Аббат подтащил поближе к пойманному преступнику табуретку, уселся напротив Принка и повернулся к Бенджо Типпсу:
— Насколько я понял из объяснений, Орквил Принк обнаружен в погребе?
Бенджо почтительно пригладил свои иглы и развел лапами:
— Ох, и точно, отец аббат. И как я проморгал… Глаза, конечно, уже не те, да и слух тоже… А он входил и выходил, когда ему вздумается. Вот разбойник!
— Значит, нашли его в старой бочке, — продолжил аббат. — А что-нибудь из украденного им там обнаружили?
Орквил поднял глаза и наконец открыл рот:
— Я в той бочке ничего не держу, сэр, только немного провизии да фонарь. И еще записную книжку.
Аббат указал лапой на веревку и обратился к Командору:
— Снимите с него веревку, Рорк. Не нравится мне это. Он и так никуда не убежит. Что ты сказал о записной книжке, Орквил? Для чего тебе записная книжка?
Фенн Синяя Лапа сквозь свои маленькие очки раздраженно уставилась на юного ежа:
— Так вот куда делась моя новая книжка для записи песен! Я сама ее переплела, но не успела записать ни одной песни! Мошенник! Подозреваю, что ты и мои угольные палочки для письма позаимствовал!
Вот ужо вернусь в кабинет, все пересчитаю. Я знаю, сколько их у меня было!
Аббат воззвал к благоразумию Фенн Синяя Лапа:
— Дорогая, так мы никогда не доберемся до сути дела! Спокойнее, пожалуйста. Итак, Орквил, для чего тебе записная книжка?
Освобожденный от веревки, Орквил оживился:
— Записная книжка, отец аббат, чтобы все-все записывать, что я взял попользоваться…
— Очень интересно… Попользоваться? — фыркнула Марджа Даббидж, но тут же смолкла под укоризненным взглядом аббата.
Орквил с готовностью продолжил:
— Да, да, попользоваться. Я не собирался присваивать чужие вещи. Вот, к примеру, ваша серебряная пряжка, сэр Кротоначальник…
Кротоначальник Берф наморщил свой бархатный нос:
— Ху-ху-хурр, я и не знал, что ты ее прибрал. Думал, потерял, а потом нашел вдруг под подушкой.
Орквил радостно закивал:
— Вот-вот. Я всегда отдаю, что взял… раньше или позже. Когда я что-то заимствую, всегда записываю в свою книжку. А когда возвращаю, вычеркиваю. Кое-что, правда, держу долго. Уж очень мне нравятся некоторые вещи. Что поделаешь, отец настоятель…
Даукус задал следующий вопрос:
— А где же ты держишь все эти вещи, если их нет и бочке?
Ежик Орквил бодро улыбнулся и произнес:
Ко мне в мозги нельзя залезть,
Но можно в книжечке прочесть.
Командор тут же хлопнул его своим веслообразным хвостом по уху:
— Не забывайтесь, молодой сударь. Ведите себя как следует. Что за шуточки со старшими!
Гранпик Нибло все еще питала к Орквилу нежные чувства. Она заахала, замахала на Командора лапками.
— Ишь ты, размахался своей лопатой, веслохвост! Отец аббат, малыш ведь просто сказал, что он в книжку все записал, что где у него лежит, где мы все найдем, и ничего обидного. Правда ведь, Орквил?
Ежик снова ухмыльнулся и покровительственно похлопал старую ежиху по иголкам:
— Молодец, бабуля, умница старушка!
Тут уж рассердилась не на шутку Нибло:
— Какая я тебе еще старушка?! — Она щелкнула Орквила по лбу. — Нахал молодой! Зелен еще… Я-то тебя нашла, помню как сейчас, на мелколесье, голодного, ободранного… плакал горько… помню как сейчас… Подлецы родители… И вот, вырастили нахала на свою голову!
Орквил тоже расчувствовался, даже расхлюпался, прильнул к ее колючему боку.
— Ну прости меня, бабуля… Я больше не буду…
Нибло горестно вздохнула:
— Ах, Орквил, и почему ты таким нескладным вырос?
Аббат сунул ежонку платок:
— Прекратите нюни распускать, молодой человек. Вы уже не впервые проштрафились. Неоднократно вас ловили на воровстве. Верните мне эту испорченную вами книжку. То, чем вы занимаетесь, называется воровством, и никакие оправдания здесь неуместны. Вы отнимали у добрых зверей имущество и пользовались им без всякого на то права. Как еще это назвать? Почему вы это делали?
