— Я не могу решить это один, Зое. Мне нужно встретиться со своими… со своими Вождями.
— У вас тоже есть Совет Отцов? — удивилась Зое.
— Ну, вроде того, — посмеялся я над Управлением.
— Я думала, ты самый главный, — не смогла скрыть разочарования Зое, — ты ведёшь себя как Вождь.
В тот миг я решил бесповоротно: я выведу анулейцев к морю (в конце концов, я обязан им жизнью).
— Но для этого нам нужно расстаться ненадолго.
— А если твои Отцы не позволят нам вернуться к морю?
— Я уговорю их, я докажу, что вы достойны этого, что вы заслужили.
Зое вдруг выскользнула из моих рук, метнулась в глубь дома, зашумела там, будто искала что-то. Это „что-то“ она прятала за спиной, когда подошла ко мне. Она старалась быть серьёзной и торжественной, но не могла скрыть лукавого блеска в глазах. Как ребёнок, который придумал что-то замечательное и не может удержаться и не рассказать.
— Муж мой! — сказала Зое, и я вздрогнул.
— Ибо теперь ты муж мне, ведь мы любим друг друга. Я знаю — тебя ждёт дорога, трудная дорога через лес. И ты прав, что уходишь, — глаза её померкли, она продолжала уже грустно-трогательно. — Я бы считала тебя злым человеком, если бы ты оставил дельфинов, которые привязались к тебе. Я бы считала тебя глупым человеком, если бы ты принял такое важное решение, не спросив совета своих Отцов. Я… я бы считала себя недостойной дочерью своего народа, если бы удерживала тебя, ибо пока ты здесь, громкая птица не перестанет летать под Солнцем, и наши дети будут плохо спать ночами, а матери бояться за них. Я бы была недостойной и слабой, если бы ушла с тобой, как ты просишь, оставив отца и свой народ. Нет! Я останусь с ними. А ты пойдёшь к своему народу, поговоришь со своими Отцами и вернёшься (ведь ты вернёшься?), чтобы отвести наш народ к морю, а меня ввести в свой дом.
Любимый мой! Твой путь тяжёл и долог, но ты вернёшься. Я знаю. Я дам тебе Ханжалик. Он поможет тебе вернуться. Он поможет тебе найти меня, где бы я ни была…
И Зое подала мне на вытянутых руках нож невиданной красы.
Я всегда спокойно относился к холодному оружию (несмотря на дружбу с Мумукой), но сейчас, честно признаюсь, у меня даже дыхание перехватило.
Длинный обоюдоострый клинок серебряно мерцал в её ладонях. Рукоятка была обтянута берестой и кожей. Весь нож, длиной в две мои ладони, излучал такую благородную, древнюю, полную достоинства силу, что я сразу понял: он не раз бывал в схватках, он принадлежал настоящим героям и с ним ничего не страшно.
— Мои предки со стороны матери были лучшими оружейниками, — сказала Зое. — Они умели делать такие ножи и топоры, которые сами рвались в бой и защищали хозяина, как самая верная и бесстрашная рысь. За это ножам давали имена, как людям и рысям. Этот нож — последний нож моего деда, маминого отца. Он достался ему от его отца, но никто не знает, кто его сделал, может быть, люди-co. Этот нож зовут Ханжалик. Все умерли из той семьи, осталась я одна, но я не мужчина и не могу ковать оружие и владеть им. Возьми Ханжалик, он поможет тебе найти дорогу и защитит от любого врага.
— Зое…
Я хотел сказать, что это очень ценная вещь, что это реликвия их семьи, что Хота будет ругать её, но ничего не сказал. Все слова были бессмысленны. Зое не станет слушать их. Ведь мы муж и жена, и нож, переданный мне, не уходит из семьи.
Совет дал мне три дня, и завтра мне уходить. Я взял из рук Зое Ханжалик. Я не могу забрать Зое с собой, раз она не хочет идти. Я знаю: я вернусь в Посёлок, на меня навалится куча дел. Я знаю: Управление не поймёт меня, не отпустит, может быть, даже отстранит от должности, но за последние дни я понял и решил для себя: ни дельфины, ни наука, ни карьера — ничто не важно для меня теперь так, как Зое. Я хотел прожить с ней всю жизнь. С анулейцами так с анулейцами. За два месяца жизни у них я увидел, насколько их общество разумнее и гуманнее нашего; насколько честнее и логичнее построена вся их жизнь; насколько каждый из них добрее, смелее, чище нас. Будто они сохранили в сердцах огонь людей-co, данный Солнцем. А блага цивилизации никогда для меня много не значили, я и приехал-то на Лысый, потому что устал от городов. Но я не могу позволить своим друзьям и родным оплакивать меня. Это было бы жестоко и нечестно.
