— Земля! — что есть мочи закричал я. Через не-
81
6 А. Леонтье!
сколько секунд на палубе от повыскакивавших из кубриков юнг стало тесно.
— Земля! Земля! — надрываясь от переполнявших их чувств, кричали Ваня Семенов, Иолий Горячев, Володя Лыков, Ваня Неклюдов.
— Наконец-то, — выдавил все еще плохо чувствовавший себя Толя Негара. — А я уж думал, конца-края этой болтанке не будет.
За сутки похода он даже похудел, лицо осунулось.
— Не грусти, моряк, не робей, — успокаивал мальчишку подошедший старшина. — Мы с тобой еще и не такие штормы переносить научимся.
С этим человеком, наверное, каждому из нас было не только веселее, но и увереннее, надежнее. Вот бы постоянно иметь рядом такого командира! Но ведь старшина для нас человек временный. Придем, передаст юнг по списочку и— «Прощайте, будущие военные моряки!» Никто из нас тогда еще не знал, что Воронов будет вместе с нами все время учебы в Школе юнг.
Соловки
Волны на море куда-то исчезли. Качка уменьшилась-Пароход скользил ио глади залива. Кругом царила удивительная тишина. И, казалось, не только здесь, но и во всем мире. Трудно было поверить, что это море бывает бурным, жестоким, страшным. Не меиее странным и неправдоподобным казалось и то, что в каких-нибудь полутора сотнях километров отсюда проходит хоть и воображаемая, но очень определенная в своей суровости граница Северного полярного круга.
Юнги не могли оторвать взгляда от мелководья залива. Ожили, повеселели, стали приводить в порядок одежду. Теперь уже сносно различался не только силуэт высокой горы, но и густой черный лес, низкие камени-
стые берега. На горе стояло что-то очень похожее на церковь.
— Это гора Секирная, а на ней маяк, — пояснил Воронов. — Об истории этой горы я вам еще расскажу...
— Сейчас! Сейчас! — закричали юнги.
— Сегодня некогда. Скоро будем высаживаться.
Юнги поспешили в кубрики, стали укладывать в наматрасники свои вещи, а когда по команде «Всем подняться на палубу!» оказались наверху, ахнули от неожиданности. «Краснофлотец» заходил в сказочную гавань, на берегу которой все увидели замшелые стены большой, сделанной из камней-валунов крепости. Из узких бойниц, словно выглядывая из прошлых веков, в сторону подходившего парохода нацелились старинные пушки.
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят!
— во весь голос продекламировал хороший знаток литературы, как, впрочем, и других изучаемых в школе дисциплин Митя Рудаков.
— Хватит кричать, лучше скажи, куда это мы попали? — спросил его только что поднявшийся на палубу Баня Неклюдов.
— Мы в бухте Благополучия, а видимые острова -Соловки, — оповестил всех Воронов.
— Да ведь это же тюрьма, братцы! — прошептал Ваня Умпелев. — Вот так влипли. — От огорчения вместо любимого «шишеньки» паренек даже выругался.
— Была когда-то тюрьма... Верно. А для вас здесь будет Школа юнг, — сказал стоявший неподалеку старший лейтенант Дубовой.
— Так точно! — проскандировали будущие юные моряки.
— Чудное местечко, братишки! — воскликнул Воронов. — Что ни шаг, то страничка истории. Далековато, правда. Говорят, есть здесь грубо отесанный камень.
G*
83
Если кто не поленится и сдерет с него мох и многовековую пыль, то сможет прочесть на его иссеченной ветрами, разъеденной солью поверхности древнеславянские письмена примерно такого содержания:
От сего острову
до Москвы-матушки -— 1235 верст, в Турцию до Царьграда — 4818 верст, до Венеции — 3900 верст, в Гишпанию до Мадрида — 5589 верст, до Парижа во Фракции — 4098 верст...
Что еще на том камне высечено, дослушать не удалось, последовала зычная команда Дубового:
— Приготовиться к высадке!
Жизнь — сложная штуки! Мы с радостью высаживались на Соловки с их печально известным в сталинские времена лагерем особого назначения.
Было это более сорока пяти лет назад. А сегодня «Буковину» с юнгами-ветеранами на борту встречали совсем по-другому.
Едва показались острова, установленные в каютах динамики донесли до нас стихи Алексея Пьянкова:
И вот показался остров.
Забытая богом земля,
Над тихой водой, как остов Погибшего корабля,
Соборы вдали маячат,
Пронзая синюю высь.
