– Каролина вернулась! – закричал он, едва завидев меня.
– Я знаю.
– А ты знаешь когда?
Роланд посмотрел на меня, но я опустила глаза и покачала головой. У меня не было никакого желания рассказывать ему, что произошло утром, и, когда он сообщил мне, что слышал, как кто-то ходил по дому около пяти часов, я ничего не сказала. Это, конечно, была Свея, но какая теперь разница?
– Каша на столе, – только и сказала я, – тебе лучше поторопиться.
Когда я вернулась в столовую, вся семья уже была там. Каролина обходила всех, разливая чай в чашки. Наверное, она понимала, что это из-за нее меня заперли в гардеробе. Но не показывала виду и даже ни разу на меня не взглянула. Однако с улыбкой смотрела на Роланда, лицо которого тут же засияло блаженством.
После обеда бабушка собралась уезжать. Мы пытались уговорить ее остаться на все праздники, или хотя бы еще надень, но напрасно. Если она сказала, что будет с нами на Рождество, это значит только на Рождество и ни днем позже.
Мы с папой провожали ее к поезду. На вокзале я оказалась на пару минут с ней наедине. Папа встретил коллегу-учителя из школы, которому он хотел сказать пару слов.
Бабушка смотрела на меня. У нее был серьезный взгляд. И вдруг она раскрыла руки точно так же, как я видела утром в библиотеке, чтобы обнять меня:
– Дорогая детка…
И те же самые слова. Но теперь она говорила их мне. Я бросилась в ее объятия, и она крепко прижала меня к себе. Не знаю почему, но вдруг мне пришло в голову, что там, в библиотеке, бабушка могла шептаться с Каролиной.
Я увидела, что папа прощался со своим приятелем. Мне надо было спешить.
– Бабушка!
– Да, детка?
– Вы давно знаете Каролину?
– Довольно давно. А что?
– Вы не знаете, почему она не рассказывает нам о своем брате?
– Что ты имеешь в виду?
Бабушка пристально смотрела на меня. Меж бровей у нее появилась морщинка. Она сердится на меня? Нет, ей не на что сердиться. Я смотрела на нее в упор.
– Я говорю о брате Каролины. Почему она никогда не говорила, что у нее есть брат?
Бабушка покачала головой и удивленно ответила:
– Я не понимаю …
– И я тоже. Ведь Каролина никогда ничего не скрывает от нас.
Бабушка сжала мою руку и хотела что-то сказать, но тут подошел папа. Они заговорили о чем-то другом, но морщинка меж бабушкиных бровей так и не исчезла. Даже когда она стояла у окна купе и махала нам рукой.
– Бабушка, напишите мне! – прокричала я, и она кивнула.
Вскоре после ее отъезда пришло письмо, но, к сожалению, в нем не было ни слова о Каролине и ее брате. Если бабушка и знала что-то, она решила оставить это при себе. Но, может, она ничего и не знала.
Вскоре я перестала об этом думать.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Конец декабря выдался снежным. И дом, и сад, и весь наш город – все утопало в мягком снегу. Вокруг стало тихо и бело. Мы выходили во двор, в это снежное царство, лепили из снега фонарики и вставляли в них стеариновые свечи. На следующий день фонарики заметало бесследно. Снег шел и шел. И мы лепили новые фонарики…
Казалось, в этом белом мире не осталось никого, кроме нас. Но мы не огорчались. С нами ведь был папа. Наконец-то он все время был дома, и мы только сейчас поняли, как нам его не хватало. Дом словно преобразился.
Когда Роланд и я были маленькими, папа проводил с нами гораздо больше времени. А на Надю у него всегда не хватало времени. И только сейчас она словно впервые познакомилась с папой. От его присутствия нам становилось хорошо и уютно, казалось, что он вернулся из долгой поездки. Надя же, напротив, стала беспокойной и неугомонной. Она ревниво следила за папой: чуть только он сядет – Надя забиралась к нему на колени, стоило ему встать – и она тут же просилась на руки.
«Хочу на ручки!» – пищала она, как маленькая, и тянулась к папе. По-моему, она пыталась восполнить упущенное в раннем детстве. Надя капризничала – не отпускала от себя папу ни на шаг, ходила за ним по пятам. Я удивлялась его выдержке. Мое терпение уже давно бы лопнуло, а он – хоть бы что.
