— Мне только по выставкам ходить. Ну-ну.
— Можно и без выставок, — поспешил заверить Ёжа.
— А собачка ко мне хочет?
— Конечно, хочет, — сказал Ёжа, подпихивая Боба вперёд.
И тут Боб дёрнул к выходу.
— Осторожно! — крикнула Нина Петровна.
Но было поздно: Боб шарахнулся под ноги Ташке, Ташка села на стопку бумаг, стопка поехала, за ней закачалась соседняя, за соседней следующая, и всё это вместе с Ташкой вывалилось в коридор. В довершение со шкафа свалилась сова.
Ёжа пытался хоть что-нибудь поймать, но не получилось.
— Извините, — говорил Ёжа, пятясь к выходу. — Сейчас он вернётся. Отличный пёс, только немного стесняется.
— Ну-ну, — донеслось им вслед.
Боб сидел у подъезда и мелко-мелко дрожал.
— Зря ты дал дёру, она уже почти согласилась. — Ёжа даже плюнул от досады.
— Она натравила на меня сову, — пожаловался Боб.
— Это было чучело, а не сова. Ты же его и свалил. Пойдём, я тебя хоть покормлю.
Когда пришла мама, Боб лежал возле двери. Он так объелся, что не мог двинуться с места.
— Опять! — сказала Ёжина мама.
Боб и ухом не повёл.
— Пёс, давай договоримся: ты сейчас поешь и пойдёшь, — обратилась мама к собаке.
Боб с тоской смотрел мимо. А Ёжина мама приговаривала:
— Прости, пёс, что мой сын тебя обнадёжил. Мы не можем позволить себе завести собаку.
— Мам, он будет охранять дом. Мы всё-таки на первом этаже живём. К нам любой залезть может.
— Полезут они сюда! Что им здесь делать? — мама чувствовала, что от этого пса Ёжа уже не откажется. Поэтому решила говорить прямо с собакой. — Не сердись, пёс, но охранять у нас нечего. Вот тебе две котлеты, будешь? Странно, он совсем не интересуется котлетами.
— Потому что его интересую только я.
— Что ж, пёс, если ты не хочешь есть, тогда… тогда уходи! — и Ёжина мама распахнула входную дверь. — Приходи, может быть, завтра, я тебя ещё покормлю. А лучше послезавтра.
Боб по-прежнему лежал и грустно смотрел вдаль.
— Он глухой! — испугалась мама.
— И что?
— Как же он дом будет охранять — даже не услышит, как воры залезут.
— Наоборот. Воры залезут, и тут он их заметит и как наскочит! Исподтишка. Это раз… Мама, мы последние в доме, у кого нет ни собаки, ни кошки. Это два. Мам, мы его оставим! Я так решил! Это три!
— Была бы хоть собака нормальная, породистая…
— Нормальную собаку и другие люди возьмут.
— Глухой, кому он нужен?
— Мне! Ты понимаешь? Только мне!
Боба оставили до утра.
А потом до вечера.
А потом ещё до утра.
А потом…
— Чем его лучше кормить? — спросила Ёжина мама.
— Лучше мясом! Я — хищник, — ответил Боб.
Когда родителям некогда
Ташка и Монах лежали на подоконнике и высматривали папу.
— Эй, куда опять потащился? — донеслось с балкона этажом выше. Это Нина Петровна приветствовала соседа Михалыча.
Михалыч играет в переходе на аккордеоне. Мама говорит, что он пьёт и потому играет в переходе. Папа говорит, что он играет в переходе и потому пьёт. А Ташке всё равно, потому что в переходе эхо.
— Опять в свой переход на гармошке пиликать? — Нина Петровна сверху.
— Да, мой генерал! — Михалыч, похоже, был сегодня пьяненький.
— Ну-ну!
У Ташки зазвонил телефон.
— Мама дома? — это был папа. — Передай, что я задержусь, сдаю номер.
— Ты же обещал прийти пораньше!
— Сегодня никак. Извини.
И повесил трубку.
— Дети, лишённые родительской опеки, быстро попадают под дурное влияние, начинают пить, курить и ругаться, — заметил Монах.
Ташка набрала папин номер.
— Папа!
— Мне некогда.