— Даже не знаю, отец настоятель. Когда я вижу что-нибудь… что-нибудь… мне сразу этого хочется.
— Это у него в крови, — пробормотала еле слышно Фенн Синяя Лапа. — И родители его, говорят, такие же были, проныры и бессовестные бандиты. Грабители.
— Нет-нет, мэм, вы уж слишком, — перебил ее Командор. — Грабители отнимают вещи насильно, они и поранить могут зверя, даже убить, чтобы отнять имущество. Орквил, слава сезонам, никого не тронул.
— Что значит «не тронул»? А разве мне не было больно, когда он украл мои новые варежки? До слез обидно! Это та же боль. Признавайся, ты стянул мои варежки, разбойник?
Орквил потупился:
— Да, я… Но я хотел их отдать…
— Так где же они, грязный воришка?
Аббат решил, что беседа принимает слишком неспокойный характер.
— Тихо! — прикрикнул он. — Ведите себя пристойно.
Собравшиеся подтянулись, кто-то откашлялся. Даукус оглядел всех по очереди и продолжил речь:
— Все получат свое имущество… если это возможно. Орквил, скажи мне честно, есть ли что-то из взятого тобой, чего невозможно вернуть?
Ежонок наморщил нос:
— Да что-то не припомню, отец настоятель… Разве что провизия из кухни… да немножко сидру из погребов мистера Бенджо.
Бенджо Типпс вспомнил два пропавших бочонка особого светлого сидра, припасенные для летнего праздника, и закусил губу, чтобы не выругаться. Даукус тем временем обратился ко всем присутствующим старейшинам:
— Орквил Принк признал свою вину. Не впервые его ловили на воровстве. Раньше такого среди рэдволльцев не водилось. Что вы скажете на это? Я уже наказывал его, отправлял драить котлы на кухню, но он не исправился. Как его теперь наказать?
Молчание. Марджа Даббидж, впрочем, молчала ровно столько мгновений, сколько требуется, чтобы набрать полную грудь воздуха.
— Гнать его вон из аббатства, чтобы духу его здесь не было! Ничего другого он не заслуживает.
Гранпик Нибло всхлипнула:
— Ой, не надо, не надо выгонять. Может, он еще исправится.
Кротоначальник Берф, призвав на помощь знаменитую кротовую логику, изрек:
— Хурр, выгнать, конечно, стоит… Только не на всю жизнь звериную короткую, да, не на всю, нет… Временно выгнать, на сезон… Может, прочувствует, хурр…
Обдумав это мудрое предложение, члены совета подняли лапы. Все, кроме Орквила, мнением которого никто более не интересовался, а также библиотекарши-архивариуса и колокольной звонарихи. Аббат и Командор сурово уставились на воздержавшихся. С мольбой смотрела на них матушка Нибло. С мудрым прищуром покачал головой Кротоначальник. Лапы обеих непримиримых мало-помалу зашевелились и тоже поднялись над их головами. Аббат облегченно улыбнулся:
— Ну что ж, единогласное решение — лучшего и желать нельзя. — Он согнал с мордочки улыбку и повернулся к провинившемуся: — Орквил Принк, в течение одного сезона, до дней, когда завянут осенние листья, вам не разрешается ступать на территорию аббатства. Мы надеемся, что за это время вы научитесь ценить общество рздволльцев, станете честным, полезным членом нашего сообщества. Жизнь за этими прочными стенами сурова. Придется научиться защищаться, добывать пищу, разыскивать укрытие, избегать опасностей. Гранпик Нибло выдаст вам добротную одежду, брат Хондрус снабдит пищей на три дня. Используйте это время с толком, помните нас, а мы о вас не забудем. Не воруйте, не протягивайте лапу к тому, что вам не принадлежит. Желаю вам успехов во всех добрых начинаниях, Орквил Принк.
Закат окрасил стены Рэдволла нежным розовым цветом. Жаворонки спели последние вечерние песни. Орквил понуро брел от Рэдволла на север, вздымал лапами пыль, поглядывал по сторонам. Слезы бабули Гранпик на его лбу уже высохли. Он остановился, обернулся в сторону аббатства, и глаза его наполнились собственными слезами. Аббатство замерло в лучах закатного солнца, сверкавшего в его окнах и витражах. На фоне темнеющего неба вырисовывалась высокая башня колокольни, кровля главного здания, крепкие стены из красного песчаника. Вздохнув, Орквил отвернулся от аббатства, зашагал дальше.
