Разумеется, эти четыре счастливца приняли приглашение с восторгом. Понятно также, что все остальные, не удостоившиеся этой чести, очень обиделись на Кьюзека и между собой обозвали его скаредом.
Если точность есть признак вежливости, то в этот вечер Куртис, Фильнот, Моррисон и Морган оказались самыми вежливыми молодыми людьми во всей школе: с последним ударом колокола, возвестившего окончание уроков, они уже были в комнате Кьюзека.
— Очень мило с твоей стороны, дружище, что ты позвал нас, — сказал один из гостей, с нежностью наблюдая за распаковкой картонки. — Что у тебя тут?
— Разные разности: орехи, пряники, засахаренные сливы…
— Сливы! Ах, какая прелесть! Где ты их достал?
— В новой лавке. В старой ничего нет, кроме изюма с миндалем и тому подобной дряни.
— И сельди! Вот это хорошо! — заметил Морган, любивший покушать основательно.
— Нельзя же без существенного, — отозвался хозяин деловым тоном. — Только вот горе — сковородки у нас нет. Не знаю, на чем мы их будем жарить.
— А ни твоей аспидной доске разве нельзя? — придумал Куртис.
— Оно бы можно, да у меня на ней написано решение геометрической задачи, которое я еще не успел списать в тетрадку, — отвечал Кьюзек.
— Досадно… Как же нам быть с сельдями?
— Я придумал, друзья! — воскликнул вдруг Фильнот. — В лаборатории есть чудесная кастрюлька — та, в которой разводят фосфор и всякую всячину для опытов. Лаборатория теперь не заперта — я видел, там занимаются шестиклассники, — так я мигом сбегаю туда и притащу вам эту кастрюльку.
— Но ведь она грязная! Отравишься еще, чего доброго, — заметил благоразумный Пильбери.
— Пустяки! Мы ее вымоем и выжжем.
И Фильнот скрылся. Остальные, чтобы не терять времени, занялись растопкой камина. Прошло пять минут и десять, а Фильнот не возвращался. Это было очень странно, так как лаборатория была на том же этаже, в конце коридора. Камин горел ярким пламенем; все угощение было разложено по тарелкам.
— Куда он провалился? — не выдержал Куртис. Ему не так хотелось сельдей, как мятных пряников, но он понимал, что нельзя приниматься за десерт до ужина.
— Уж не наделал ли он какой беды в лаборатории и не досталось ли ему от шестиклассников? — пришло в голову Кьюзеку.
— Да что нам его ждать? Начнемте без него, — предложил Куртис, умильно поглядывая на пряники.
И начали бы, если бы было на чем поджарить сельди.
— Давайте съедим их сырыми. Не все ли равно? Куртису было, конечно, все равно, так как сельди были для него делом второстепенным, но Морган, как любитель существенного, решительно воспротивился такому варварскому предложению:
— Нет, это не годится. Уж лучше я схожу к экономке и попрошу вилки: поджарим сельди на вилках — еще вкуснее будет.
И он вышел. Прошло еще несколько минут. Гости стояли вокруг стола, нетерпеливо постукивая о пол каблуками и глядя жадными глазами на аппетитно разложенные на столе яства. Хозяин достал где-то в углу однозубую вилку и стал было жарить селедку; но вилка оказалась слишком коротка; он обжег себе руку, уронил селедку в огонь, рассердился и наконец воскликнул:
— Да что с ними приключилось, в самом деле? Таких молодцов только за смертью посылать, право! Пойду-ка я сам…
Кьюзек вышел — и тоже пропал.
— Однако это становится скучным, — объявил Куртис после трех минут общего тягостного ожидания. — Не приняться ли нам за пряники? В сущности, ведь все равно, с чего ни начать — с сельдей или с пряников. Жаль будет, если пряники зачерствеют.
Ему ничего не отвечали. Пильбери задумчиво отломил кусочек пряника и положил в рот. Моррисон зевнул.
— Претяжелая, должно быть, эта кастрюля: трое снести не могут, — пошутил Куртис.
— Погоди, кажется, идут, — прервал его Моррисон. Куртис выскочил в коридор, Моррисон за ним.
Пильбери услышал за дверью топот нескольких пар ног, шум борьбы и крик Куртиса:
— Сюда, Пиль! Выручай!