— Папа, если ты не приедешь, я начну пить, курить и ругаться.
— И правильно! Целую! — ответил папа и опять повесил трубку.
— А мне что прикажете делать? — всплеснула руками мама. — У меня спектакль! С кем я ребёнка оставлю?!
— Ребёнок — это я, — уточнила Ташка.
— Ты! И тебе уже не три года. Придётся тебе самой. Попрошу, чтобы Нина Петровна зашла тебя проведать.
— Только не Нина Петровна.
— Почему?
— Лучше возьми меня с собой в театр.
— Куда я тебя дену в театре? Взрослый спектакль, поздно кончится.
— Ну и что?
— Ну и вот. В девять ты должна быть в постели. Обещаешь?
— А я могу не обещать?
— Нет! — и мама побежала собираться.
— Мам, я начну пить, курить и ругаться.
— Не дури!
Вечер вползал в комнату. Ташка снова сидела на подоконнике.
— Я ушла! — донеслось из прихожей. — Будь умницей. И не корми Монаха колбасой. У него от колбасы шерсть лезет.
Хлопнула дверь.
Мама прошла через двор, махнула рукой и скрылась.
— Давай не будем принимать мамины слова всерьёз! — предложил Монах.
Кот обожал колбасу. Ради колбасы он был готов стать совсем лысым.
— Я думаю, если ты отрежешь совсем маленький кусочек, никто ничего не заметит.
И они пошли в кухню.
— Ты плохо отрезала, — критиковал Монах. — Надо поровнее. А то заметят…
Когда от колбасы остался лишь маленький хвостик, кот заглотал его целиком.
— Ну, что уж там оставлять, — и грустно добавил. — Эх, опять тебя ругать будут.
Возвращались домой после работы соседи.
— И никому до меня нет дела! — думала Ташка. — Если бы папа меня любил, он бы бросил свой журнал, пришёл и сказал: «Давай, я тебе почитаю». А если бы мама меня любила, она бы отменила свой спектакль, она бы спросила: «Что тебе приготовить?» Неужели они не понимают, что оставлять ребёнка дома одного небезопасно. Могут заявиться грабители.
У нас масса ценных вещей — например, пианино. Грабители станут вытаскивать его в окно и задавят меня. А пианино упадёт со второго этажа и разобьётся. Обо мне и пианино напишут в газетах. Но будет уже поздно.
— Уйду, — вдруг решила Ташка.
И картины одна ярче другой пронеслись перед её глазами. Проходит много лет. И вот беспечные родители встречают её на улице в разорванном платье, дрожащую от холода и голода. Мама в ужасе: что сделала она с ребёнком! Для того ли она этого ребёнка рожала?! Папа тоже в ужасе, но мама особенно. «Я вас ни в чём не виню!» — грустно говорит Ташка.
Нет, лучше не так.
После долгих скитаний Ташка становится знаменитой певицей. И вот мама с папой, уже старенькие, случайно приходят на концерт, узнают её и плачут.
Наверное, надо оставить письмо: «Не ищите меня» или «Я вас ни в чём не виню». Нет, «я вас ни в чём не виню» она скажет через много лет. А сейчас просто уйдёт.
Ташка накинула куртку.
— Ты куда? — спросил Монах.
— Ухожу.
— Надолго?
— Навсегда.
— Куда?
— В певицы.
— Но в девять ты должна спать.
Ташка впрыгнула в туфли.
— Не пускайте ребёнка одного, — заскрипел старый шкаф.
— Совсем с ума сошли! — зашуршали старые обои.
— Куда на ночь глядя? — заныли дверные петли.
А Ташка уже бежала по ступенькам.
Ахнула внизу дверь.
— Здравствуй, Наташенька, — это Нина Петровна с балкона. — Куда так поздно?
— Недалеко.
— Пускают ребёнка одного. Да ещё в такое время. Ну-ну.
Ташка выскочила за ворота.
И тут оказалось, что идти совершенно некуда.
Ташка села на лавочку и стала разглядывать дом.
Приветливо горели окна, за окнами проплывали тени.
Подошёл Боб и сел рядом.
— Чего сидим?
— Я из дома ушла.
— И я.
— Я — навсегда.
— И я.
— А ты-то чего? Тебе что, у Ёжи плохо было?