Я вернусь, потому что никого никогда не любил так, как Зое. Потому что когда она смотрит на меня своими синими глазами, весь мир вокруг звенит, а сердце моё сжимается. Потому что ни с кем я не чувствовал такой близости. Потому что, если я не вернусь к ней, каждый дельфин будет напоминать мне о ней. Потому что мне тридцать лет, я хочу семью, я хочу сына, такого же красивого и сильного, как Зое.
…Я ушёл рано утром. Зое провожала меня. Я был уверен, что если найду в лесу то место, где меня ранила рысь, то найду и дорогу в Посёлок. Наверное, тропинка, вырубленная мумукиным мачете в чаще, ещё не совсем заросла, да и зарубки на деревьях я делал тщательно. Зое шла первой, я смотрел ей в затылок. Мне не было грустно, я знал, что вернусь, вернусь скоро, что бы там ни решили в Управлении.
…Больше года я вёл войну с Управлением. Сначала (по возвращении) мне устроили пышную встречу (ведь они меня почти похоронили), потом дали крепкий нагоняй. За выдумки и сказки. Нет такого народа на этнической карте мира, нет и всё тут. Никто мне не поверил, даже слушать не стали. А Мумука, как назло, уехал домой, ведь началась осень, Жорке надо было идти в школу. Меня отправили к врачу, тот выписал успокоительные.
На меня свалилось столько проблем и забот — ведь я как-никак оставался директором научного центра! — что о-ё-ёй!
И я работал, и решал проблемы, и даже написал две статьи в научный журнал. Посёлок расширялся, строился, приезжали новые люди, интересные, молодые. У Листов даже сын здесь родился (так стремительно родился, что не успели на Большую землю). Славный такой мальчишка, глазастый. Серёжка. Я смотрел, как Надя с ним гуляет, как встрёпанный и невыспавшийся Лист вдруг во время серьёзного опыта расплывается в улыбке, как малыш меняется день за днём — и всё думал и думал о Зое.
Так прошло больше года. Центр работал стабильно, отлаженно. Нет, проблем, конечно, хватало, особенно с финансированием, но это были проблемы привычные и решаемые. Хуже было у меня внутри, в сердце. Пора было садиться за книгу: я давно заключил контракт с одним научно-популярным издательством, и времени оставалось всё меньше. Я взял творческий отпуск. (Управление расщедрилось, дали целых два месяца!) Я написал первые две главы. А потом собрал рюкзак, сдал полномочия Силину на время отпуска и уехал будто бы к маме, в деревню. Там, мол, спокойнее.
Я ушёл в лес.
Никто не бывал в этом диком лесу, кроме меня. Никто не знает, что я здесь. Никто не будет меня искать. Если я не сумею убедить Зое пойти со мной, я останусь у анулейцев. И даже совесть меня не мучила (надо будет только сообщить маме).
Это был тяжёлый путь. Гораздо тяжелее, чем в первый раз. То ли оттого, что рюкзак был большой, то ли оттого, что в прошлый раз мне было всё равно, куда идти, а теперь я очень боялся сбиться с пути. А может быть лес разросся гуще за этот год. Только на пятый день вышел я к Городу.
Здесь и ждало меня самое ужасное. Сначала я даже не понял. Подумал: может, идёт Совет Отцов? Тогда мне надо переждать, обычай запрещает ходить по Городу, пока Мудрейшие совещаются. Потом я подумал: уж не вертолёт ли испугал анулейцев? Но я не слышал никаких звуков, кроме лесных. Недоумевая, я перелез через каменную стенку и пошёл по Священной дороге.
Город был пуст. Не было никого. Ни человека, ни костра, ни рыси, ни одной козы. Абсолютно пустой Город. Он не был разрушен, все дома целы, и дорога и коло — место священного костра. Но было очевидно, что люди ушли отсюда, и случилось это не вчера. Они покинули город не в спешке, а тщательно собравшись. Они ничего не оставили после себя, кроме пустых домов, похожих на каменные глыбы.
В растерянности я обходил Город. Здесь мы с Зое первый раз поцеловались, а здесь жил Киро, вот беседка Отцов, вот обменная площадь. Господи, да что же случилось?
