— Ты знаешь, у меня аж дух сперло! Сам-то трухнул хоть капельку?
— Если б капельку, до сих пор коленки вибрируют.
— Сейчас «береза» включит ревун и будет драить тебя, как медяшку! Ну, взяли, еще раз взяли, са-ама пошла!
Они подтащили планер, и Донсков подошел к Березовскому с докладом, но тот махнул рукой и указал пальцем место перед строем.
— Надо ли объяснять, товарищи курсанты, в чем нарушил летную дисциплину Донсков?.. По вашему молчанию вижу — не надо. Это уже хорошо… Курсант Корот!
— Я!
— Снять с нарушителя летное обмундирование, ремень и обмотки.
— Есть! — Корот подошел к Донскову, но тот уже раздевался сам. В комбинезон завернул шлем и обмотки, затянул сверток ремнем и бросил в руки Короту. Теперь он стоял перед строем в майке, в широких, не по талии, старых хлопчатобумажных брюках и кирзовых ботинках. Березовский оглядел его сильную, атлетическую фигуру, и незаметная усмешечка наметила скобки у тонких губ.
— Брючный ремень сиять!
Хохотнул и громко ударил себя по бедрам старший лейтенант Костюхин.
— Правильно, капитан! — сквозь смех проговорил он. — Пуговицы бы еще ему обрезать. Курица летать захотела! Оставьте синьору шлем, пусть рыцарем протанцует до острога!
— Старший лейтенант!
— Молчу, молчу, только посмотрите: он ведь орлеанскую деву изображает!
Корот подступил к Донскову и наткнулся на яростный взгляд серо-зеленых отчаянных глаз:
— Не посмеешь, Боцман!
— Приказ, Вовка. Давай пояс. Штанцы поддержишь руками.
— Отойди по-хорошему.
Березовский видел посеревшее лицо курсанта, вздувшиеся желваки, напряженные мышцы полусогнутых загорелых рук. Прядка русых волос прилипла к мокрому лбу, под прямым носом блестели бисеринки пота. Крепкая грудь бугристо напряглась. Казалось, тронь — и взовьется человек, как протуберанец. Предотвращая неладное, Березовский крикнул:
— В чем дело, Корот?
— По уставу не положено снимать этот ремень! — тяжело вытолкнул слова Донсков.
— Слышали, товарищи курсанты? — подходя к нему поближе, сказал Березовский. — Он, солдат, может позволить себе нарушение, а я капитан, — нет! Почему же? Давай, голуба, на равных служить. Ты устроил карусель в воздухе, хотел сломать себе голову и упечь меня в тюрьму, а я тебя наказываю тоже не по уставу, а по-своему. Не хочешь? Не так воспитан?.. Трудно тебе будет с двумя лицами жить. Найди свое, Донсков. За цирк — десять суток ареста. Проводите, лейтенант, своего пирата на гауптвахту, да не забудьте у быстроногого певца домру отобрать. Наигрались!
Над полем лопнула и рассыпалась красными звездочками ракета. Ушли к самолетам летчики, запустили моторы, порулили к стоянкам. Курсанты, подперев плечами крыльевые подкосы, потащили планеры к ангарам. Быстро темнел сиреневый вихор облака над аэродромом.
Березовский догнал шагавшего впереди старшего лейтенанта Костюхина и похлопал по крутому плечу:
— Зачем оскорбил курсанта, Юрий Михайлович? Не каждый орел беркутом называется, но все же он орел. Еще раз, и — беседовать будем у командира!
Костюхин остановился, виновато наклонил голову:
— Пардон, Антон Антоныч! Знаешь, иногда какая-то козявка меня изнутри кусает — сам не рад. Извини!
* * *
Вечером начальник политотдела батальонный комиссар Маркин, замещавший уехавшего на долгосрочные курсы начальника школы, слушал командиров.
— По курсу летной подготовки делать эту фигуру на планере А-2 не положено, — говорил Дулатов. — Большой риск. Планеры отработали все возможные и невозможные ресурсы, могут рассыпаться от средних перегрузок, а он летал без парашюта. Смелость безрассудная, слепая.
— И поэтому обязательно наказуемая, — вставил Березовский. — Все, что мог по уставу, я Донскову выдал.
— Да, бригантины, так, кажется, Дулатов, называют ваши курсанты планеры, требуют капитального ремонта, — сказал Маркин. — Меня интересует психологический аспект происшествия. Как реагировали курсанты? Как восприняли?