Их маковки, словно мачты,
Над островом вознеслись...
На причале —строй почетного караула и духовой оркестр. До боли в глазах вглядываемся в знакомые очертания. Кругом полно встречающих. «Буковина» подходит к причалу под звуки оркестра,
...Объятия, поцелуи, слезы радости. Ветераны снова на земле своего боевого детства. Приняли участие в митинге
возле обелиска, установленного в честь юнг, погибших, на полях морских сражений. Сходили в местечко Савватиево, где в суровых условиях севера своими руками строили землянки, в которых после жили и овладевали военными и морскими знаниями. Осмотрели экспозицию музея, посвященного юнгам флота. И везде все новые и новые встречи. А утром следующего дня мы вышли на каменистый берег Святого озера. Сидели и пели:
Вернулись мы домой не скоро,
Вернулись мы домой не все,
Но верность Родине и морю Мы сохранили при себе.
И вот теперь уже седые Мы собираемся порой,
Чтоб вспомнить годы боевые И дружбы нашей фронтовой.
— А помнишь? А знаешь? — то и дело восклицал то один, то другой.
Пришел на память случай, происшедший с юнгой Володей Лотошниковьш. приехавшим в Школу юнг из Перми. Мать Володи Ксения Александровна поначалу в родительском разрешении на отъезд сына а дальние края отказала. Тогда Володя обратился к отцу, Ивану Ивановичу. Он в ту пору служил в авиационном училище. Отец поддержал Володю.
В результате в приемную комиссию, работавшую в «Муравейнике», паренек пришел с разрешением не только отца, но и матери. А во флотском Экипаже в Соломбале произошел казус, который чуть было не лишил его права служить на флоте.
Еще не надев морской формы, Володя попил на гауптвахту— под арест. Случилось это так. Во время завтрака в столовой флотского Экипажа один из будущих юнг взялся делить сахарный песок на десять сидевших за столом мальчишек и проявил при этом возмутившую ребят жадность— себе положил намного больше, чем остальным. Поскольку Володя сидел рядом, то он первым и выразил ему
свое неудовольствие. Ударил в лицо. Парень рухнул на неказистый стол. Ножки его не выдержали, и все, что на нем было, с грохотом повалилось на пол. Инцидент закончился по всем правилам дисциплинарного устава: дежурный офицер вызвал из караула Экипажа двух бодрствовавших матросов с винтовками, и Володю вместе с незадачливым раздатчиком отвели на гауптвахту. Просидел Лотошников на губе, правда, немного, всего сутки. Разобравшись во всем, нашего земляка выпустили, а его напарнику, из-за жадности которого разгорелся весь сыр-бор, пришлось отсидеть трое суток.
Припомнили мальчишку из Чусового Васю Швалева. Как рассказывали его земляки, к разряду трусливых он никогда не принадлежал, а вот при переходе из Архангельска по Белому морю на Соловки испугался, и не на шутку. Только что переодетые в морскую форму юнги сидели в кубрике, мечтали о том, как будут бить врага. И тут вдруг боевая тревога!
Сигнальщик заметил перископ вражеской подводной лодки.
Екнуло сердце юного чусовлянина. «Вот и всем мечтам конец». Испугался. Нет, не из-за того, что смерть заглянула в глаза, Этого он не боялся. Испугался, что не сделает того, о чем мечтал. А мечтал он отомстить за старшего брата и двух дядей, которые в то время уже погибли на войне.
Вспоминали о том, кто кого и где встретил, тех, кого уже не увидим никогда, как служилось, рассказывали, у кого как сложилась жизнь. Часы показывали двенадцать, а верить, что уже полночь, как и в дни учебы в Школе юнг, не хотелось: кругом светло, на бледно-сером небе не видно ни одной звезды. По свидетельству ученых, самый длинный день на Соловках продолжается 21 час 56 минут — ровно столько, сколько в декабре тянется самая длинная ночь. Неповторимое очарование белой ночи располагало к воспоминаниям. Мысли бывших юнг снова и снова уносились ¦в суровый 42-й год. Припомнили, что первый день пребывания юнг в кремле (бывший монастырь, где мы расположились) ознаменовался назначением группы юнг, приехавших из Прикамья, в наряд по камбузу. На Соловках мы были не одни. Года за два до нас здесь разместился Учебный отряд Северного флота. Теперь кокам-поварам надо было кормить не только краснофлотцев, но еще и юнг. На камбузе потребовалась дополнительная рабочая сила. Сколько человек туда пошло, я теперь уже не помню. А вот казус, происшедший с одним из парней из нашей группы, запомнился на всю жизнь.
