— Давай сюда, на сено. Будем байки рассказывать…
Редко выпадало ребятам дежурить ночью в конюшне, но зато с каким нетерпением дожидались все этой ночи! Чего только не наслушаешься от старого буденовца… А как тонко разбирался он в лошадях, в их породах, в родословных знаменитых скакунов!
— Ну, счастливо, Игнашка! — кивнул на прощанье Игорь и вместе с Шуркой вышел из конюшни.
Жили они на соседних улицах, сидели на одной, третьей от стола, парте да вдобавок всегда вместе возвращались с конезавода, — словом, более закадычных дружков вряд ли можно было сыскать.
Сели в автобус, молча поехали, вглядывались вперед, в гонимую фарами темень, а когда показались вдоль дороги вечерние огоньки, сошли на остановке и пошли пешком.
— Да, завтра же сочинение! — вспомнил вдруг Игорь.
— Ага! — подхватил Шурка. — Придумал же Валентин Сергеевич тему: «Мое любимое занятие». А если я люблю всего понемногу: и книжки про шпионов, и кино, и коньки, и летом на байдарке… Просто не знаю, о чем и писать.
— А я знаю, — твердо сказал Игорь. — Буду писать про конный спорт. Книжки я тоже, конечно, люблю, но самое интересное для меня — это мчаться навстречу ветру, взлетать над барьером, падать с лошади и снова мчаться! Я даже чувствую, как закаляется мой характер и мужество приходит: ничего на свете не страшно… Эх, Шурка, быть бы мне у Буденного в Первой Конной или у Доватора в Отечественную! Вот почему и Амальгаму хочется обуздать — чтоб совсем закалился характер…
Друзья только теперь заметили, что остановились они посреди улицы, под матовым колпаком фонаря. И так стояли, стояли, Шурка с раскрытым ртом слушал Игоря и, когда тот кончил, отчаянно закричал:
— Здо?рово! Я тоже буду про конный спорт. Только никому, Игорь, особенно Чубарю, слышишь? Молчок. У нас двоих, только эта тема. А Чубарь пускай пишет: «Я люблю сам штопать носки себе и сестрам…»
— Да ладно о нем, о Чубаре… Мне даже жалко его. Старается, а ничего не выходит.
— Ну да! А как он нос дерет?! Отличник… Но в конном спорте мы его обставили, — удовлетворенно сказал Шурка. — Он еще лопнет от зависти. Ты обязательно станешь мастером, Игорь. Так надо. Я бы только радовался… Ну, дай пять! — И он крепко сжал Игорю руку.
3
Вовка Чубарец ожидал, пока все разойдутся из конюшни, и долго стоял, скрываясь за деревянной подпорой, чувствуя, как накапливается в сердце жгучая обида. Еще никогда не было ему так горько, как сейчас.
«Все Чубарь да Чубарь, — зло думал он. — Будто ленятся полностью произнести фамилию. Да еще посмеиваются на каждом шагу… Особенно этот Шурка, всадник без головы. Подумаешь, маленький рост. Ну так что! За это отметки не ставят. Конечно, завидуют».
Эта мысль немного успокоила Вовку, но все равно на душе было тягостно. Просто самому удивительно, отчего он, круглый отличник, с первого раза запоминающий любые даты, теоремы, никак не может стать хорошим конником — ну, хотя бы как Игорь Куневич. Ведь не трус же он!
Память вызвала знакомое, сегодняшнее: Игорь, словно влитый, сидит в седле, и Ланцет, покорный его руке, без устали перемахивает через барьеры, изгороди… А потом всплыл голос Булата: «Перейдешь на Амальгаму, Игорь».
А теперь, конечно, про Куневича будет говорить вся школа: ведь Куневич упрямый, он добьется своего и обязательно обуздает Амальгаму.
У входа в конюшню тихо балагурили, полулежа на ворохе сена, Игнашка Михалевич и Потапыч, потом говор умолк — прикорнули, наверное, сторожа, — и Вовкой снова овладела отчаянная, сумасшедшая мысль. Еще прежде он решил, что обязательно зайдет в денник Амальгамы, и, хотя он знал, что Амальгама никого к себе не подпускает, кроме Булата и Потапыча, тем сильнее хотелось наперекор всем раньше Игоря побывать в деннике этой норовистой лошади.
Он быстро отделился от подпоры, в один миг оказался у дверной решетки, сдернул внутренний засов, зашел с колотящимся сердцем, сильно сожмурил глаза, ожидая: сейчас лошадь саданет копытом его по живому и он свалится от боли.