Командиры переглянулись, замялись. Дулатов дипломатично молчал, предоставляя слово старшему. Березовский выпалил:
— Ему двенадцать стаканов компота приволокли на гауптвахту. Вот как!
Маркин беззвучно смеялся. Косматые седые брови поднялись. Он вынул платок, вытер глаза, прокашлялся и весело сказал:
— Компот действительно психологический. Здорово восприняли ваш урок. Ох, сколько работы задаст нам ребятня! Вечная загадка! А ведь мы были не такими шустрыми, если не считать лихих кавалерийских атак на пустой желудок, плавания по-собачьи в грязи Сиваша, командования полками в семнадцать-двадцать лет и другой мелочи. А?.. Вот скажите, Дулатов, каким вы думаете воспитать своего планериста?
Что должен знать, уметь пилот, окончивший нашу школу?
— Отлично летать… ну и стать настоящим красноармейцем.
— Давайте вспомним историю. Немцы провели удачную десантную операцию по захвату неприступного с моря острова Крит. Успех обеспечили планеристы, под покровом ночи бесшумно высадив отборные батальоны прямо на голову защитников Крита. И вот. Мы создали первую школу военных пилотов-планеристов для подготовки бойцов с особыми качествами. Так, Березовский? Именно так! А чему учим? В основном летать. Мало обращаем внимания на специальную и психологическую подготовку. Забываем, что для выполнения боевой задачи в ребятах должны сплавиться бесстрашие и точный глазомер летчика, отвага десантника, тактическое мышление пехотинца, дерзость и смекалка разведчика и огромное, я подчеркиваю, огромное стремление к риску. Мы должны воспитывать в курсанте это стремление, чтобы он летал на задание и по приказу, и сам рвался, просил доверить ему самое ответственное и сложное. Вот минимум!.. Он летит в ночь, не ожидая милосердия. Щупает холодными рассудочными глазами черноту, ищет сигнал посадки. Садится, обязательно мастерски, на неведомый кусок земли, разгружается, без сожаления поджигает планер и становится пехотинцем, партизаном. Солдатом или командиром — зависит от обстоятельств, а бойцом самого переднего края — обязательно, способного действовать в одиночку и в большом коллективе одинаково разумно.
— Я чувствую в ваших словах косвенное оправдание поступка Донскова, — сказал Березовский.
— Не совсем поняли, капитан. — Телефонный звонок прервал Маркина. Прежде чем взять трубку, он досказал: — Таким, как Донсков, наша одежда тесновата, и они, естественно, стремятся из нее выпрыгнуть, но не очертя голову, скажу я вам… Алло!.. Да, я у телефона… Здравия желаю! Слушаю внимательно… Понял! Встретим! Сводку отослали… Понял. — Он положил трубку на рычаг. — Говорил с Москвой. К нам едет инспектор Центрального штаба партизанского движения полковник Стариков. Командировка длительная. Поняли? Чувствую, скоро на крылья наших ребят ляжет тяжелая нагрузка…
— А насчет Донскова — действовал он не очертя голову, а разумно. Вот нате бумажечку, разберитесь в загадочном шифре. — Маркин протянул Дулатову листок.
Дулатов сосредоточенно изучал небрежно написанные цифры и сокращенные слова.
— Интересно, — сказал он. — Полный расчет «мертвой петли» на планере А-2.
— Той петли, которую сегодня сделал Донсков. Бумажка попала мне в руки позавчера, а я не придал ей должного значения. Разбейся Донсков — и на том свете я прощения бы себе не нашел. Надеюсь, ваши пираты больше не будут крутить крендели на не пилотажных планерах? — сухо сказал Маркин.
— Приму меры. Мне стыдно, товарищ комиссар, за игру своих подчиненных в этих… пиратов. Донсков их пичкает гнилой романтикой. Решительно прекращу!
— Вряд ли удастся. Иногда мечты детства остаются на всю жизнь. Между прочим, среди пиратов были не только жестокие, кровожадные морганы и флинты. Капитан Блад, выписанный Рафаэлем Сабатини, — человек, готовый пойти на смертельный риск во имя чести, ради помощи товарищам… И знаете, Дулатов, все-таки каждый в жизни должен иметь бригантину!
