпеливые голоса лязгающих ножницами парикмахеров:
— Присаживайтесь! Не стесняйтесь! Сейчас всех под нуль оболваним...
Хоть и жаль было шевелюру, но спорить не приходилось. Краснофлотцы-парикмахеры и сами были острижены наголо.
— Длинные волосы — доброе житье для вши, — раздавая малюсенькие кусочки мыла, разъяснял банщик. — А где вша, там и хвори. Ни то, ни другое моряка не красит, на флоте лишнее, особенно в военное время — мешает врага бить.
Женя первым сел на стул готового к работе парикмахера. Его примеру последовали и мы. Не прошло и часа, как все стали лысыми, если не считать жесткой щетки торчавших во все стороны волос на голове каждого.
— А теперь раздевайтесь! Каждый свое белье и другие вещички должен аккуратно увязать в узелок, сверху, чтобы не потерялись, положить записку с указанием своей фамилии, имени и отчества. И марш мыться! — скомандовал банщик.
Натирая голову казенным мылом, безжалостно елозя
по своему телу и спинам товарищей новенькой мочалкой, я с удивлением отметил, насколько мы еще малы, да к тому же худы, особенно мальчишки, приехавшие из блокадного Ленинграда. Кожа да кости. С одним из ленинградцев, Сашей Ковалевым, я уже познакомился. Небольшого роста, влюбленный в технику, мечтавший стать корабельным мотористом, он был настолько истощен, что казалось, через кожу просвечивают не только ребра, но и ссохшиеся от недоедания внутренности. Это Саше врач на медкомиссии сказал:
— А то, что худой, ничего. На флотских харчах поправишься.
Хотелось в зто верить. В Экипаже только и говорили о морских пайках для плавсостава, подводников и морской пехоты, обедах из трех блюд с компотом. Думалось, что, наверное, и нас не обидят.
Ребята, приехавшие из деревень, городов Урала и Поволжья, в торя числе и прикамцы, сбегали еще в трюм баржи, где была оборудована жаркая парилка. С удовольствием погрелись на полках, похлестали себя березовыми вениками.
Смывали с себя накопившуюся за дорогу грязь долго, старательно. Наверное, мылись бы и еще, но вошел банщик и объявил:
— Закругляйтесь, ребятки. Час прошел — пора и честь знать. И другим помыться надо. Ведь не на век моетесь. Каждую неделю в баню ходить будете — таков на флоте порядок. Обкатитесь и прошу сюда, — и он указал на дверь, противоположную той, через которую мы входили.
—- Нам не туда! — крикнул кто-то. — Наше белье вон за той дверью осталось.
— Все верно. Только вас ждет другое белье — настоящая морская форма.
Слова банщика заглушило звонкое ребячье «Ура-а!»
Комната, в которую нас направил банщик, была раз-
делена столами на две части и таким образом превращена в своеобразную баталерку-кладовку. В большей части оказались мы, в меньшей за столами стояли пожилой старшина-баталер и его помощницы — девушки-краснофлотцы, те самые, что водили нас по кабинетам врачей. На столах, как мы сразу догадались, лежали аккуратные стопки предназначенного для нас обмундирования. Его было так много, что глаза разбегались. Не сразу можно было сообразить, что для чего. Белье постельное, нижнее, верхнее — все, начиная от наволочек и наматрасников, от носков, кальсон, тельняшек до шинелей и бескозырок. Сначала мы этому несказанно обрадовались, но тут же разочаровались.
— А где форменка и брюки-клеш? — спросил Володя Лыков.
— А у меня бескозырка без ленточки, — заволновался Ваня Семенов.
— Ремня нет! — возмущались Саша Ходырев, Валя Рожков и Володя Дьяков.
— Вместо красивой морской формы подсунули парусиновую, — чуть не плача, сообщил Ваня Неклюдов.
— А слюнявчик зачем? Что я, маленький? — недоумевал Ваня Умпелев. — Шишеньки, не надену.
Поднялся такой шум, что перекричать будущих юнг баталер и девчата-краснофлотцы даже не пытались. Пусть, мол, пошумят, надоест — перестанут. Но мы не переставали до тех пор, пока в баталерку не вошел Дубовой. С его появлением ребята поутихли, а когда заметили на рукавах кителя полюбившегося командира не среднюю и узкую нашивки, а две средних, и вовсе замолчали.
— Поздравляем с получением звания старшего лейтенанта, — чтобы хоть как-то сгладить наше не совсем достойное поведение, громко сказал я и тут же подумал: «Ну и время же нашел для поздравления, ведь все голые».
— Я зашел сюда не для принятия почестей, — улыбнулся Дубовой, — а узнать, по какому поводу поднят шум. Слышно даже на улице.
— Форма не та... Не морская какая-то... — опять загудела баталерка.
Дубовой поднял руку — все замолчали.
— А вам форма для гулянок или для службы нужна? Здесь флиртовать негде, да и не время. Придется нести службу, выполнять определенные флотские обязанности. Это дело повседневное. Вот и форма обычная, рабочая. Придет время — будет у вас и парадная. Все, что положено военному моряку: и суконные форменки, и бушлаты, и ленточки к бескозыркам, и хромовые ботинки...
Только тут я заметил, что в большой куче получаемого не было самого главного, что отличает настоящего моряка, — бушлата с двумя рядами блестящих золотом пуговиц с выдавленными на них якорями, ленточки с горящей на солнце надписью «Северный флот», хромовых ботинок, называемых моряками «корочками», и даже поясного ремня с полагающейся к нему бляхой. Вместо него стопку белья перетягивал скромный брезентовый ремешок с проволочной пряжкой, наподобие тех, которыми стягивают чемоданы.
— Да я в этой одежде утону! — воскликнул приступивший к переодеванию Ваня Умпелев.
— Размеры одинаковые. Самые маленькие из тех, что есть на складе, — пояснил нам и старшему лейтенанту баталер.
«Ну, уж если Умпелеву все велико, то я и в самом деле утону», — подумал я.
Так оно и случилось. Роба — рабочая форма моряков — оказалась не только велика, но еще и жестка. Рукава голландки-рубашки и брюки пришлось подгибать. Бескозырка держалась на ушах. Шинель — чуть не до пяток.
Почти в таком же виде предстало и большинство других ребят. Впору форма пришлась только одному рослому пареньку, приехавшему откуда-то из западных областей. Держался он обособленно, и потому фамилии его я еще не знал. Ходили слухи, что он многое испытал, был на оккупированной фашистами территории, сумел бежать из-под немца. Кто-то из младших командиров, сопровождавших ребят в Архангельск, приметил его на одной из станций, пожалел, приютил, помог определиться в ряды будущих юнг. Посочувствовали ему и при прохождении комиссии. А сейчас, надев хоть и рабочую, но все же морскую форму, он выглядел гораздо лучше нас. Почти на голову выше любого, стройный, подтянутый — настоящий моряк, не то что мы...