Пильбери высунулся за дверь, недоумевая, что могло случиться с его товарищами. Вдруг чьи-то цепкие руки схватили его за плечо и вышвырнули из комнаты с такой силой, что он стукнулся головой о противоположную стену коридора, и вслед за тем мимо него в пустую комнату прошло несколько фигур; он узнал в лицо только Парсона и Бошера, но, разумеется, догадался, кто были остальные. Дверь с треском захлопнулась, и замок щелкнул. Прощай, пряники, шербет и сливы!
Пильбери, Моррисон и Куртис, очутившиеся втроем в темном коридоре, пришли в себя не сразу. Вдруг с трех разных сторон они услышали три знакомых голоса: Фильнот кричал из лаборатории: «Отоприте!», и неистово стучал в дверь; Морган кричал из собственной комнаты, где тоже сидел взаперти, а голос Кьюзека слабо доносился откуда-то издали, как оказалось потом — из умывальной. Тут только бедные вельчиты поняли всю глубину своего несчастья. Однако у них хватило присутствия духа освободить товарищей и напасть на неприятеля соединенными силами. Но осада не увенчалась успехом: неприятель крепко засел в крепости. Тщетно осаждающие ломились в дверь, грозили, даже просили — в ответ им раздавался лишь вызывающий смех.
— Не стесняйтесь, друзья, будьте как дома, — говорил в комнате чей-то знакомый голос, но у говорившего рот был так набит, что трудно было сказать наверное, чей именно. — Чудесные сливы! Бошер, возьми себе еще: ты мало взял.
— И сельди недурны. Кьюзек, почем ты платил за сельди?
Этот голос несомненно принадлежал Парсону.
— Жаль только, что доску твою мы немножко испортили, — продолжал первый голос. Говоривший успел проглотить то, что у него было во рту, и осаждавшие узнали голос Тельсона. — Очень уж спешили к тебе в гости — не успели захватить сковородку. Прости, друг любезный!
Громкий хохот осажденных встретил эту шутку; осаждавшие же принялись колотить кулаками в дверь в бессильной ярости. Кьюзек наклонился к замочной скважине и закричал дрожащим от гнева голосом:
— Воришки! Дрянные мальчишки! Сейчас же выходите из моей комнаты!
— Погоди: неловко вставать, не окончив ужина, — отвечал ему Тельсон.
— Смотри, Тельсон, доберусь я до тебя!
— Улита едет, когда-то будет, а вот до твоих сельдей мы уже добрались…
Настала короткая пауза. Вдруг Пильбери закричал испуганным голосом:
— Директор идет!
— Напрасно, голубчик! Не попадемся мы на эту удочку. Директор уехал в Шельпорт, я сам видел, — послышался в ответ спокойный голос Парсона.
— А когда так, я сейчас же иду жаловаться на вас старшине, — объявил выведенный из терпения Кьюзек.
— Сделай милость! Только вот беда — старшины-то у нас нет, — ответил Парсон соболезнующим тоном и прибавил дружелюбно: — Да вы не волнуйтесь, джентльмены: мы не все съедим, и вам останется.
Убедившись, что переговоры ни к чему не поведут, осаждающие стихли. Распростившись с мечтой о вкусном ужине, они перешли к выжидательной тактике, утешаясь тем, что когда-нибудь неприятель должен же будет выйти из крепости и тогда настанет их черед действовать. Но осажденные тоже не дремали. Они обдумали свой набег во всех подробностях и заранее позаботились об отступлении. План отступления был следующий: часть войска отвлекает внимание неприятеля, то есть болтает, стучит посудой, вообще делает вид, что ужин все еще продолжается, остальные же тем временем потихоньку отставляют стол и скамью, загораживающие дверь, и затем по сигналу все бросаются в коридор и пробивают себе путь кулаками. Сказано — сделано. Ужин так затянулся, что у осаждающих заныли ноги от усталости. В угрюмом молчании, прислонясь к двери, ждут они конца пира. Фильнот и Куртис уже подумывают, не сесть ли им на пол, как вдруг дверь быстро распахивается (надо сказать, что она отворялась внутрь), и трое из осаждающих — Кьюзек, Куртис и Пильбери — летят на пол прямо под ноги осажденным, которые, перепрыгнув через тела, выскакивают из крепости плотной кучкой, по всем правилам военного искусства, и пускаются бежать к своему лагерю. Моррисон, Фильнот и Морган пробуют перерезать им путь, но отброшены с уроном. С торжествующим смехом добежали посетители до площадки лестницы, и преследователи их имели удовольствие видеть, как они один за другим спустились по перилам и как, ни в чем не бывало отправились попарно в свое отделение.
