Увы, ничего подобного! Г-н Перийе устало поднялся, чтобы порыться в ящике буфета. Он показал нам телеграмму.
«Мишеля у нас нет, — сказано было там. — Что произошло? Срочно телеграфируйте».
— Это его дед, отец его матери, — сказал г-н Перийе со вздохом. — Вот видите… Да, я был уверен: зная о том, как больна мать, Мишель не захотел бы ее расстроить ни за что па свете.
— Значит г-жа Перийе… тоже больна?
— Вы этого не знали?
— Нет, мы ничего не знали. — Мы удивленно переглянулись, а г-н Перийе с грустью покачал головой.
— Я думаю, от нее скрыли исчезновение Мишеля. Я.просил их об этом, настаивал… Эта весть могла бы ухудшить ее состояние…
Мне очень хотелось спросить, чем больна г-жа Перийе, но я не осмелился задать этот нескромный вопрос.
— Скажите, уходя из дома, Мишель не оставил вам письма, записки?
— Да, — сказал г-н Перийе. — Несколько слов, лишенных всякого смысла… Вот…
Он вынул из кармана смятый клочок бумаги и протянул его нам. Мяч оперся о мое плечо, и мы оба прочли письмо.
«Мой дорогой папа, я причинил тебе боль, но и я очень несчастен. Если я совершил преступление, я готов за него расплатиться. Но совесть моя чиста. Поэтому я предпочитаю… Прощай! Мишель».
Теперь мне стало более понятным беспокойство г-на Перийе. Второпях нацарапанная записка оставлена была не для того, чтобы его успокоить. Наоборот. Я горячо надеялся, что Мишель не собирался совершить непоправимый поступок.
Так или иначе — в его последнем послании не было ни малейшего намека, где бы мы могли его разыскать.
— Не знаете ли вы, г-н Перийе, — спросил я смущенно, — были ли у Мишеля какие-либо деньги?
Г-н Перийе покачал головой. После, подумав, что его движение не было ясным ответом на мой вопрос, он сделал усилие, чтобы выйти из состояния летаргии.
— Нет, у Мишеля не было ни су. Поэтому…
В отчаянии он закрыл лицо руками. Несмотря на наше сочувствие, у нас не было средств его утешить. Наконец он поднялся, приложил к переносице большой и указательный пальцы, как бы желая снять воображаемое пенсне. Мы поняли, что он таким образом маскировал глаза, стыдясь своих слез. Я прошептал:
— Г-н Перийе, не убивайтесь так из-за Мишеля! Где-ни-будь он найдется. Мы его разыщем!
— Да, да, мои друзья… Спасибо!
И, повторив то же движение, каким он скрывал свои слезы, он дал нам понять, что нуждается в одиночестве. Мы поднялись и направились к выходу. Мы ушли, а он так и остался на стуле, молчаливый и неподвижный.
Когда мы медленно спускались по лестнице под тяжелым впечатлением от встречи с г-ном Перийе, Мяч остановился и сказал в сильном волнении:
— Скажи, Комар, как по-твоему… Сорвиголова останется жив или нет?
— Если он не свяжется с бродягами под мостами…
— Тогда я знаю, куда он мог бы пойти, чтобы получить работу.
— Сейчас вечер, поздно. Завтра воскресенье. Но в понедельник после занятий пойдем туда вместе.
Я задавал Мячу торопливые вопросы, но он уклонялся от ответа. Мы уже спустились с лестницы, как вдруг странные звуки донеслись к нам со второго этажа. Мы прислушались и поняли, что это фисгармония. В своем одиночестве, может быть надеясь найти в музыке утешение, г-н Перийе сел за инструмент. Я представил себе несгибающиеся подагрические пальцы — руки, которые были способны когда-то извлекать звуки фуги из органов кафедральных соборов, в их попытке унизиться перед клавишами, тщетно стараясь взять октаву, и мое сердце сжалось от скорби и сострадания.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мы больше часа играли в волейбол. Площадка находилась за построенными в новом стиле многоэтажными домами, предоставленными в распоряжение ученым и их семьям исследовательскими центрами в Сакле и в Орсае. По правую руку находился граничивший с лесом просторный луг, на котором паслись коровы.