Амальгама тревожно заржала — Вовка тотчас открыл глаза, увидел, как в сумраке зловеще светится фиолетовый крупный глаз лошади. «Ударь, ударь, ну…»
Но лошадь неожиданно отвернулась, опустила морду в кормушку, захрустел овес на крепких зубах. И тогда Вовка с дрожью перевел дыхание, почувствовал, как взмокло под мышками, как вспотел лоб, и, пятясь, вышел из денника.
«Вот! — подумал он, прислонившись на минуту к дверной решетке, чтобы передохнуть. — Ничего страшного. Взял и вошел. И ничего страшного».
Уже не хоронясь, поторопился к выходу.
— Кто там? — понесся вдогонку сонный голос Потапыча.
Но Вовка уже скрылся в ночи, уже не было Вовки в конюшне.
4
Валентин Сергеевич медленно расхаживал по классу, иногда останавливался у кого-нибудь за спиной, присматриваясь к бегущим из-под пера строчкам: шестой «Б» трудился с увлечением, так и пощелкивали перья, шелестела бумага…
— Как писать слово «буланый»? Через два «эн»? — послышался сдавленный шепот Шурки Хоменка.
Не оборачиваясь, Валентин Сергеевич сделал движение рукой: тише, дескать, работайте молча.
Игорь и не почувствовал, что учитель давно стоит у него за спиной, Игорь словно был сейчас в другом, привычном мире: заботливо помогал Потапычу досматривать лошадей, выводил из конюшни Ланцета и тот неторопливой рысью нес его по кругу левады… Почти наяву чудились Игорю терпкие запахи сухих трав, слышалось пронзительное лошадиное ржание.
Слова ложились на бумагу легко, без остановки, будто расплетался клубок памяти:
«А недавно пришло на конезавод письмо от знаменитого конника Филиппа Архипова. Чемпион мира благодарит коллектив конезавода за то, что смогли вырастить лошадь чудесной, необыкновенной резвости — Пелерину. Она принесла успех Архипову и славу всей нашей стране на международных состязаниях… И как хорошо чувствовать, что мы, шефы, тоже причастны к победам Родины на ипподромах мира!..
Конный спорт помогает вырабатывать волю, целеустремленность, воспитывать характер. Это спорт мужественных, и потому свободное время мы отдаем любимому занятию…»
Потом искоса Валентин Сергеевич заглянул в тетрадь Хоменка, который никак не мог одолеть первую страницу: то порывался писать, то вновь отнимал ручку от бумаги, отчаянно вглядывался в потолок, вздыхал. «Вот муки! — говорило горестное выражение его лица. — За что? За свое любимое занятие…»
Зато Вовка Чубарец сочинял с наслаждением. Игорь понимал, что тот напишет без единой ошибки, и странно было видеть, как тетрадь свою он заслонил руками с обеих сторон, так, чтобы ни Игорь, ни сосед по парте, ни Валентин Сергеевич не могли узнать, о чем хочет поведать Вовка.
Многие уже сдавали работы, учитель брал их со стола, на ходу мельком просматривал, но вот он отложил одну, вторую, пятую, и брови удивленно поднялись кверху, лицо осветилось усмешкой:
— Вы что, сговорились? У половины класса — одно и то же любимое занятие.
В это время затренькал звонок, и шестиклассники тесной, шумной толпой обступили учителя.
— А какое же это общее занятие, Валентин Сергеевич?
Шурка Хоменок стремительно бросился к столу, растолкал девчонок, с радостным криком кинул свою тетрадь:
— Все! Сдал! Не самый последний? — и метнулся к двери ликуя: наконец-то кончились муки!
5
В воскресенье на конезаводе с самого утра не стихал мальчишеский гомон. Шестиклассники пришли сюда на весь день: чистили, поили скакунов, подрезали им холки и хвосты, приводили в порядок денники. Разговоров только и было, что о вчерашнем сочинении.
— Ну потеха! — сказал Шурка, насыпая в мерку овес. — У всех любимое занятие, оказывается, конный спорт. Даже у Галки Вальковской…
Все засмеялись, все вспомнили, наверное, как Галя пришла на первое занятие секции в мальчишеских штанах и в картузе, который скрывал ее косички, и как Булат сразу распознал в ней девчонку и садиться на лошадь не разрешил.
— А что! — с вызовом глядя на Шурку, тряхнула Галя головой. — Представь, любимое занятие. Я люблю досматривать лошадей, помогать Потапычу. И конный спорт мне тоже нравится.