— Я выбрал свободу!
Помолчали.
— Ну что, пойдём?
— Куда?
— Куда глаза глядят.
И они пошли.
— Куда идти человеку, который убежал из дома? — тоскливо рассуждала Ташка. — Один, голодный, холодный, болтается он на улице. А всё потому, что кто-то поленился подумать о тех, кто убегает из дома. Я бы на каждой улице поставила указатели: «Если ты убежал из дома, тебе сюда».
— Что-то кушать хочется, — задумчиво сообщил Боб.
Фонари склонялись пониже, заглядывая в лица прохожих.
— Вечером. Одна. Такая маленькая, — шелестели тополя.
— Она с собакой, — отвечали фонари.
— Я денег не взяла, — спохватилась Ташка.
— В крайнем случае я всегда могу продать свой хвост, — бодро сообщил Боб.
— Кому нужен твой хвост?
— Ты думаешь, почему щенкам хвосты отрезают? Потому что этим хвостам цены нет! Знавал я одного спаниеля, который так продал свой хвост, что не только себя, но и хозяина обеспечил.
— А я, наверное, буду певицей. Буду петь в переходе. С Михалычем.
— В переход не пойду, — мотнул головой Боб. — Много народу. На лапы наступают.
— А куда ты пойдёшь?
— Домой.
— Ты же ушёл навсегда.
— Всё когда-то кончается. Навсегда тоже.
Михалыч был на месте. Ташка прошла мимо, постояла невдалеке. Потом вернулась и устроилась неподалёку на ящике из-под яблок. В переходе было холодно, сыро. Люди гнали ботинками жидкую грязь. Уныло и монотонно катились «Дунайские волны» Михалыча. Никто его не слушал. Ташке вдруг стало ужасно жалко Михалыча, и себя, и вообще всех, кто шёл в этом мёрзлом переходе.
— Девочка, ты что здесь делаешь? — над Ташкой навис милиционер.
Аккордеон смолк.
— Почему одна?
— Она со мной, — сказал Михалыч.
Милиционер отошёл. А Ташка придвинулась к музыканту.
— Так что ты тут делаешь? — спросил старик.
— Слушаю эхо.
— Слушай, — разрешил Михалыч и стал наигрывать «Пусть бегут неуклюже».
— Скажите, вы пьёте потому, что играете в переходе или играете в переходе потому, что пьёте?
— Я играю в переходе потому, что здесь моё место.
Пешеходы по лужам…
А вода по асфальту рекой…
— Тебя, кажется, Натальей зовут?
Ташка кивнула.
— Друзья зовут меня Ташкой.
— Ташка — пташка — воробей. Слушай, а твоя мама не волнуется, что ты здесь?
— Она вообще за меня никогда не волнуется.
— Не холодно?
Михалыч накрыл Ташку своей телогрейкой.
— Хочешь, я тебе спою французскую песню? Её пела певица, все называли её Пиаф. Кстати, Пиаф по-французски — воробей. Она жила на улице и распевала песни. Однажды ей предложили выступить в концертном зале. Пиаф было не в чем выйти на сцену, и она стала быстро вязать себе платье. Но не успела довязать один рукав. «Ничего, — решила Пиаф, — буду держать руку за спиной».
Она вышла на сцену и начала петь.
«Под небом Парижа летит песня…»
И так увлеклась, что забыла про свой рукав и подняла обе руки.
Ташка представляла французскую певицу, похожую на воробья. Она выходила на край сцены, взмахивала крыльями. Вместо одного крыла у неё была рука.
— Чего это так тихо? — спросил домовой Монаха, слезая с антресолей. — Где все?
— Лев сдаёт номер, Марина поёт, Ташка ушла из дома.
— Как ушла?
— Топ-топ и ушла. Навсегда.
— А ты куда смотрел?
— Я ей сказал, что в девять она должна спать. Ташка не возражала.
— С этим домом надо срочно что-то делать! Отныне воспитывать ребёнка буду я!
— Чтобы ребёнка воспитывать, его надо сначала найти.
— Пойдём.
И они отправились на поиски.
— Мне страшно, — признался домовой, едва они вышли за ворота. — Я никогда не выходил из дома.