Отвлечь Надю от папы могла только Каролина. Хотя бы ненадолго, но все же… Никто так не умел играть с Надей, как она. Они обожали друг друга. При ней Надя успокаивалась, переставала капризничать, вновь становилась прежней. Чувствовалось, что и Каролине с ней хорошо. Она была Наде как сестра. И гораздо лучше меня, потому что никогда не теряла терпения.
После бабушкиного отъезда Каролина казалась немного расстроенной. А может, бабушка тут ни при чем. Может, причиной был снег, из-за которого она оказалась взаперти. Ведь она так дорожила свободой.
Я все еще беспокоилась о ней и часто просыпалась по ночам, пытаясь различить в тишине звуки и шаги, которые могли бы означать, что Каролина тайком выходит из дома. Но все было тихо.
На Новый год Свея собиралась к родственникам в деревню, потому что Рождество она встречала с нами. Уже давно было решено, что она уедет вечером тридцать первого, после того как приготовит все необходимое для праздничного стола. На этот раз она особенно усердствовала. Ее хлопоты раздражали Каролину, так как означали, что на нее, Каролину, Свея нисколько не надеется. А ей очень хотелось самой приготовить праздничный ужин и, воспользовавшись случаем, показать, на что она способна. Но Свея стояла на своем. Она твердила, что праздник будет для нее испорчен, если что-то останется недоделанным. Нет, оставлять кухню на кого-то другого она боится.
Каролина вспылила. Вот оно что! Выходит, Свея старается тут ради собственного спокойствия? Да, иначе Свее праздник будет не в праздник.
– Даже если я пообещаю, что сделаю все как надо? – Каролина обиделась. – Я же знаю, что справлюсь.
– Возможно. Но я привыкла надеяться только на себя.
В жизни надо рассчитывать прежде всего на свои силы. Этому Свея научилась на собственном горьком опыте. И не хочет повторять старых ошибок.
На лице Каролины мелькнула усмешка.
– Трудно, наверное, жить, никому не доверяя…
– Вовсе нет. Но и полагаться на кого попало нельзя. Отвечать-то мне придется.
Взгляд Каролины стал недобрым.
– Все это на самом деле – пустое важничанье. И почему вы, если так полагаетесь на себя и не доверяете никому другому, не хотите получить право голоса и участвовать в управлении страной? Такого поворота Свея не ожидала.
– Политика – не женское дело! Заруби себе это на носу! – отрезала она.
– Ах вот как! – Каролина вызывающе рассмеялась. – Значит, по-вашему, правильно, что мужчины голосуют друг за друга и выбирают повсюду только мужчин?
На Свею было жалко смотреть. Разговор принял неожиданный оборот, и она невпопад ответила:
– Жены должны повиноваться мужьям своим. Кстати, на земле гораздо больше женщин, чем мужчин. Так-то!
– Но, Свея, – раздражение Каролины сменилось удивлением, – разве оттого, что женщин большинство, им нечего сказать?
В словах Свеи не было логики. Каролина устало покачала головой – продолжать спор не имело смысла. Но Свея злобно фыркнула и заявила, что если Каролина не одумается и не перестанет задирать нос, она как пить дать останется старой девой.
– Я говорю это для твоей же пользы! Гордыня до добра не доводит, запомни это!
Каролина ничего не ответила и спокойно взялась смазывать противни, выполняя поручение Свеи.
– Что касается меня, то я никогда не хотела выйти замуж. Но это я! – на всякий случай добавила Свея. Она заметно нервничала.
А Каролина молча и усердно продолжала свою работу. Она даже бровью не повела. Свея не знала что подумать. Наконец она не выдержала и послала Каролину расчищать снег. Меня Свея тоже выпроводила, так как я слышала их разговор от слова до слова, хотя участия в нем не принимала. Свея никого не желала видеть. Ей хотелось побыть одной. Я понимала, что мое присутствие во время стычки с Каролиной Свее не понравилось, но насколько сильно это ее задело, стало ясно лишь несколько дней спустя.
Впервые последнее слово осталось не за ней, и это не давало ей покоя.