— У курсанта Корота это, бесспорно, комбайн, плывущий по золотому полю, — улыбнулся Березовский. — А если заставить Романовского нарисовать корабль, то над палубой у него бы торчала заводская труба, а капитан крутил штурвал токарного станка!
Когда Дулатов ушел, Маркин наедине спросил Березовского:
— Почему вы один среди командиров носите обмотки? Вам же хорошие сапоги дают.
Капитан молчал.
— Может быть, экономические трудности, ведь вы шестой в семье?
— Нет, товарищ комиссар. В прошлом месяце у одного курсанта в полете размоталась обмотка и попала в тросы управления. Почти до земли шел, но все обошлось благополучно… В небе я хочу быть на равных с ними. Там что командир, что боец в одинаковых условиях должны быть. Так я… поношу пока.
Маркин глубоко затянулся дымом, закашлялся и в сердцах бросил окурок в пепельницу:
— Чертов табачище! Воли не хватает перестать травить себя. Как вы считаете, ваш отряд готов к переходу на тяжелые планеры?
— Почти.
— Такого слова в военном лексиконе нет! Сводку Информбюро слышал? На фронте нашим приходится туго, немец прет на рожон!
— Подготовку максимально ускорим, товарищ комиссар.
— А люди? Выдержат? Пойдем в общежитие наведаемся.
… В казарме они остановились у стенной сатирической газеты «На абордаж!» и невольно залюбовались отлично выполненным акварельным рисунком. За штурвалом маленького синего судка стоял огромный капитан с лицом курсанта Донскова, голый, прикрытый лишь концом паруса.
В ангаре
В субботу вечером, будучи дежурным по гарнизону, лейтенант Дулатов шел по аэродрому и увидел в одном из окон ангара электрический свет. Решил проведать, кто нарушает светомаскировку.
Легкая полусферическая крыша помещения для планеров удерживала густые острые запахи нитрокрасок, эмалитового клея и смазки. Дулатов с удовольствием вздохнул и осторожно двинулся по гулким бетонным плитам. Заметив светло-розовую полоску под дверью токарного цеха, он замедлил шаги, подкрался на цыпочках и прислушался. В цехе работали напильником по мягкому материалу. Шуршание напильника сняло настороженность, с какой он шел сюда. Теперь Дулатов догадывался, кого увидит склоненным над тисками, и все же дверь открыл потихоньку, без скрипа.
Жестяной абажур бросал яркий сноп света на растрепанные каштановые волосы, худые плечи и большие руки. Плавными расчетливыми движениями полукруглого напильника обрабатывалась фасонная эбонитовая деталь. Легкие неторопливые движения и та особая непринужденность мастера, колдовавшего над деталью в тисках, остановили Дулатова. Через минуту он постучал согнутым пальцем по листу дюраля, прислоненному к стене.
Острым краем напильника мастер нанес штрих, ощупал деталь и довольно хмыкнул. Положил инструмент на верстак, вынул из кармана наждачную бумагу, осмотрел ее поверхность. Чем-то она его не устроила, и он достал другую, завернутую в тряпицу. Потом резким движением ослабил тиски и на широкую вытянутую ладонь, взвешивая, положил нож. По короткому массивному клинку скользнули блики и потухли в глубине матовой плексигласовой рукоятки.
— Романовский!
Нож, соскользнув с ладони, глухо ударил о цементный пол. Лицо Бориса Романовского в мгновение побледнело. Дулатов смотрел в бегающие растерянные глаза курсанта. Романовский досадливо махнул рукой, вытер пот со лба и взял нож.
— Не понимаю, — сказал Дулатов, глядя на странное изделие.
— Отцентрирован до грамма. С характером ваньки-встаньки, — быстро сказал Романовский и метнул нож в дальнюю стену. Резко свистнув, клинок прошил доску, застыл не качнувшись. Романовский вытащил его, протянул Дулатову.
— Попробуйте.
— Разве сумею?
— А вы бросьте, бросьте!
Дулатов повертел нож, почувствовал, как тяжела сталь клинка, полюбовался радужным набором ручки.
— Жалко, если расколется, но пусть вам неповадно будет заниматься такими поделками! — И он с силой пустил нож в обитую жестью стенку. Нож опять пронзительно свистнул, а Дулатов вопросительно уставился в довольное, ухмыляющееся лицо курсанта.
