Решение закрепили зарубками на посохе Гузки. Старейшины один за другим отвесили боярину поклон и удалились.
Калота, как остался один, хлопнул в ладоши. Тут же открылась потайная дверь, и появился вооруженный до зубов начальник стражи.
— Говори! — приказал ему боярин.
— В крепости, твоя милость, все спокойно. Да вот соглядатаи донесли — в деревне творится неладное...
— Что?
— Мужики болтают, будто ты боишься послать войско на змея, пошел с чудищем на мировую и терпеть этого больше нельзя.
— Да это бунт! — Калота как взбесился — ногами затопал, лягушачьи свои глазки еще больше выпучил. — Кто смеет говорить такое? Отрубить языки! Нет, головы — напрочь!
— Их много, твоя милость. Перво-наперво старый злоязычник Панакуди, — принялся перечислять начальник стражи. — Потом — пройдоха по прозвищу Козел. Третий — того же поля ягодка, прозвище ему Двухбородый.
— По волоску обе бороды ему выщиплю! По волоску! — шипел боярин, такая на него злость накатила.
Потом пастухи, которые в живых остались... Почти все дровосеки...
— У-у, олухи безмозглые! — скрипнул зубами Калота. — Еще кто?
— Колун.
— У-у, я этого Колуна так разделаю, что он костей не соберет! Пес шелудивый! Я его в главные дровосеки произвел, а он?! — еще больше разъярился Калота и пошел сыпать ругательствами и угрозами. А как облегчил душу, обратился к начальнику стражи: — Твои люди готовы?
— Стража всегда наготове, твоя милость! Только знамение, вишь, было недоброе — на правой лопатке жертвенного агнца проступили дурные знаки...
— Что же делать? Надо же злоязычников усмирить?
— Не могу знать, твоя милость. Как прикажешь, так и будет исполнено. А что делать, о том прорицателя спрашивай. Советы давать — это по его части! — ответил начальник стражи с поклоном.
— Хорошо! Зови сюда прорицателя.
Калота стал вышагивать взад-вперед по парадному залу, пока перед ним не предстал главный прорицатель. Был он до того тощий, словно сроду не прикасался к съестному. Ногти на руках длинные, нестриженные, волосы дыбом, и в них три павлиньих пера торчат. Как услыхал прорицатель, для чего боярин его к себе призвал, замотал башкой и коротко, но решительно произнес:
— Ни-по-чем!
— Что «нипочем»? — удивился Калота.
— Стража нипочем не должна хватать и избивать виноватых! — объяснил прорицатель. — А ты, боярин, схорони пока свой норов в самом глубоком подземелье. Понял?
— Нет еще... — признался Калота.
— А коли не понял, слушай дальше, — продолжал прорицатель. — Крестьяне и без того тебя терпеть не могут. А если ты на них стражу напустишь, так ведь они народ отчаянный, разнесут твой замок по бревнышку, да и с тобой церемониться не станут.
При этих словах Калота вздрогнул, однако сдержался, ничего не сказал. Главному прорицателю были ведомы все небесные тайны, и боярин его побаивался.
— Тут не силой, а ловкостью надобно действовать. Призови злоязычников — вроде бы на совет. Побеседуй с ними , посмейся, да не гневайся попусту, будь с ними помилостивее. Среди этого сброда будет и наш человек. Все и без тебя сделается, — гнусавил прорицатель. — Простой народ любит по пустякам препираться. Начнется спор, потом пойдут тычки, драка. А в драке всякое бывает. Наши люди тут под шумок и уложат, кого надо.
— Ну и голова у тебя! Ну и голова! Позавидуешь! — воскликнул Калота в восторге от хитрости прорицателя. — С твоим могуществом да моим умом — тьфу ты, наоборот, — с твоим умом и моим могуществом можно творить чудеса! Я даже придумал, кто это сделает.
— Что сделает?
— Да уберет с моей дороги злоумышленников! Знаешь, кто? Главный охотник, Зверобой.
— Да, этот годится. Из подлецов подлец! — одобрительно кивнул главный прорицатель. — Любого прикончит за милую душу и глазом не моргнет. Оружие всегда при нем, его люди тоже вооружены, и убивать для них — дело привычное. Кроме того, они разобижены, а сверх всего — в долгу у тебя, потому как ты не покарал их за трусость. Им только мигни — сразу схватятся с дровосеками. А как начнется свалка да пойдут в ход ножи, и тем, и другим достанется.