Я зашёл в дом Хоты и Зое. В мой дом. Два месяца, что я здесь прожил, стали важнее всей остальной жизни. Тихо и чисто. Зое тщательно убрала дом, прежде чем покинуть его. Ничего не осталось, только мебель, да забытая чашечка, маленькая, разукрашенная, будто для ребёнка, одиноко стояла на полке.
Я сел на кровать, на которой спал, когда болел — кровать Хоты. Напротив — кровать Зое. Когда мы ложились спать, то долго смотрели друг на друга, уже лёжа, в темноте, почти не видя друг друга, всё равно смотрели.
Я вздрогнул. Со стены напротив, над кроватью Зое, на меня смотрел… я. Зое нарисовала меня (кто же ещё?). Прямо на стене. Было очень похоже, я как в зеркало смотрелся. Серьёзный такой. Ох, Зое, Зое! Где тебя теперь искать? Я подошёл к своему портрету поближе и поразился ещё больше. Это был не рисунок! Моё лицо было выбито в каменной стене. Барельеф. Так тонко, ювелирно, даже не понять издалека. Каким бы скульптором она стала!
Я пробыл в Городе около суток. Переночевал в доме Хоты, а утром опять вышел в лес. Конечно, надо было вернуться в Посёлок. И если бы не мой портрет на стене и не отточенный Ханжалик, что болтался у пояса, я бы, наверное, так и сделал. Где искать теперь анулейцев, я не знал. Они не кочевники — это очевидно. Может быть, они ушли искать море? Тогда, раз я не встретил их по дороге и они не вышли к Посёлку, нужно идти на противоположную сторону острова и искать их на том берегу. Я постоял немного возле коло. Может быть, круг священного костра даст мне силы отыскать мою жену. Вот так и превратишься из ученого в язычника.
Нет смысла писать о поисках в лесу. Лес и лес. Деревья, заросли, трава в мой рост. Костры, чтобы отпугивать хищников. Однажды чуть не наступил на гадюку. Ненавижу змей.
…Только что приходил Павел Сергеевич, интересовался, что это я пишу всё время.
— Да вот… Обещал одному издательству книжку для детей. Про дельфинов.
Он одобрительно потряс седенькой бородкой.
— Вы пишите, пишите. Быстрее подниметесь.
А в глазах: быстрее забудете ваши бредни.
— Только прошу: не перенапрягайтесь. Вам сейчас это крайне вредно.
— Ладно…
В общем, проблуждал я в лесу порядочно, теперь уже не знаю сколько. Вышел однажды на тропу. Был, кажется, уже порядком измучен. Еда кончилась, вода, правда, была (я нашёл в лесу озеро и два родника!). Тропа поэтому теперь означала не только встречу с Зое, но и жизнь. Я знал анулейцев, они не дадут мне умереть, хотя я не уверен, что будут мне очень рады. Относились ко мне настороженно, чужеземец всё-таки. А Зое? Ждёт ли она меня? Может, красавец-ведун всё-таки убедил её… С такими тяжкими мыслями плёлся я по тропе. Скоро увидел невысокую стену, окружавшую Город, такую же, как там, в брошенном селении. Пошёл быстрее. И тут я увидел её! Она бежала ко мне, моя Зое, моё счастье, бежала по дороге, коса хлестала её по спине и плечам, она бежала ко мне, молча, лицо её сияло, но… что-то не так было с ней. Она будто не просто бежала ко мне, а чтобы о чём-то важном предупредить, защитить, уберечь… Хотя, может быть, это сейчас мне так кажется.
В первую секунду я даже не понял, что случилось. Может быть, от голода и усталости голова моя плохо соображала, всё было, как в тумане. Я увидел, как из-за стены медленно встают и наводят на меня арбалеты Хвосты. (Хвосты у анулейцев — это что-то вроде нашей милиции. Длинные волосы они собирают на макушке в хвосты, поэтому их так зовут.)
— Не-е-ет! — услышал я крик Зое.
Она опередила их немного и прижалась ко мне, но тут же кто-то (Хота, наверное) стал оттаскивать её назад.
— Уходи! Уходи!
Зое рвалась ко мне, а я стоял чурбан-чурбаном, ничего не соображая. Хотел идти к ней, но уже засвистели стрелы, всё смешалось, из Города к нам бежал народ, все кричали. Я ничего не понимал, будто анулейцы вдруг стали разговаривать на другом языке. На мгновение Зое прорвалась ко мне, схватила за руку.
— Уходи, уходи по тропе в Старый Город.
— Пойдём со мной!
— Я приду! Я приду ночью! Уходи, а то тебя убьют!