За день до Нового года мы оказались дома одни – я и Свея. Все разошлись кто куда. Мама пошла с папой на кладбище, на могилу брата, а мне поручила написать новогодние поздравления, потому что у меня самый красивый почерк. На самом деле красивее всех пишет мама. Своей похвалой она просто рассчитывала меня подкупить и сделать сговорчивее. Мама и Свея часто прибегали к таким наивным уловкам, а папа – нет.
К тому же, уходя, мама попросила Свею проследить, чтобы поздравления были написаны. Мама знала, что это поручение придется Свее по вкусу, и явно заискивала перед ней.
Можно подумать, что я маленькая, поэтому за мной нужен глаз да глаз. Смешно даже. Мне, конечно, следовало возразить, но не хотелось затевать спор. Я даже решила им подыграть. Например, мне ничего не стоило сразу сесть и написать эти поздравления, но тогда я лишила бы Свею ее роли. А это было бы несправедливо. Поэтому, вместо того чтобы заниматься открытками, я тайком устроилась читать книжку. Когда Свея обнаружила это, она, естественно, тут же отобрала ее у меня и торжествующим тоном объявила:
– Верну только после того, как ты напишешь поздравления!
Я, конечно, взяла новую книжку и притворилась, что прячу ее, когда Свея опять заглянула в комнату. Она требовательно протянула руку:
– Отдай мне книгу!
Я отказалась. Если ломать комедию, так до конца! И тут Свея выдала себя. Мстительно глядя на меня, она прошипела:
– Я давно могла бы кое о чем рассказать хозяйке. Хотя бы о том, что недавно произошло на кухне, когда ты бесстыдно подслушивала чужие разговоры и своим поведением подзадоривала Каролину на дерзости. Я хозяйке пока ничего не говорила, хотела как лучше. Но не думай, что я об этом забыла: рассказать ведь никогда не поздно! Так что лучше уж прямо сейчас сесть и написать открытки!
Тут-то я и поняла, что Свея была сильно задета и пыталась взять реванш, одновременно показав свое благородство – вот, мол, какая я хорошая: могла наябедничать, но не сделала этого. И потому, низко опустив голову, я протянула ей книжку и послушно села сочинять поздравления.
Самолюбие Свеи было удовлетворено. Когда мама вернулась домой, Свея с подчеркнутой сдержанностью вернула мне книжку, давая маме понять, чьей заслугой было написание открыток. Я подыграла ей и изобразила легкое раскаяние. Мама обратила все в шутку. Она прекрасно поняла, как в действительности обстояло дело, но предпочла этого не показывать и похвалила нас обеих. Наш маленький спектакль удался на славу. В то время я еще, не стыдясь, участвовала в представлениях такого рода. Но ни за что не стала бы делать это теперь.
До самого своего отъезда Свея пребывала в возбужденном состоянии. Она до последней минуты давала наставления Каролине. Ее взгляд тревожно останавливался на каждом из нас: «Как же вы тут без меня справитесь?» Особенно она беспокоилась за «хозяйку», которая оставалась одна-одинешенька со своей непутевой семьей. Может быть, Свее лучше никуда не ездить?
Наконец она все же отправилась в путь. Мама проводила ее до ворот.
– С наступающим Новым годом, Свея! Мы вас будем ждать.
Свея достала платок и высморкалась.
– Милые вы мои. Дай Бог, чтобы все обошлось. Ее голос звучал плаксиво и растроганно. Свея стояла у ворот и махала платком, пока мама не вошла в дом.
– Как на Северный полюс собирается, – сердито фыркнул Роланд. – Хоть отдохнем от нее.
– Роланд! Разве можно так говорить!
Разумеется, мы прекрасно обошлись без Свеи. И Роланд ехидно заметил, что именно этого она больше всего боялась. Каролина потрудилась на славу и превзошла самое себя. Она придумывала и готовила собственные блюда. Кушанья, приготовленные Свеей, так и остались нетронутыми. Каролина считала, что на холоде они не испортятся и мы можем оставить их «на после праздников», а пока для разнообразия поесть что-нибудь другое. Мы были совсем не против разнообразия, ведь блюда Каролины сильно отличались от тех, к которым мы привыкли – она готовила простую, здоровую пищу.