— Два особо расположенных отверстия в кресте рукоятки подвывают в полете. А закалял сам! — со скрытой гордостью сказал Романовский и с трудом выдернул клинок из стены.
— Вы знаете — это лишнее. Я имею в виду свист. Десантнику ведь нож дается не для парада. Уберите отверстия… А, в общем, шагайте за мной к командиру отряда! — приказал Дулатов. — Пошли. За сколько продаете?
— Своей работой не торгую, — угрюмо откликнулся Романовский, еле поспевая за инструктором.
— Меняете? На что? В вашей тумбочке я видел пустую бутылку. На водку? Летали бы так, как пилите железки!
— По-вашему, железка? Пусть. Только не каждому сделать такую.
— Почему нож всегда летит острием вперед?
— В полый кончик залит свинец, а ручка облегчена почти до ажура. При тренировке можно издалека попадать в тетрадный лист.
— Вот на таком листике и напишите объяснение о своих делишках и всех самоволках. Двух суток ареста оказалось маловато?
— Я не писака!
— Что? Поговорите еще! — Дулатов остановился и повернулся к Романовскому: — Каков тон! А? Каков тон! Знал всегда вас послушным, вежливым, а за последнее время… Да ведь уже комиссару известно о ваших самовольных отлучках из расположения части.
— Самоволок не было. Поклеп.
— Вас отпускал старшина летной группы Корот. — Дулатов опять пошел вперед. — Но он такой же курсант, как и вы, не имел права это делать без моего согласия. Может, вы и устава не знаете? Дайте нож и подождите здесь!
Романовский остался перед закрытой дверью в кабинет командира отряда, прислонился к стене, расслабил опущенные руки.
* * *
Капитан Березовский внимательно рассматривал нож.
— До авиации я был классным металлистом, Саша, а признаюсь, таких вещей не делывал. Не потянул бы. Ювелирная работа. На экспорт! Жаль, если экспортируют на базар.
— Отказывается.
— Как он попал в цех?
— Свой ключ. Рабочие ушли, а охрану еще не выставляли.
— Отпусти парня. У них скоро ужин.
— Романовский, шагом марш в казарму! А за незаконные поделки взыщу! Ишь, повадились! — грозно крикнул Дулатов, приоткрыв дверь в слабо освещенный коридор.
— Сорвался на дискант, голуба! — укоризненно сказал капитан.
— По-хорошему уже не получается!
— Уже? За три месяца инструкторской работы порох отсырел? Чаю хочешь? — Березовский вытащил из-под стола холодный эмалированный чайник, налил себе в кружку темный завар. — Я вот, прежде чем гаркнуть, представляю, будто орут на меня. И часто успокаиваюсь. Не потому что злость мгновенно проходит, а просто стыдно становится. Инспектор из округа однажды на меня кричал, слюнями брызгал, так я хоть и умылся, а как вспомню — до сих пор оплеванным себя чувствую.
— Иногда ваш голос далеко слышно.
— Да не серчай! Голос слышно! — с удовольствием повторил Березовский. — Я же артист, Саша! Фигурой вот не вышел, Костюхин за глаза «крючком» зовет, а голос, правда, добрый. Если прислушаться, поймешь: употребляю его как инструмент, стараюсь играть в такт. Командиру очень тонкий музыкальный слух нужен, если правду говорят, будто в каждой душе есть своя струна. Не оборвать бы… — Березовский сделал крупный глоток и отставил кружку. — Вот комиссар мечтает сделать из этих ребят «бойцов особого качества», а я, прости, смотрю на них как на сирот. Жалко. И многие действительно будут сиротами к концу войны… Твой курсант зачем сделал нож?
— Для продажи или обмена. Позавчера в сандень у Романовского бутылку из-под водки в тумбочке обнаружили.
— А может человек, испытывающий наслаждение в труде, быть торгашом?.. Бывает, значит. Вот и проверим. Завскладом запчастей и авиаматериалов Мессиожник принес Донскову сверток. В нем угадывались две бутылки. Мне об этом стало известно, и я распорядился поискать. В казарме — нет. А назавтра Донсков и Романовский просятся в увольнение. Донскову недосиженные сутки на гауптвахте я заменил нарядами вне очереди, поэтому права на отпуск он не имеет. А может быть, имеет, потому что вчера ты объявил ему благодарность за отличную технику пилотирования. В общем, мы их отпустим, а ты с Коротом посмотришь, куда они пойдут.