— Ташке, может быть, ещё страшнее. Она никогда ещё не убегала из дома. На улице им встретился Боб.
— Ищете девочку? Она ушла в певицы. В переход.
Вот уже замелькали уличные огни. Там копошились машины — урчали, фыркали, торопились по домам.
Ташка спала на ящике из-под яблок. Михалыч сидел рядом и тихонько наигрывал.
— Видишь, спит, как и должна в это время, — обрадовался Монах.
— Она должна спать дома, а не в переходе, как забулдыга какой-нибудь.
— Мелочи, — фыркнул Монах. — Главное — чтобы сны хорошие снились.
— За девочкой? — спросил старик.
Сосед и Монах закивали.
— Хорошая, — сказал Михалыч. — Будить жалко. Давайте отнесу.
Ташке снилось, что к ней прилетел воробей.
— Хочешь, я научу тебя чирикать? — спросил воробей. — Начинай!
— Чирик! — неуверенно начала Ташка. — Чирик! Чирик!
— Ты чирикаешь, как на похоронах, — сказал воробей. — Надо победно. Чирик, чирик!
— Чирик!
— Так-то лучше. Ну, приготовились? Начали!
Воробей взмахнул крыльями, и зазвучал оркестр. А Ташка стояла и победно чирикала.
Бывает ли в августе снег?
Домовой всё раздумывал, как ему представиться Ташке. И пока он раздумывал, всё случилось само собой…
Хмурым осенним утром Сосед сидел на старой кофемолке возле плиты. Он смотрел на оранжевый газовый огонь и вспоминал старый камин, кресло с продавленными пружинами и доброе винцо. А теперь…
— Где мои носки? — донеслось из спальни.
Теперь Лев Владимирович ищет носки, а в доме центральное отопление. Включают его почему-то не тогда, когда холодно, а по календарю. «Спасибо, хоть по новому календарю», — уныло думал домовой.
Сейчас войдут хозяева. Когда холодно, они всегда сначала зажигают газ, ждут, пока кухня нагреется, а уж потом приходят…
— Здравствуйте!
Домовой вздрогнул. Рядом стояла Ташка.
— Дать вам мою кофту?
— Какую?
— Жёлтую.
— Нет, спасибо. Жёлтая совершенно не подходит к моему утреннему костюму.
— Ну, мёрзните тогда. — Ташка помолчала. — А вам разрешили сидеть на этой кофемолке?
Домовой вскочил.
— Извините, что согнала, — продолжала Ташка. — Но, боюсь, у вас могут быть неприятности. Мне не разрешают её трогать… Это кофемолка моей прабабушки.
— Помню. В доме ещё все спят, и только мы с твоей прабабушкой сидим на кухне и пьём кофе…
— Не дом, а чёрная дыра! Я опаздываю! — опять раздалось из спальни.
— Пойди, Наталья Львовна, помоги отцу собраться, — попросил домовой. — Его носки лежат на столе.
— Кто положил мои носки на стол?! — донеслось из спальни.
— А, уже нашёл. Вот и хорошо.
— Это вы прячете папины носки?
— Напротив, прячет их твой папа. Один я достал из-за батареи, другой валялся под столом. Я их положил на видное место.
— Спасибо большое! Простите, а вы кто?
— Сосед.
— Наш сосед? Очень приятно. А где вы живёте?
— Дом номер четыре.
— И я.
— Второй этаж.
— И я!
— Квартира семь.
— И я! Получается, мы живём в одной квартире.
— Получается.
— Странно, что мы никогда раньше не встречались. Вы, наверное, гном.
— Ты когда-нибудь видела гнома в доме?
— Я вообще никогда гномов не видела, — призналась Ташка.
— Ну и времена! Девице уже замуж пора, а она ещё ничего не видела и не знает.
— Маме просто некогда мной заниматься, — смутилась Ташка. — Мне кажется, я знаю, кто вы, — она разглядывала маленького странного человечка. — Чёртик?
— Хо-хо-хо. Да ладно. Обыкновенный домовой.
— Я это и сама знала! — обрадовалась Ташка. — Только забыла. Как здорово, что у нас в доме есть домовой…
Что за дом без домового,
Что за домовой без дома? —
замурлыкал Сосед себе под нос.