Мы приехали в Жиф-сюр-Иветт несколько раньше условленного времени. Бетти извинилась в последний момент, сославшись на «светские обязанности». Маленького Луи и Жана Луну задержали непредвиденные семейные обстоятельства. Что касается Боксера, всегда опаздывавшего, то он и на этот раз опоздал на поезд. Таким образом, меня сопровождали в этой воскресной вылазке только Мяч и верный Голова-яйцо, Так как мы приехали к Кудеркам около полудня, нам предложили перекусить легкий завтрак в веселой и располагающей обстановке.
Затем мы присоединились к играющим в волейбол, которые в ожидании нас тренировались возле сетки, натянутой по всем правилам игры. Я не переставал удивляться: предполагал встретить ученых в очках, сгорбленных и неловких, а попал в общество молодых, стройных и жизнерадостных людей. Действительно, Жиф-сюр-Иветт произвел на меня впечатление дома отдыха для взрослых и детей, где царило беззаботное веселье.
Партия началась при многочисленных зрителях, причем были представители различного возраста. Мы играли с увлечением, и г-н Кудерк, русый, коренастый, веснушчатый, бросался на мяч так, будто от этого зависело, останется ли он жив. К трем часам дня мы уступили площадку другим любителям волейбола. Г-н Кудерк, видимо, был доволен. Он похвалил нас за ловкость в игре и, полуобращаясь к своему сыну, пригласил нас на будущее воскресенье. Я же хотел… Я напряженно думал, как перейти от волейбола к физике и от физики к счетчику Гейгера.
Вслед за тем г-жа Кудерк предложила закуску расположившимся на траве физикам, биологам, детям; их шумная беседа вертелась вокруг футбола, последнего шведского фильма с участием Бергман и каких-то исключительных рецептов приготовления пищи. Вместе с ними закусывали их собаки и кошки. Короче, можно было бы сказать, что наука была предметом заботы не обитателей Жиф-сюр-Иветта, а людей, живущих на другой планете.
Г-н Кудерк пошел домой принять душ. Он вернулся элегантно одетый, и мое сердце начало бить тревогу. Что же, он сейчас уедет? Значит, прощайте мои планы! Оборвав беседу с пожилым мужчиной, интересовавшимся, не собираю ли я марки, я побежал навстречу хозяину дома.
— Вы уезжаете? — спросил я, задыхаясь.
Отец Франсиса посмотрел на меня с доброжелательной улыбкой.
— Да, мой друг, я не могу играть в волейбол до вечера. Завтра у меня будет все тело болеть…
— Вы уезжаете в Париж?
— Уж не хочешь ли ты возвратиться? Франсис будет очень опечален. У вас еще много времени для игр. К тому же я не в Париж… Мне нужно побывать в Сакле. Там производятся опыты, и у нас — ни праздников, ни воскресений.
Он говорил об опытах, как будто дело шло об упрямых и капризных людях. Я решил кончать мою игру!
— Мсье Кудерк, возьмите меня в Сакле. Я очень хочу увидеть атомный котел и… и… другие отделы…
— Но, мой друг, Атомный центр — не место, которое юноши могут посещать вот так…
— Г-н Кудерк, сегодня воскресенье! В Сакле, наверно, мало народу. Я никому не помешаю. Умоляю вас, возьмите меня с собой!
Г-н Кудерк заколебался. Затаив дыхание, я увидел на его лице отражение внутренней борьбы. Вскоре его синие глаза начали искриться и веснушки стали ярко-красными, будто бы освещенными изнутри.
— Да… Ну, один раз ничего. Едем!
Я еле удержался, чтобы не подпрыгнуть от радости.
— Скажите, мсье Кудерк, могу ли я попросить еще за Голову-яйцо. Я хочу сказать, за моего товарища… Вы знаете, он очень силен в физике!
— И поэтому вы прозвали его Головой-яйцом, А это значит неплохая голова! Хорошо! Едем!
Я побежал к нашим, которые продолжали уплетать бутерброды с маслом и медом. Принося Мяча в жертву светским приличиям — ведь кто-то должен был остаться с Франсисом, — я захватил с собой на бегу Голову-яйцо. В первый раз я увидел нашего технического советника в истинном его виде: обычно такой сдержанный и боязливый, он громко что-то выкрикивал и шел чуть ли не вприпрыжку, так что при этом покачивалась в разные стороны его голова. Через минуту мы уже катили с г-ном Кудерком в Сакле.