— Амазонка! — изрек Чубарь, кривя уголки губ.
Галя сверкнула глазами — словно обожгла Чубаря.
— Во-первых, я с берегов Сожа, а не Амазонки. А во-вторых, давай проверим, чьи денники в лучшем порядке. Ребята, я хочу принципиально, чтоб Вовка не зазнавался…
— Правильно! — подхватил Шурка, охочий до всяких ссор. — Идем!
В Галиных денниках было чисто, в яслях лежало сено, в кормушках желтел овес.
Гурьбой двинулись к Вовкиным денникам, открыли один — как будто порядок, во втором тоже чисто, но когда заглянули в денник, где стояла Дума, то смущенно переглянулись: словно бы и не заходил сюда человек.
— Так вот оно, твое любимое занятие, — насмешливо, с расстановкой протянул Шурка.
— Я забыл, — быстро ответил Чубарь.
— Бывает. Ну что ж, бери! — Шурка подал ему метлу и скребок с длинной деревянной ручкой.
— Я забыл, — повторил Чубарь, — а теперь некогда, в кино спешу. Ничего, Потапыч досмотрит.
— Потапыч досмотрит? — взорвался Шурка и вдруг схватил Чубаря за лацканы курточки. — А ты знаешь, что Потапыч еще в Первой Конной… еще… — От гнева он не мог говорить.
Чубарь едва освободился из цепких Шуркиных рук и, раскрасневшийся, ершистый, теснил теперь Шурку грудью:
— Ты не очень! Не очень. А то знаешь!..
Игорь видел, что всем стало как-то не по себе, и без лишних слов шагнул в денник, вывел оттуда Думу и решительно взялся за метлу.
— Правильно, мы не гордые! — поддержал Шурка. — Хлопцы, где скребок?
Спустя несколько минут Дума снова стояла в деннике и, перебирая ногами, приветливо ржала. Ребята двинулись по проходу вперед; последним, не глядя ни на кого, побрел Чубарь.
— Вечером придешь на тренировку? — спросил Игорь.
Чубарь заторопился, ничего не ответил и выскользнул из конюшни.
— Что за шум? — спросил у ребят Потапыч. — Перепалка?
— Да надо же шефствовать по-настоящему, — уже без волнения, рассудительно заговорил Шурка. — А некоторые не понимают, не следят за денниками.
Потапыч скрутил прокуренными, буроватыми пальцами цигарку, кивнул головой:
— А как же! Лошадь ого как чистоту уважает! Помню, был у нас в кавалерии Митруха, совсем пацанок, такой, как вы теперь… — Потапыч задумался, затянулся дымком, присел на сено, и ребята, ожидая чего-то захватывающего, невыдуманного, тоже дружно уселись вокруг него. — Вот умел Митруха доглядеть своего коня. Бывало, с боем промчимся верст пятьдесят, бойцы попадают от устали — не до коней, понятно, — а Митруха все равно наперед коня досмотрит, напоит. Зато и носил же его конь без страху под пулями, под шаблями!
— И что же? — нетерпеливо подался Игорь вперед. — Погиб Митруха?
— Всю гражданскую войну прошел героем, — продолжал Потапыч все сдержаннее, все серьезнее. — Перед самой войной был директором конезавода, где я работал. А в сорок первом фашисты повесили… Не успел эвакуироваться, до последнего дня переправлял в тыл коней. Всю кавалерию спас!
С горящими лицами, не дыша, слушали ребята и то ли ждали еще каких-то слов, то ли боялись вздохнуть. Игорь внезапно резко поднялся на ноги, замер. И все ребята поднялись тоже — плечо к плечу. А вместе с ними выпрямился и Потапыч, сдернул с головы шапку, обнажая сухие редкие волосы. У Потапыча сын был майором, он подарил старику эту полевую офицерскую шапку с твердым околышем, со звездою. И теперь не признавал Потапыч никаких других шапок, кроме армейских, с алой звездой…
6
Еще в воротах конюшни Булат громко сказал:
— Ну, Игорь, выводи Амальгаму.
Екнуло сердце, Игорь глянул на ребят, увидел, какие у всех строгие лица и что лишь только Шурка беспричинно улыбается. Игорь замешкался на минуту, и тогда Булат сам вывел лошадь из денника, вложил в его ладонь поводья.