Путешествие в прошлое
Встретивший нас кок был требователен и суров. Заставил построиться и рассчитаться. Одних послал чистить картошку, других — рыбу, третьих — убирать помещение. Работы хватило всем. Нескольких человек, в том числе и меня, кок оставил пока при себе.
— Поможете получить продукты со склада, а потом видно будет, — заявил он нам.
Через несколько минут мы оказались уже в деле. Митьке Рудакову пришлось нести ящик со сливочным маслом. Оно выдавалось морякам на завтрак. Сережка Филин взвалил на себя мешок с сухофруктами, предназначенными для обеденного компота. Мне досталась крупа. Ваня Умпелев и еще несколько ребят таскали американскую консервированную колбасу. Банок было много — не одна сотня. Двое или трое юнг, наученные коком, ловко их вскрывали. Отрывали припаянный сбоку банки ключик с ушком, надевали его на кончик жести, вертели и... банка открыта. Извлекали из нее колбасу и тут же мясной кирпичик резали на мелкие дольки, которые должны были вместо мяса закладываться в суп.
Когда перенесли все продукты, кок решил послать нас на чистку рыбы и картошки. Тут-то и обнаружилось,
что ряды юнг, посланных на камбуз, поредели. Куда-то исчез Ваня Умпелев.
— Сбежал, работы испугался, — высказал предположение кок. — Сачок ваш Умпелев. Надо срочно доложить старшине.
— Сам найдется, куда он денется, здесь не город — не заблудится, — дружно запротестовали мы.
— Потому и надо искать, что не город, а остров. Тут столько такого, что потеряться — полбеды. Можно и совсем сгинуть.
Что при этом имел кок в виду, он нам не сказал, а вот меры принял немедленно.
— Как твоя фамилия? — он указал пальцем на меня.
— Леонтьев, а что?
— Вот ты и пойдешь доложить старшине об исчезновении юнги.
— Почему я?
— Разговорчики! — строго сказал кок. — Приказы на флоте не обсуждаются, а выполняются.
Я почувствовал, что пререкания со строгим коком могут для меня кончиться неприятностью, и поспешил отчеканить:
— Есть доложить об исчезновении юнги, — и направился к выходу.
— Можно и мне с ним? — попросился Сережка.
— За компанию, что ли? Ну, иди!
И вот мы уже вместе с Вороновым идем на поиски своего земляка.
— Умора, то кашей обольется, то с камбуза исчезнет! С таким не соскучишься. Где его искать? Суда из бухты не выходили. Значит, он на Соловках, — рассуждал Воронов.
Подошли к часовым, стоящим у ворот, те заверили, что без увольнительных никого не выпускали.
— В таком случае, искать надо только здесь, — твердо сказал старшина.
Территория кремля не так уж велика. Но это только кажется.
— За пять столетий, — стал рассказывать Воронов,— в нем столько нагородили, что при желании можно спрятать целую роту, а то и батальон, да так, что не скоро найдешь.
Для начала пошли по стенам крепости. Я и не подозревал, что в их верхней части сделан коридор, покрытый тесоЕой крышей. По нему обошли все восемь башен, в которых в три-четыре яруса были устроены круглые бойницы. Когда-то защитники крепости били из них по врагу из пушек и пищалей. Теперь в башнях поселились сырость и холод. Под ноги кидались никого здесь не опасавшиеся крысы. При этом по всему телу пробегал озноб. Шли почти в полной темноте. Фонарик старшины высвечивал коридор лишь спереди, да и то временами.
— А это для чего? — спросил шедший за старшиной Сережка, указывая на залитые бетоном между камней большие железные кольца.
— К ним с помощью цепей приковывали узников, — пояснил старшина.
— Каких узников? -— поинтересовался я.
— Монастырь издавна использовался не только для богослужений, но и в качестве тюрьмы.
Старшина подошел к одной из многочисленных тяжелых дверей и приоткрыл ее. Мы увидели позеленевшие от плесени стены. Комната с низким потолком походила на гроб — шага три в ширину и чуть больше в длину. Из стены торчал залитый бетоном выступ.
— Это лежанка. Тут узник спал, — пояснил Воронов. — А вот и его страж, к которому он приковывался, — и старшина лучом фонарика указал на точно такое же кольцо, какие мы уже видели.