— Здорово! — обрадовался Калота. — Вот только охота мне помучить их перед смертью. Хоть бы ненадолго собакам кинуть. Либо шкуру содрать кремнем...
— Нельзя, твоя милость. Избавимся от них — и то хорошо. Больше того, тебе еще придется пролить слезу над их могилой и обвинить Зверобоя в убийстве добрых людей. Тогда ты прослывешь самым что ни на есть справедливым боярином на земле.
— А если Зверобой проболтается?
— Сперва он попробует удрать, а твоя стража схватит его и изрубит на куски — он и пикнуть не успеет.
— Господи, что у тебя за голова! Дай хоть пальчиком потрогать, — попросил Калота. — Увериться хочу, что ты не призрак.
— Изволь, — прорицатель наклонил голову. — Трогай. Только за волосы не дергай — не мои.
— А твои где же?
— Спалили... Я тогда был еще молодым да зеленым. Предсказал дождичек, а повалил град, ну и побил все посевы. Обидчики мои — те же самые люди, которые теперь против тебя бунтуют. Они ни тебе не верят, ни мне. Мелют, будто я не умею предсказывать, неведомы мне тайны небесные...
— Ну, уж это слишком! — возмутился Калота. — Да они сами не знают, чего хотят.
— Нет, нет, очень даже знают... — сокрушенно покачал головой главный прорицатель. — Хотят, чтобы не было ни крепости, ни боярина, который забирает у них треть добра, ни главного прорицателя, который забирает треть остального. Вот чего они хотят! Да только этому не бывать! Клянусь небом: ни-по-чем! ¦
— И я! — воскликнул боярин. — Я тоже клянусь. А теперь ступай, сыщи Зверобоя и обо всем с ним условься. Коли засомневается в чем, вот тебе мой боярский перстень, дай ему в знак того, что твоя воля — это моя воля. И на словах передай, что поставлю его начальником над моими стрелками, если докажет свою преданность.
— Ладно...
Прорицатель повернулся и заковылял к двери, да тут боярин спохватился:
— Погоди! А как же змей?
— Прежде дай с врагами управиться, а змей нам не страшен. Через крепостные стены ему не перескочить — не из крылатых, небось. Значит, и тревожиться не о чем.
— Хорошо, ступай.
Калота махнул рукой и прорицатель юркнул за потайную дверь.
Боярин, довольный, что дела пошли на поправку, поспешил в опочивальню. А за окном мало-помалу гасли звезды, занималась заря...
Глава девятая
БЕССОННАЯ НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ ПЕТУХИ
Все, кто имел дочерей, не сомкнули в эту ночь глаз.
Не заснули и парни. У того невеста была, у другого — сестренки любимые. А уж девушкам и подавно не спалось. Никто ведь не знал, какую из них, принесут в жертву.
В хижине деда Панакуди было набито битком. Были тут Козел, Двухбородый, молодой дровосек со сломанной рукой, двое-трое пастухов, углежог из Дальних выселок со своим семнадцатилетним сыном, которого звали Саботой. Судили-рядили, как дальше быть.
— Надо тайком увести всех девушек в лес, — предложил Козел.
— А ну-ка, — шепотом сказал Панакуди, — сперва положите в рот по два ореха, и уж потом говорить будете. Стены трухлявые, все насквозь слышно, а у боярских соглядатаев ушки на макушке. Когда во рту орехи, не разобрать, кто говорит и что говорит.
Все кивнули — дескать, твоя правда. А Панакуди подмигнул и давай кричать:
— Да здравствует боярин Калота и боярский совет! Да пошлет им бог здоровья и всяческих благ!
Потом взял в рот два ореха и проговорил:
— А шейчаш дауайте говоуитъ по пуавде.
— Все равно разобрать можно, дедушка, — вдруг подал голос Сабота, сын углежога. — Лучше по-другому.
— Это как же? — спросил Панакуди.
— Перед каждым слогом говорить «чи». Вот так: чи-а чи-сей-чи-час чи-да-чи-вай-чи-те чи-го-чи-во-чи-рить чи-по-чи-прав-чи-де!
— Шмотьи ты, что пьидумал хитуец! Здоуоуо! — Панакуди выплюнул орехи. — Сто шестьдесят лет живу на свете, а до такого не додумался! Ай да малый! Кабы мне раньше-то знать! Я из-за этих орехов до сроку без зубов остался. Видали! — Старик разинул рот, и все увидели, что у него и вправду не достает трех зубов.