IV
ДИРЕКТОР ПРЕДСТАВЛЯЕТ ШКОЛЕ НОВОГО СТАРШИНУ
Описанный в последней главе смелый (подвиг фагов из отделения Паррета не остался незамеченным, хотя и не имел тех последствий, какие мог бы иметь в другое время. Потерпевшая сторона рассказала дело со всеми подробностями старшему классному старшине своего отделения. Но результат этой жалобы доказал только предусмотрительность, с какою маленькие буяны выбрали для выполнения своего предприятия именно это, а не другое время. Старший классный старшина отделения мистера Вельча передал жалобу своих фагов Блумфильду, но тот едва успевал наказывать за проступки, совершаемые в его собственном отделении, а потому посоветовал классному старшине отделения мистера Вельча обратиться к главному школьному старшине. Классный старшина отделения мистера Вельча указал Блумфильду, что в настоящую минуту школа не имеет главного старшины, и спросил его уже с досадой, что же он наконец прикажет ему делать, на что Блумфильд ответил, что это «не его забота». Тем дело и кончилось.
Было ясно, что до тех пор, пока школа будет оставаться без старшины, закон будет бездействовать. Такое положение долго не могло продолжаться: все ждали скорой перемены. И действительно, на другой день классные старшины получили от директора приказание собраться в библиотеке на следующее утро.
Все знали, что значило такое приказание, а когда в тот же день прошел слух, что Риддель приглашен к директору на чай, то воем стало ясно, куда дуст ветер.
— Здравствуйте, Риддель! Как поживаете? — встретил Ридделя директор, когда тот после долгих колебаний решился наконец переступить порог страшной гостиной. — Это Риддель моя милая; кажется, ты его уже видела у нас… С моей свояченицей, миссис Стринджер, вы тоже, кажется, знакомы…
Риддель покраснел и с внутренней дрожью подошел сперва к хозяйке, потом к другой даме, ее сестре. Обе с снисходительным видом протянули ему руку.
— Надеюсь, мистер Риддель, что ваши родители в добром здоровье? — обратилась к юноше миссис Патрик деловым тоном.
— Благодарю вас, они здоровы, — отвечал Риддель и вдруг, спохватившись, что от смущения сказал неправду, поспешил поправиться: — то есть отец здоров, а мать хворает, — и еще более сконфузился.
— Очень жаль это слышать, — заметила хозяйка тем же тоном, пронизывая гостя своими строгими глазами. — Надеюсь, по крайней мере, что нездоровье вашей матери не серьезно?
— Надеюсь, что так. Благодарю вас, сударыня, — пробормотал Риддель, не замечая, что выражается не совсем точно.
— Извините, как вы сказали? — произнесла хозяйка с полуулыбкой, слегка подаваясь вперед и склонив голову набок.
— Виноват, я хотел сказать: надеюсь, что да, — отвечал Риддель, внезапно заметив свою ошибку и окончательно теряя голову.
— Вы хотите сказать, что думаете, что нездоровье вашей матушки серьезно? — неожиданно заговорила миссис Стринджер, подаваясь вперед так же, как ее сестра, и тем же тоном, только с более глубокими, басовыми нотами в голосе.
— О нет, вовсе нет… надеюсь, что нет, — забормотал несчастный Риддель.
— Очень рада это слышать, — сказала миссис Стринджер.
— И я тоже, — сказала хозяйка.
Тут Риддель начал серьезно подумывать о бегстве; неизвестно, на что бы он решился, но в эту минуту произошла маленькая диверсия в лице служанки, вошедшей в комнату с чайным прибором, и мысли его приняли более спокойный характер.
— Садитесь к столу, Риддель, и займитесь чаем, — ласково сказал ему директор, догадавшись, должно быть, что пора придти на выручку бедному юноше. — Расскажите мне, что говорят в школе о предстоящих шлюпочных гонках. Чья лодка должна выиграть? Как решила школа?
— Кажется, большинство стоит за лодку Паррета, — отвечал Риддель, взглянув благодарными глазами на своего избавителя.