Её оттащили. Я видел, что Хота просто схватил её за талию и потащил к стене, туда, где стрелы не могли достать их.
— Я люблю тебя! — крикнул я и побежал, потому что бесполезно выяснять что-либо под градом стрел. Что-то такое случилось, отчего путь к анулейцам мне заказан. Я бежал, задыхаясь, по тропе, уходя всё дальше от Города, от стрел, от Зое, и в висках у меня стучало: что случилось?
Когда я был уже далеко, до меня донёсся крик. Мне показалось, что это был голос Зое, но всё смешалось и спуталось, я упал…
Очнулся я уже в сумерках. Вспомнил, что сказала Зое: иди по тропе в Старый Город, я приду ночью.
О, Господи! Скоро ночь. Где искать этот Город? Я встал и, шатаясь, пошёл по тропе. Не прошло и трёх часов, как я увидел стену Старого Города. Не было сил даже удивиться. Я-то плутал вокруг несколько дней! В доме Зое я выпил оставшуюся воду и провалился в сон.
Спал я очень долго. Проснулся днём от боли: в мочевом пузыре и в ноге. С первым мы быстро разобрались, а с ногой пришлось повозиться: одна из стрел, оказывается, задела меня. Я дошёл до колодца, промыл рану, вспомнил, сколько времени уже не ел, и тут же услышал:
— Здравствуй.
Я обернулся: Хота. Секунду мы смотрели друг на друга, потом Хота, прихрамывая, пошёл в дом. Я заковылял за ним. Из раны снова потекла кровь. Но я шёл и удивлялся: как изменился Хота! Вчера я не успел рассмотреть его, но неужели за год можно так постареть? Из бодрого пятидесятилетнего человека превратиться в дряхлого старика? Что же случилось у них за этот год… и тут меня обожгло — почему не пришла Зое?!
— Садись, Арон (так звали меня Зое и все анулейцы). Садись. Зое не пришла… потом об этом. Вот тебе хлеб и мясо, вот молоко нашей козы. Ты голоден, я вижу.
До сих пор стыдно вспомнить, как я набросился на еду. Пока ел, Хота сходил куда-то, вернулся с мясистыми тугими листьями. Велел приложить к ране.
— Это заживлятка, быстро пройдёт.
Я вспомнил, что такой же травой лечил меня Киро, и спросил:
— Зое не пришла, потому что она жена Киро?
— Зое не пришла… — медленно проговорил Старик. — Нет, она не жена Киро. Женщина не может быть женою двух мужчин. Она твоя жена. А Киро умер давно. Наступил на подлую змею, когда собирал травы. Видишь, Город-то пустой.
Я не понял связи, Хота терпеливо объяснил:
— Если ведун умирает не от старости, значит, место это проклято и здесь нельзя жить. Мы должны были уйти отсюда. Ты же видел: в том Городе даже домов нет, все в шалашах живут.
Ни черта я не успел увидеть из-за такого тёплого приёма. Так и сказал Хоте.
— Разве ты ждал другого? Киро отчасти погиб из-за тебя, и ты, как и этот Город, проклят. Наши охотники следили за тобой, тебя ждали.
— То есть как? — возмутился я. — При чём здесь я?!
Мне пришла в голову страшная мысль, что Киро сам себя убил, потому что Зое не стала его женой.
Хота покачал головой:
— Я не могу тебе этого объяснить. Зое любила тебя, Киро любил Зое. Он любил её так сильно, что если бы не ты, то она, в конце концов, стала бы его женой, на радость всем. Ничего не спрашивай, чужеземец, нет у меня ответов.
— Что же делать? — растерянно спросил я.
— Ведь я пришёл к вам, к Зое. Я хотел…
Вдруг Хота заплакал. По его лицу катились слёзы. Но сказал он строго:
— Молчи, чужеземец! Ты больше не увидишь Зое. Или убьют вас обоих. Она передала тебе еду на обратный путь и вот ещё…
Он вынул из кожаной сумки три дощечки с рисунками Зое. На одной был Старый Город, на другой — Хота, на третьей — младенец под боком у рыси.
— Сказала: на память.
Я взял рисунки. Взял сумку с едой. Чувство обиды и безнадёжности раздавило меня. Зое не хочет меня видеть. Но почему? Из-за Киро? Или ей запрещают законы народа? Или сам Хота? Я вспомнил, как она бежала ко мне вчера. Нет, нет, дело не в Киро, не в Хоте, она просто боится за меня. Или тут что-то большее, чего я не знаю.