— Чи-до-чи-лой чи-бо-чи-я-чи-ри-чи-на чи-Ка-чи-ло-чи-ту! — выкрикнул Козел.
— Чи-до-чи-лой! — согласился Панакуди. — Только давайте поговорим о деле, а то чи-вре-чи-мя чи-не чи-ждет.
И дальше пошел такой разговор (никто, понятно, не забывал вставлять перед каждым словом «чи».
— Давайте тайком уведем девушек в дальний лес и спрячем в пещерах, — настаивал Козел.
— А что толку? Стражники Калоты похватают старых и малых и выведают, куда спрятали девушек, — возразил Панакуди.
— Даже из нас только один будет знать, где они, — стоял на своем Козел.
Но все остальные были против. И впрямь, девушек в деревне наберется с сотню, а их мало спрятать, нужно еще и кормить. А такое разве укроется от боярских глаз?
— Надо разузнать, кого из девушек собираются отдать змею, и только ее спрятать, — предложил Панакуди.
Тогда Двухбородого послали подстеречь Варадина, когда тот выйдет из крепости, и с глазу на глаз вызнать, какое решение принял боярский совет.
Двухбородый сразу отправился исполнять поручение. Они с Варадином считались приятелями, потому что вместе ходили в горы собирать лечебные травы.
На дворе уже настала ночь, а никто и не думал расходиться. Сидят, все о том же толкуют.
— Во всем виноват боярин, — сказал сын углежога. — Взять бы да и спровадить его на тот свет!
Все так на него и уставились, а отец взялся бранить:
— Дурень! Молокосос безусый, а туда же — в мужской разговор лезет. Как влеплю сейчас затрещину за твои дурацкие слова!
— Воля твоя, батюшка, бей, только дозволь еще спросить, — говорит Сабота.
— Это о чем же?
— Хочу спросить у дедушки Панакуди. чем думают мужики в нашей деревне — мозгами или усами?
— Молчать! — Отец замахнулся на Саботу, но Панакуди остановил его:
— Не обижай! — А потом обернулся к Саботе: — верно, сынок, наши мужики и впрямь думают не мозгами, а усами. Кабы мозгами, разве они пошли бы на змея поврозь, разве Гаки завел бы, почитай, всех наших пастухов в пещеру, а Зверобой додумался бы ошпаривать змея кипятком? Ничего этого не было бы. — Старик так разгорячился, что и про «чи» забыл.
— Чи-ти-чи-хо! — напомнил ему Козел.
— Никаких чи-ти-чи-хо! Ты мне рта не затыкай! — раскричался дед Панакуди. — Пускай делают со мной, что хотят. Хоть вешают, хоть псам кидают. Мне все едино, и так уж одной ногой в могиле стою.
Старик вынул кисет, набил трубку и стал высекать огонь, да, видно, от волнения бил не огнивом по кремню, а наоборот.
— Какое там усами! — продолжал он. — Наши мужики ремешками думают, которыми у них царвули подвязаны.
— Чем бы ни думали, — заговорил дровосек со сломанной рукой, — сражаться со змеем нам не под силу.
— А зачем сражаться? Можно было... ну, к примеру, спалить его! — кипятился дед Панакуди. — Завалить вход в пещеру хворостом и дровами и поджечъ.
— А он как дунул бы разок, так бы весь огонь наружу и выдул. А коли лес заполыхает, опять худо придется нам, а не змею, — не соглашался молодой дровосек.
— Может, и так, только надо было прежде пораскинуть хорошенько мозгами, — не унимался Панакуди, а сам кремнем по огниву чик да чик, пока Сабота не сказал ему, что так огня вовек не высечь. Панакуди спохватился, ударил огнивом по кремню, и трут загорелся.
Сабота все смотрел, как старик высекает огонь, а когда трут загорелся, вдруг ни к селу, ни к городу спросил:
— Дед Панакуди, а не найдется ли у тебя еще трут?
— На что тебе? Уж не начал ли ты курить?
— Чи-най-чи-дет-чи-ся чи-и-чи-ли чи-нет?
— Что другое, а это найдется...
— Чи-а чи-сколь-чи-ко? — продолжал допытываться Сабота.
— Да мешок... А, может, и два будет... У меня другого занятия нету, брожу день-деньской по лесу, трут для трубочки собираю.
— Два мешка! — воскликнул Сабота, от радости и про «чи» забыл. — Тогда считайте, что змей уже околел!
Тут углежог опять приструнил сына:
— Рехнулся ты, парень, разрази меня гром!