«Пожалуй, нам вполне достаточно одной Каролины», – заметил как-то папа. Но мама и слышать об этом не хотела. Она пришла в ужас: Каролина, конечно, молодец, но все же Свея это Свея. Хорошо, она не слышала, что сказал папа. Можно себе представить, как бы она огорчилась.
Новый год Каролина встречала с нами. Мы играли в разные игры, читали вслух отрывки из книжек, полученных в подарок на Рождество, Надя пела, а мама с папой аккомпанировали ей на пианино в четыре руки.
Роланд декламировал стихотворение Фрединга [4] «Старый горный тролль». Когда он дошел до строчки: «Ее мечтал ласкать и целовать я, мечтал баюкать солнышко мое», я подумала, что он совсем сошел с ума, и старалась не смотреть в его сторону, потому что он, как заколдованный, неотрывно пялился на Каролину. Правда, читал он хорошо, выразительно, но его влюбленность была такой явной, что не могла остаться незамеченной, хотя виду никто не подал. Да и сам предмет его обожания сохранял полную невозмутимость.
Чем ближе к полуночи, тем торжественнее становилась обстановка. Папа сел за пианино и сыграл две сонаты Шуберта, а мы зажгли все свечи.
В двенадцать часов зазвонили церковные колокола – по ним мы обычно проверяем время, – а вслед за ними начали бить часы у нас дома. Я всегда побаивалась этой минуты. Не самого двенадцатого удара и не того, что он означал; смущал торжественный вид окружающих, и всегда казалось, что мы преувеличиваем серьезность происходящего: смотрим друг другу в глаза, и у мамы от волнения наворачиваются слезы, а у меня перехватывает дыхание.
В этот раз все прошло гораздо спокойнее. Наверное, оттого, что с нами была Каролина, которая не любила пафосных сцен. Ее подчеркнутая невозмутимость, к счастью, удерживала окружающих от открытого проявления чувств. По-моему, для нее оно было так же мучительно, как для меня.
Папа открыл окно, и колокола звонили над самыми нашими головами, пока не отгудел и не замер звук последнего удара. Все подняли бокалы и поздравили друг друга с Новым годом.
Наступил 1912 год.
Но только оставшись одна в своей комнате и закрыв за собой дверь, в полной мере ощутила я приближение чего-то нового. Только когда одинокий огонек моей свечи, стоявшей на подоконнике, вспыхнул и отразился в беспредельной черноте зимней ночи, лишь тогда для меня начался новый год.
Когда-то я получила в подарок от папы маленькую книжечку для записи умных мыслей – своих и чужих. Она была в синем кожаном переплете с золотым обрезом. Правда, я редко ее открывала. И даже те немногие мысли, что там были записаны, в основном принадлежали не мне. Для моих она казалась слишком красивой.
Но все-таки в новогоднюю ночь, когда я оставалась одна, в моей книжечке обычно появлялось несколько новых строчек. Текст этот я, как правило, сочиняла заранее: что-нибудь такое, что хотелось запомнить и о чем стоило поразмыслить.
Однако в последние дни произошло слишком много событий, и я не успела ничего придумать. Помог один верный способ: нужно открыть наугад какую-нибудь хорошую книгу и прочесть первую попавшуюся на глаза фразу. Так я и сделала.
Бабушка подарила папе сборник Мориса Метерлинка, получившего в том году Нобелевскую премию. Книга называлась «Сокровище смиренных» и очень понравилась папе.
Я открыла ее наудачу и прочла следующие строчки: «Истинная жизнь, которая одна оставляет после себя след, рождается в тишине». Фраза показалась мне красивой, и я тут же занесла ее в книжечку. Затем перелистала еще несколько страниц и увидела другую мысль: «Слово – время, молчание – вечность». Записала и ее. Я не совсем поняла, что имел в виду автор, но фразы звучали убедительно и были под стать книжечке, к тому же я надеялась когда-нибудь разобраться в их смысле.
Довольная собой, я закрыла книжечку, погасила свет и легла. Но почти тут же снова села в постели – сон как рукой сняло. Не звуки и не шаги стали причиной моего внезапного пробуждения. Сама не зная почему, я вскочила с сильно бьющимся сердцем, прислушалась, но ничего не услышала: в доме было тихо и сонно.