Да ладно, он легко отделался. И выгнали его ненадолго. Никуда оно не денется, древнее аббатство. Вон как в землю вросло! А он изменится, чтобы они там не сердились, изменится… Вот только время пройдет… А времени должно пройти немало…
Зато никто его не станет здесь пилить, воспитывать, запирать в сторожке, допрашивать. Перед ним дорога, леса, равнины, холмы, ручьи… Свежий ветер свободы! Орквил Принк подпрыгнул и завопил: — Й-йе-ху-ху-хо-хо-о-о-о-о-о!..
Пиратский корабль «Кравявая кешка» пробирался по бурному морю, ныряя с волны на волну, валясь на борт, выпрямляясь и снова зарываясь в пену. Волны морские хлестали его, ветер осыпал тучами дождевых капель. Для прикованного к мачте молодого барсука шторм оказался тяжким испытанием, но принес и облегчение — пресную дождевую воду. Горас сначала ловил дождь широко разинутым ртом, затем приспособился ловить стекающие с уже вымытого паруса струи чистой, свежей воды. Напившись, Горас подполз к мачте и оперся о нее спиной, ожидая окончания шторма и наступления нового дня.
Дождь постепенно ослаб и наконец совсем прекратился, но море не успокоилось. Небо на рассвете оставалось серым, покрытым тяжелыми тучами. Горас впервые ощутил морскую болезнь. Рана на голове покрылась толстой коркой запекшейся крови, стягивающей кожу и вызывающей резкую пульсирующую боль. Эти страдания вместе с постоянной качкой вызвали спазмы тошноты. Барсук скорчился, молча призывая смерть, которая смогла бы прекратить эти муки.
Из проема рубки Виска Длиннозуб и его первый помощник Кодж следили за Горасом. Виска вручил Коджу линек — обрезок веревки с навязанными на ней узлами. Он быстро зашептал в ухо брату, оскалив длинные клыки:
— Да, кэп, понял, кэп… Только зачем тебе меня останавливать?
Виска раздраженно плюнул на палубу и толкнул брата к барсуку:
— Болван, все равно ничего не поймешь. Делай, что я тебе сказал! Я за тебя соображать буду.
— Ты капитан! Все сделаю, понял, кэп, — вздохнул Кодж и зашагал к пленному.
Горас закрыл глаза, стараясь дремой унять страдания. Тут его спину ожег удар линька. Он быстро повернулся — второй удар пришелся на его челюсть. Кодж отскочил подальше и зарычал:
— А ну вставай! Разлегся, лежебока! Лентяй! Кто тебе разрешил тут валяться?
Горас почувствовал, что подняться у него нет сил. Он закрыл голову лапами и прижался к мачте. Кодж продолжал хлестать его, входя в раж с каждым ударом.
— Встать, скотина полосатая, стоять, когда я перед тобой!
Виска уже несся от своей кабины. Подбежав к Коджу, он вырвал у него линек и крикнул:
— Прекрати! Оставь беднягу в покое. Видишь, ему больно.
Кодж пожал плечами и удалился, оставив капитана и пленника наедине. Виска опустился на палубу, оставаясь на безопасном расстоянии от барсука, и засипел тоном, который считал ласковым:
— Бедный, бедный зверь. Бедняга Каменная Башка… Устал… Больно ему. Жалко его, ой как жалко!
Горас молчал, не удостаивая лиса ответом.
— Ты ведь совсем больной, — продолжал Длиннозуб. — А внизу тепло, можно отдохнуть, растянуться на мягкой койке.
Горас молчал, но унять дрожь не мог.
— Здесь, на палубе, холодно и неуютно, — вкрадчиво продолжал Виска. — Хочешь есть? У нас много еды, питья. — Никакой реакции. Виска поднялся.
— Я здесь капитан, ты мне только скажи, и все у тебя сразу появится. Щедрый я, правда?
Горас даже глаз не открыл.
Виска запахнулся в плащ.
— Ох, замерз я; пойду согреюсь. А ты никуда не уйдешь отсюда, Каменнолобый. Рано или поздно сообразишь, заговоришь. А не сообразишь — подохнешь здесь, у мачты.
Виска не ушел в свою каюту. Вместо этого он спустился под палубу, в общий кубрик. Он бросил линек Коджу, и тот его ловко поймал на лету.
— Продолжить, кэп?