А остальным интересно: как понимать слова Саботы, что он надумал? Но Панакуди сделал знак Саботе, чтоб помалкивал.
— Молчи, сынок! — сказал он. — Ежели пустое, никому и слушать не след. А коли умное что надумал, того пуще язык за зубами держи. Не то злые люди прослышат и помешать могут.
— Дедушка, я только тебе одному! — Сабота подошел к старику и зашептал ему на ухо.
Панакуди слушал и только моргал, а потом вдруг и моргать перестал — глаза вытаращил, рот раскрыл, всплеснул руками и кинулся обнимать Саботу.
— О боже! О громы небесные! — воскликнул старик. — Пока у нас не перевелись такие парни, деревня Петухи не пропадет. Не пропадет!
Вот какие разговоры велись у старого Панакуди в ожидании Двухбородого.
А Двухбородый как только вышел из хижины, первым делом скинул царвули — чтобы не шуметь — и крадучись направился к боярской крепости. В ту пору луна спряталась за тучу, и он, никем не замеченный, добрался до потайной дверцы, откуда, по его расчетам, должен был выйти Варадин. Ночная тьма надежно укрывала его, но Двухбородый для верности связал концы бороды на макушке узлом, вроде платка, и голова у него стала ни дать, ни взять — птичье гнездо.
Притаился, ждет. Только никто не идет ни из крепости, ни в крепость. И лишь слышно, как расхаживает ночная стража на крепостной стене.
«А что ежели Варадин через главные ворота выйдет?» — подумал Двухбородый. И только было собрался покинуть свой пост, как послышался тихий скрип. Смотрит — потайная дверца медленно отворилась, и выходят два человека в длинных, до пят, плащах. Огляделись по сторонам, прислушались, пошептались о чем-то и — назад, к дверце. Оттуда им подали какие-то узлы.
Вдруг что-то звяк о булыжник, и Двухбородый мигом смекнул, что из крепости выносят ножи либо мечи — одним словом, какое-то оружие. Незнакомцы взвалили узлы на спину и зашагали к деревне, да не по дороге, а напрямик, через луга. Тут луна из-за тучки выглянула, и Двухбородый успел заметить на одном из них меховую шапку с лисьим хвостом. В Петухах такую шапку носил только главный охотник!
Стало быть, затевается что-то недоброе, если тайком, в неурочный час, выносят из крепости оружие. Что там звякнуло о булыжник? Может, поискать?
Двухбородый подкрался к потайному входу и давай шарить руками по земле. Наконец нащупал что-то холодное и твердое. Смотрит — стрела!
Двухбородый сунул ее за пояс и поскорей назад, в деревню.
У Панакуди ждут его, не дождутся. Каждому не терпится узнать о решении боярского совета. А вместо этого Двухбородый рассказал о двух таинственных посетителях крепости, лисьей шапке Зверобоя и стреле.
— Дай-ка ее сюда! — сказал Панакуди. — А ты, Сабота, лучину зажги, поглядим, что за штука...
Все увидели — стрела хорошо отточена, так и сверкает, не охотничья, боевая стрела. Значит, Зверобой и его подручный вынесли ночью через потайную дверь целых два узла таких стрел. Если они уготовлены для змея, тогда зачем таиться? Не иначе Калота решил свести счеты со своими врагами. Просто так, за здорово живешь, боярин оружия раздавать не станет. И взялся за это дело боярский прихвостень Зверобой!
Крестьяне долго думали-гадали, как им быть дальше, и в конце концов сошлись вот на чем: сначала разделаться со Зверобоем, а уж потом за змея взяться.
Углежог предложил поджечь дом Зверобоя, тогда вместе с боярскими стрелами, может, и сам Зверобой сгорит. Молодой дровосек вызвался размозжить Зверобою голову топором. Козел доказывал, что надо Зверобоя связать и бросить на съедение змею. Но Панакуди в ответ только мотал головой.
— Нет! — проговорил он. — Боярин того и ждет, чтобы напустить на нас свое войско и перебить всех до единого. Вот что: я тут посижу подумаю, а вы ступайте-ка по домам спать да сил набираться. Сдается мне, завтра нам все наши силушки понадобятся.
На том и порешили.
— Сабота пусть у меня ночевать останется, — попросил Панакуди углежога. — Поясницу так ломит, что мне самому ни лечь, ни укрыться. — А остальным сказал: — Как солнце встанет, соберите народ у крепостных ворот, да глядите, чтоб вести себя смирно, без шума. Без моего знака ничего не начинайте.