* * *
В местечке «Христос из Сакле» старая деревня и Атомный центр находились напротив, как два символа — старого и нового мира. С одной стороны — несколько убогих крестьянских домиков, прижавшихся к земле, с другой — просторные и гордые новые здания, то квадратные, то круглые, поднимавшиеся в небо.
Входя в ворота, г-н Кудерк коротко рассказал, что Центр, окруженный решеткой и охраняемый стражей, возник в 1943 году. С тех пор он все время расширяется. Кроме атомных котлов, служащих для экспериментальных работ, Центр располагает большим помещением, где производятся различные эксперименты в лабораториях, приспособленных для разрешения проблем ядерной и нейтронной физики, радиоактивности, электроники, термодинамики, металлургии, биологии, медицины и большого количества других наук и дисциплин, названия которых я не запомнил.
Автомобиль остановился около ограды. Стражник приблизился к г-ну Кудерку и, узнав его, отдал честь.
— А эти господа? — спросил он тусклым голосом, указывая на нас пальцем.
— А, — сказал Кудерк. — Это атомные шпионы!
Стражник расхохотался. Дав знак своему начальнику за оградой, подозрительному, как таможенник, он пошел открывать ворота.
— Нам повезло, что нас встретил старый знакомый, — сказал г-н Кудерк, когда машина уже шла по широким аллеям к Центру. — В Сакле доступ не для всех. Нас здесь около шести тысяч испытателей, инженеров, рабочих. Мы работаем постоянно. Как стража может знать всех в лицо? Даже мы обязаны показывать пропуск. Тем более посетители — посторонние.
Мы молчали, восхищенные. Перед входом в одну из лабораторий стоял автомобиль Ситроен-403. Г-н Кудерк, как мне показалось, крайне нетерпеливо предложил нам следовать за ним. Он ввел нас почти бегом в продолговатый зал, где никого не было. На одной из стен зала находились странные желтые стекла. Над стеклами были подвешены сложные аппараты, состоящие из длинных труб и роликов. Г-н Кудерк начал управлять аппаратом, то перемещая его, то поворачивая на 90 градусов, то нажимая на кнопки. Приблизившись к аппарату, я застыл озадаченный. Действительно, аппарат и его точные сложные движения отражались в стекле, как в зеркале. Я протер глаза. Кривлянье перед зеркалом мне показалось глупым. Вслед затем, вглядываясь, я увидел, что изображение в зеркале не вполне соответствовало аппарату. Шарниры оканчивались щипцами. Они схватили кусочек металла, на что я не обратил до этого внимания, и перенесли его в ванну, которой также не было перед зеркалом. Скоро я понял: это было оконное стекло, но не зеркало. Оно отделяло зал, где мы находились, от другого изолированного помещения. То, что я принял за отражение в зеркале, было на самом деле аппаратом, которым манипулировал г-н Кудерк, так что второй аппарат, идентичный первому, в точности повторял на расстоянии движения, передаваемые по эту сторону стекла. И целью этих движений было переносить кусочек металла в ванну, куда он и опускался. Ванна была окружена термометрами и другими измерительными приборами. Что-то должно было произойти, но было неясно что, поскольку Г-Н Кудерк в течение некоторого времени заносил какие-то цифры в свою записную книжку.
— Так вот! — сказал он, закрывая свою записную книжку. — Тут нет волшебства, но необходимо было сделать запись сегодня, а не завтра. Мы находимся в лаборатории большой активности. Мы изучаем здесь влияние излучения на некоторые металлы. Эти материалы сильно радиоактивны, следовательно, опасны. Поэтому пользуются дистанционными манипуляторами, которые вы видите. Что же касается окон с изумительной прозрачностью, то они из свинцового стекла толщиной в метр. Они гарантируют полную безопасность от излучения. А сейчас… у нас мало времени, Мы не можем все осмотреть. Надо выбирать… Пойдемте, обойдем синхротрон… один из мощнейших в Европе. Знаете вы, по крайней мере, что такое синхротрон?
Я бросил на Голову-яйцо взгляд, которым хотел сказать: «Теперь — твой ход, помоги мне не ударить в грязь лицом!».