Капитан уселся за стол команды.
— Нет, на сегодня с него хватит. Потом, попозже.
Коренастый хорек Гривел прокомментировал высказывание капитана:
— Этот полосатый уже почти подох, его и насмерть захлестать недолго, ежели меня спросить…
Виска нежно улыбнулся Гривелу:
— А я тебя забыл спросить, да?
Улыбка Виски Длиннозуба — предвестница бед. Гривел ничего больше не сказал и отступил подальше от капитана.
Виска встал, не сводя взгляда с Гривела, но уже не улыбаясь:
— Я решу, что сделать с полосатой собакой. Каменная Башка — зверь молодой, сильный. Ему поголодать — большого вреда не будет. Погодите, я его еще заставлю думать по-моему. И любого другого. Так, Гривел?
Гривел избегал поднимать взгляд на капитана.
— Точно, кэп, точно, как скажешь, кто ж спорит…
Неожиданным ударом в зубы Виска прервал Гривела. Поток согласия, изливавшийся из рта хорька, сменился каплями крови, оросившими палубу, на которую он рухнул.
Виска усмехнулся:
— Бедняга Гривел, прохудился, закапало из него, ежели меня спросить…
Он оглядел присутствующих подозрительным взглядом. Все тут же дружно заржали, выражая полный восторг остроумием капитана. Виска поднял лапу, приказывая замолчать, и распорядился:
— Жрать всем на верхней палубе. Усядетесь так, чтобы полосатый видел. Жратву расхваливать, чтоб у него аппетит появился. Кодж, следи за ним. В случае чего, я в своей каюте.
Виска направился к выходу. Подождав, пока за ним закроется дверь, Гривел поднялся на лапы. Большая, жирная крыса Фирог предостерегающе приложила лапу к губам.
Кодж направился к двери вслед за капитаном:
— Пойду погляжу, чем полосатый занимается.
Все понимали, что Кодж с братом заодно, и при нем высказываться остерегались. Однако, как только он вышел, Гривел выплюнул кровь себе под ноги.
— Видали, как он меня? А за что? Что я такого сказал?
Фирог тут же подхватил:
— Да иной раз и говорить ничего не надо, глянь не так — и сразу в зубы. Не дело это, братцы!
— А к чему мы потратили целый сезон на эти голые Северные острова? — Гривел уже не скрывал недовольства капитаном.
Команда горестно закивала и закряхтела.
— Пара мешков зерна да овощей, — подключился Фирог. — Ха, да чокнутая полосатая собака. На юге хоть теплее.
— Были, должно быть, у кэпа какие-то мысли, — возразил поджарый кунь Сники. — Да и от Северных островов мы уже ушли.
— Но курс держим не к Южным. Зуб даю, цель наша — Западное побережье, и можете сообразить, что это значит.
Фирог с размаху всадил нож в столешницу.
— Точное дело, Виска вздумал взяться за то, на чем Диковихрь погорел. Рвется скинуть барсука и стать королем его горы.
— Лучше гора, чем всю жизнь болтаться в этом корыте да в нем же потонуть, — пожал плечами Сники.
Гривел стукнул Сники по голове, ударил его мордой о стол и поволок к двери. Распахнув дверь, он швырнул полуоглушенную куницу на палубу и проворчал, склонившись над ней:
— Хочешь сдохнуть, чтобы Виске хорошо жилось? А я не желаю. И запомни, тварь, пикнешь — дня не проживешь.
Он захлопнул дверь и повернулся к остальным:
— Будет знать, придурок, я его как следует предупредил. Не верю я этой капитанской шестерке.
Черная крыса Дерджи покачал головой:
— Не дело это. Он же стукач, сейчас очухается, поползет к Виске. И мы покойники.
Фирог вытащил нож из стола.
— Не очухается. И никуда больше не поползет. Я позабочусь.
Ближе к вечеру тучи все так же висели над морем, но ветер ослаб и едва наполнял парус. Горас неподвижно сидел у мачты. Морская болезнь отступила, боль в голове тоже утихла. Никто его не беспокоил, хотя он неоднократно замечал любопытные взгляды, а Кодж чуть ли не постоянно следил за ним издали.
И вот наконец какое-то движение. Жирная крысиха-повариха выволокла на верхнюю палубу закопченный котел и остановилась с ним не слишком далеко от барсука, вне пределов его досягаемости. Она сняла с котла мятую жестяную крышку и принялась размешивать варево поварешкой.