— По всей вероятности, мистер Риддель хочет сказать: «за лодку мистера Паррета»? — сказала миссис Патрик самым мягким тоном, но подчеркивая слово «мистера».
— Виноват, я ошибся, — поспешил поправиться Риддель.
— Я думаю, что мы будем сильно чувствовать отсутствие Виндгама, — продолжал директор, делая вид, что не слыхал замечания жены.
— Мы и теперь его чувствуем.
Удивительно, как Риддель мог произнести такую связную фразу, если принять во внимание, что в эту минуту он лавировал перед миссис Стринджер, которая, стоя против него, торжественно ждала, чтобы он пропустил ее к чайному столу. Риддель почувствовал облегчение, когда чай был разлит и он мог заняться своей чашкой и не видеть обращенных на него пристальных взглядов хозяек.
— Кажется, вы не любитель общественных игр? — спросил Ридделя директор после небольшой паузы.
— Нет, сударь, — отвечал Риддель, упорно избегая смотреть на дам.
— Я нахожу, что физические упражнения принесли бы вам пользу.
— Действительно, глядя на мистера Ридделя, можно заподозрить, что он слишком предается умственным занятиям, — заметила хозяйка.
На эту фразу, которой предназначалось служить комплиментом, но которая по тону больше походила на выговор, Риддель уже решительно не нашелся что ответить и от смущения чуть не захлебнулся горячим чаем.
— Не говоря уже о вашем здоровье, — продолжал директор, — я думаю, что и ваши отношения с товарищами были бы лучше, если бы вы принимали больше участия в их удовольствиях.
— Я сам это иногда чувствую, сударь, — сказал Риддель, и в голосе его зазвучали искренние ноты.
— Надеюсь, мистер Риддель, что не боязнь за свое здоровье мешает вам принимать участие в этих столь полезных удовольствиях? — обратилась к Ридделю хозяйка.
— Виноват, сударыня, я не понял вашего вопроса, — отвечал Риддель, начиная опять теряться.
Миссис Патрик не любила, чтобы ее переспрашивали. Она была уверена, что речь ее всегда ясна и не нуждается в повторениях. Она повторила свою фразу несколько медленнее и в тех же выражениях:
— Надеюсь, что не боязнь за свое здоровье мешает вам участвовать в этих столь полезных удовольствиях?
Риддель подумал с минуту и ответил с торжествующим видом человека, с успехом вышедшего из трудного испытания:
— Благодарю вас, сударыня, я совершенно здоров.
— Очень рада это слышать, — произнесла хозяйка холодно, потому что фраза Ридделя показалась ей суховатой и не совсем кстати.
— И я тоже, — отозвалась из-за чайника сестра хозяйки.
Наступило молчание. Риддель хотел, чтобы оно протянулось до той минуты, когда ему пора будет уходить. Не будь в комнате дам, он с удовольствием поговорил бы с директором о делах школы, но при существующих условиях оставалось только молчать и терпеливо ждать конца испытания.
Он едва мог скрыть свою радость, когда пробило одиннадцать часов и он мог встать и уйти. В этот вечер Риддель лег спать с жестокой головной болью. Но, прежде чем он ушел, директор успел шепнуть ему в передней:
— Риддель, мне нужно переговорить с вами кое о чем. Приходите ко мне в кабинет завтра утром.
Риддель сказал, что придет, и от души пожалел, что директор не догадался раньше позвать его в свой кабинет и не избавил его таким образом от напрасной пытки.
Риддель сейчас же догадался, что хочет сказать ему директор и почему пригласили его сегодня к чаю, и нельзя сказать, чтобы обрадовался тому, что его ожидало.
Как и большинству школьников, ему не приходила мысль о необходимости назначения нового главного старшины до тех пор, пока Виндгам не уехал из школы. Когда же это случилось и когда Риддель стал догадываться, кому предстоит быть преемником Виндгама, им овладел ужас. Он знал, что не может быть старшиной; он чувствовал, что не годится для этой роли. Уж лучше он уйдет из школы… Он прекрасно знал, что думают о нем товарищи. Они смеются над ним за его нелюдимость, подозревают его в трусости, вообще презирают его. Как же при таких условиях он может быть их старшиной?
— Пожалуйста, сэр, назначьте кого-нибудь другого, — сказал Риддель директору, когда тот на другое утро объявил ему о том, что выбрал его главным старшиной в школе. — Я знаю, что не могу быть старшиной в школе.