— О, — сказал Голова-яйцо, — синхротрон — это ускоритель частиц, так ведь?
— Очень хорошо, мое дитя! — сказал г-н Кудерк. — У нас здесь есть и другие ускорители, меньшей мощности: электростатический ускоритель Ван-де-Граафа, циклотрон, линейный ускоритель… А могли бы вы мне сказать, какое назначение у этих огромных аппаратов?
Мы шли теперь по аллее, которая вела к зданию, где помещался синхротрон. Вопрос г-на Кудерка напомнил мне дискуссию о счетчике Гейгера и об атоме. Поглядывая на Голо-ву-яйцо и не рискуя ответить глупо, я произнес колеблющимся тоном:
— Не подвергается ли там «бомбардировке» атомное ядро?
— Ну, как глубоки физические знания у этих ребят, — воскликнул г-н Кудерк не без иронии. Я залился румянцем от удовольствия. — Да, да, — продолжал он. — Приблизившись к положительно заряженному ядру, протон, или альфа-частица, также заряженная положительно, будет отталкиваться электростатическими силами. Тем не менее, если частице сообщено быстрое движение и ее энергия значительна, или, проще говоря, если «снаряд» способен глубоко проникать благодаря своей скорости, он преодолеет этот потенциальный барьер и будет захвачен атомным ядром, вызывая расщепление. Сначала перепробовали все виды «снарядов»: ядро гелия, протоны, дейтоны — ядра тяжелого изотопа водорода и т. д. После обратили внимание, что электрически нейтральные нейтроны способны преодолеть этот барьер» Однако синхротрон[8] — ускоритель протонов. Почему? Просто-напросто потому, что протоны легче всего получить…
— Ты помнишь, — сказал Голова-яйцо, — у водорода один протон и один связанный с ним электрон, можно сказать, что протоны — это ядра водорода.
— Совершенно верно, — подтвердил г-н Кудерк. — В нашем ускорителе протоны циркулируют внутри кольца, где магнитное поле поддерживает их на круговой траектории, и при каждом обороте они испытывают действие электрического поля, которое увеличивает их энергию на 1160 электрон-вольт[9]. После ускорения, т. е. пробега в 172 000 километров и 2,5 миллиона оборотов, один миллиард протонов достигает энергии в 3 миллиона электронвольт. Выброшенные из ускорителя с фантастической скоростью и направленные на цель протоны способны преодолеть любой потенциальный барьер и присоединиться к сопротивляющимся ядрам, выбрасывая из них другую частицу, более легкую или более тяжелую.
— И каков результат? — спросил я.
— Как же таким образом можно было изучить все новые превращения ядра? Практически научились теперь превращать каждый атом системы Менделеева в другой, соседний.
Продолжая беседовать, мы пришли в дом, где находился «Сатурн» (так назывался синхротрон). Мы поднялись на галерею, откуда были видны разные лаборатории. Направо был экспериментальный зал с самыми различными приборами. Пройдя этот зал, мы подошли к двери, над которой горел красный свет, и очутились в большом пустом просторном помещении формы ротонды.
Действительно, мы вышли на балкон, который нависал над кольцеобразным ярмом электромагнита диаметром 20 метров и весом 1200 тонн, главной частью ускорителя частиц.
— Практически, — сказал нам г-н Кудерк, — начальную скорость частицам сообщает ускоритель Ван-де-Граафа небольшой мощности. Затем они вводятся в вакуумную камеру ускорителя. «Сатурн» — страшный пожиратель энергии. Он потребляет энергию 1000 киловатт, ток 3400 ампер при напряжении 6000 вольт.
Я вынул записную книжку и лихорадочно записал цифры. Я старался представить себе протоны, циркулирующие по кругу под действием электромагнита и получающие удар кнута каждый раз, когда они проходят мимо высоковольтных электродов. Внезапно я вспомнил жалкую карусель с лошадками на площади Гоблен. С момента, когда она начинала кружиться, молодой человек, которому владелец оплачивал эту работу, начинал подталкивать лошадей, проходивших перед ним, ударами по крупу и карусель начинала вертеться быстрей. Сравнение было идиотским, но ускорение протонов должно было происходить подобным же образом.
— Здравствуйте, г-н Кудерк! — прогремел голос, казалось, с потолка.