По тому, как уверенно он нас вел по подземелью, рассказывал о его ужасах, можно было судить, что Воронов здесь уже бывал и не однажды.
Вот его фонарик осветил один из углов каземата, где едва просматривались какие-то царапины.
Старшина, подобрав с каменного пола щепку, стал с усердием соскребать со стены копоть и плесень. Наконец нам удалось прочесть надпись на ней: «14 декабря
1825 года».
— Здесь сидел декабрист, — догадался я.
— Да, побывали в этих душегубках и декабристы, — подтвердил младший командир. — Сколько их здесь нашло свой конец — пока неизвестно, но фамилии двух все же сохранились — это Шаховской и Бантыш-Каменский. Николай I, прозванный Николаем Палкиным, жестоко расправился с участниками декабрьского восстания, преследовал и всех им сочувствовавших. За принадлежность к тайному обществу декабристов сюда же были сосланы, например, студенты Московского университета Николай Попов и Михаил Критский. Здесь, в этих камерах, они и погибли...
Умпелева искали до самого вечера. Нашли его в одной из камер, спящим прямо на каменном полу. Рядом лежали две консервные банки. Одна из них была пустая.
— Как ты сюда попал? — строго спросил юнгу Воронов.
— Зашел, чтобы спрятать консервы, — захлебываясь от слез, стал рассказывать Умпелев, — а дверь кто-то подпер. Я уж думал, что здесь и умру...
— Никто тебя не подпирал, — прервал его старшина.—Сам во всем виноват: зашел, стукнул дверью — вот камень из стены и выпал, да и блокировал выход. А еще виноват ты в том, что из пайка своих же товарищей банки с тушенкой стащил... Так на флоте не поступают, но об этом поздсе. А теперь пошли, ребята, а то еще и нас искать будут.
Первые трудности
На другой день из юнг было сформировано два батальона. Один расквартировался тут же, в кремле. Местом дислокации другого командование определило местечко бывшего скита Савватиево, километрах в двенадцати от кремля.
Детально знакомиться со всеми достопримечательностями острова, куда нас забросила судьба, было некогда. Разбив юнг на роты и смены, командование тут же отдало приказ о переходе к месту дальнейшего прохождения службы.
Командиром роты радистов был назначен старший лейтенант Дубовой, а командиром нашей смены стал старшина 1-й статьи Воронов, что меня очень обрадовало.
Вышли из Соловецкого монастыря сразу после ужина. У каждого за плечами был больше чем наполовину набитый обмундированием и постельным бельем наматрасник.
Шли строем. Над ротами батальона неслась песня:
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает...
Через час-полтора идти стало заметно тяжелее. Ноша с личным вещевым имуществом гнула к земле. Кое-кто посбивал до кровяных мозолей ноги. «Эх, скинуть бы сейчас тяжелые ботинки и идти босиком, — думал я.— Да главе командир разрешит? Нельзя. Дисциплина. Придется терпеть. Трудности надо преодолевать стойко». Некоторые стали отставать. Старшины подбадривали. Ребята, кто покрепче — Женька Ларинин, Ваня Неклюдов, Иолий Горячев, Валька Рожков, Боря Гаврилов, Олег Няп :нн, Саша Плюснин, Митька Рудаков, — помогали тем, кто послабее.
Наконец вышли на поляну, заросшую иван-чаем, сделали большой привал. Воронов посоветовал всем прилечь
и что-нибудь подложить под ноги. У одних они тут же оказались на пеньках, у других — на вещевых мешках. Старшина был прав — тяжесть в ногах стала исчезать. Сережка Филин, лежа на спине, любуясь небом, даже размечтался.
-— Интересная штука — эти Соловки, хоть картину с них пиши. Время, наверное, часов десять, а то и одиннадцать. — Часов у нас ни у кого, кроме старшины и командира роты, не было. — А на улице светлым-светло. Только теперь я начинаю понимать, что такое белые ночи. Прелесть их не столько в красках, хотя и они необыкновенны, сколько в чудесном свечении, которое будто излучают все окружающие нас предметы. Днем они свет отражают, а белой ночью как бы сами светятся изнутри... А небо, небо, посмотрите, какое! До сих пор нет ни звезд, ни луны. А лес... Да это настоящая сказка: зеленый-зеленый. А над острыми вершинами деревьев подымаются легкие, прозрачные клубы тумана. Это возносится к небу тепло невидимых лесных озер...