Амальгама сразу почувствовала чужую руку, шла в поводу неохотно, вскидывала, бряцая удилами, морду, нервно прядала ушами, так что Булату самому пришлось седлать Амальгаму.
В леваде наездники с нетерпением ждали, когда Игорь вскочит в седло, но едва он вдел ноги в стремена, как лошадь заплясала, вскидывая крупом, норовя сбросить всадника, и даже коленками Игорь ощущал, что тело ее напряглось, заиграло дрожью мускулов.
— Спокойно! — приказал Булат, поглаживая лошадь по храпу. — Спокойно, Амальгама!
И — отпустил уздечку.
Лошадь с места взяла стремительной, резвой рысью, вынесла седока на круг, все ускоряя бег, круто отбрасывая крупом на поворотах, но седок словно прилип к седлу, умело натягивая удила, и это еще больше злило лошадь, и она, не обращая внимания на ломкую боль в храпу, неудержимо неслась по кругу. Желая избавиться от седока, она рванулась в сторону, к тополевым аллеям, закружила среди деревьев, намереваясь шарахнуть его о ствол. И больно заныла у всадника коленка, прижатая к бугристой коре: коленку словно обожгло. А штанина сразу расползлась сбоку по шву. Игорь еще более властно натянул поводья, так что лошадь поднялась на задние ноги свечкой, гарцуя на месте, храпя и выкатывая влажный, весь в красных прожилках глаз.
Кое-как удалось ему сломить бешенство лошади и снова направить ее на круг, но Амальгама все равно не хотела подчиняться незнакомой руке, устремилась на вытоптанное поле левады, сама понеслась прямо на полосатый барьер, и тут Игорь решил не сворачивать в сторону, напрягся в ожидании прыжка.
Поднявшись над барьером, лошадь резко подалась вниз, приземляясь, вышибла седока из седла, поскакала к конюшне. На растревоженное ржание вышел Потапыч, глянул в сторону левады, увидел лежащего на земле Игоря и, в одно мгновение оказавшись рядом с лошадью, схватил ее за узду на всем скаку.
Отряхиваясь и сплевывая с губ песок, поднялся Игорь с земли.
— Не ушибся? — бежали навстречу ребята. — Ничего?
Игорь даже усмехнулся:
— Благополучно возвратился на землю. И все-таки, хлопцы, по душе мне эта Амальгама!
Потапыч подвел лошадь, часто стригущую ушами, еще более нетерпеливо пританцовывающую, прикрикнул на нее:
— Бал-луй, черт!
— Можно? — спросил Игорь у Булата, продевая ногу в стремя.
— Крепче держись! — посоветовал тренер. — И не показывай страху.
Амальгама опять неистово носилась по полю, но Игорь терпеливо ждал, когда она вымотается и успокоится, а к тополиным аллеям он лошадь не подпускал. Почувствовав свое бессилие, Амальгама вдруг застыла как вкопанная на месте, и слышно было только ее тяжелое дыхание да похлестывание хвоста. Всадник не торопил лошадь, сидел в седле спокойно, выжидая, и несколько минут лошадь простояла на месте, потом нерешительно повернула морду к седоку — Игорь не сделал ни одного движения.
Тогда Амальгама дико заржала, и не успел Игорь спохватиться, как она уже перелетела через барьер, опять в прыжке вышибая седока.
— Пускай отдохнет, — сказал Булат, провожая взглядом Амальгаму, которая, уже успокоившись, направлялась в глухой, поросший барбарисом уголок левады.
Теперь вдвоем с Булатом Игорь следил, как тренируются наездники, как преодолевают препятствия. И ему вспоминались и другие, зимние тренировки, когда они, пятиклассники, в теплой одежде и ушанках скакали на конях друг за дружкой по заснеженному кругу и комья снега, как звезды, летели из-под копыт.
Игорь поглядывал в сторону барбарисовых зарослей и с колотьем в сердце ждал, что вот сейчас Потапыч снова подведет ему Амальгаму и он опять вскочит в седло и крепко ухватится за уздечку, чтобы лошадь почувствовала его волю.
7
В школе быстро разнесся слух о том, что Игорь Куневич бесстрашно разъезжает на непокорной лошади, что она едва не зашибла его насмерть, и вот сегодня на конезавод явилась ватага любопытных младшеклассников. Были и свои тут ребята, был и Чубарь, и Игорь подумал о том, что Чубарь наверняка пожалел, что пропустил последнюю тренировку, но теперь, видимо, успокоился, поняв, что еще долго, очень долго придется Куневичу увещевать Амальгаму.