— Возьми, служивый, — пригодятся. Это такие карты, что никогда в проигрыше не останешься.
Ну, солдат и тем доволен — поблагодарил старичка и дальше своей дорогой к дому.
Долго ли, коротко ли, а приходит в царскую столицу. Бродит там-сям и диву даётся — так тихо вокруг, ни слова, ни смеха… Даже в трактире мирно и покойно, как на погосте, — ни гу-гу!
Остановил посреди улицы старушку и спрашивает:
— Что это, бабуля, уж не беда ли в нашем царстве-государстве?
— Эх, служивый, — шепчет старушка, — Давненько ты, видно, не был в наших краях. Прикачнулся к царской дочери, к Марфе-царевне, подлый дух нечистый. Каждую ночь мучает. Уж царь-батюшка и знахарей, и колдунов-ведунов призывал, да никто не избавил сердечную от налётного беса…
«Эка! — думает солдат, — Всякого навидался на службе-то — и чёрта, и дьявола, и сатану, и бесов без счёта! Выручу, пожалуй, царевну. Зачтётся мне на том свете!»
Ну, почистил шинель от дорожной пыли, пуговицы мелом надраил, ранец за спину и — прямо во дворец. Как дознались слуги, какое у солдата дело, подхватили под руки и привели к царю-батюшке.
А на того горько поглядеть — еле сидит на троне, слёзы отирает, то с правого глаза шёлковым платочком, то с левого.
— Здг-а-ав-ствуй, служба, — говорит, сморкаясь. — Зачем пожаловал?
— Здравия желаю, ваше величество. Слышал я, будто Марфа-царевна расхворалась, — так берусь вылечить!
Ох, и обрадовался царь:
— Сделай милость, братец, услужи! Коли поможешь, бери мою дочь в жёны, да ещё, как водится, полгосударства на закуску.
— Рад стараться! — говорит солдат. — Да прикажите, чтобы выдали мне для дела всё, что потребуется.
— Будь спокоен! — обещает царь.
В тот же вечер доставили солдату его заказ — меру свинцовых пуль, меру грецких орехов, железный налобник и чугунного болвана, подобного человеку, с руками и ногами на злющих пружинах.
Обошёл солдат все дворцовые палаты, да крепко-накрепко окна-двери запер.
Одну лишь оставил открытой — в спальню Марфы-царевны.
Перед дверью разместил столик, обитый зелёным сукном, — на таких обычно в карты режутся. Свечи зажёг, и дарёную старичком игральную колоду так выложил, чтобы сразу в глаза бросалась. Налобник пристегнул. Да чугунного болвана в самый тёмный угол поставил — ну, вылитый дядька, ротный командир.
В один карман себе насыпал свинцовых пуль, в другой — орехов грецких.
Только управился, как слышит — ломится какая-то тварь во все двери. Мечется туда-сюда, будто летучая мышь. У входа в спальню брякнулась об пол и встала на ноги в облике человека. Конечно, так себе облик, дрянное обличье! Того и гляди, выпрет какая-нибудь бесстыжая бесовская харя.
Солдат саблю наголо.
— Кто идёт?!
— Свои, — лукавит бес, — Я придворный государский! Пропусти, служивый!
— Не велено, — говорит солдат, — Нечистая сила тут не в почёте!
Достал орешки из кармана и пощёлкивает. Так заманчиво, что и бес не стерпел:
— Послушай, казённая твоя душа, дай-ка и мне похрумкать.
— Ну, так и быть, — протягивает солдат пригоршню пуль.
Бес полную пасть набил и ну, — грызть! Треск да хруст по всему дворцу! Пулям-то что? А вот клыки бесовские сыплются в стороны, точно скорлупа.
Солдат меж тем дюжину орехов, словно семечки, налузгал.
— Крепки у тебя зубы! — дивится бес.
— Да что там! — усмехается солдат. — Давно уж притупил на службе сухариками, а в молодые годы таким зубастым был — не тебе ровня!
Обидно бесу, а возразить нечего. Вот и думает, как бы солдата облапошить да унизить, чтобы знал, кто тут главный.
И вдруг видит — карты игральные! Ну, карты для всякого беса — отрада, в карты бес любого надует. Вот он и говорит:
— Что ли перекинемся, служивый!
— А на какой интерес? — спрашивает солдат.
— Знамо дело — на деньги!
— Эх, бес, орехов ты, бес, объелся!? — вскричал солдат. — Откуда у меня деньги, если жалованье — три медных копейки? Только, считай, — в баню сходить, бороду побрить да ваксу купить! Играем на щелчки…
— Ну, коли такой бедный, пусть на щелчки, — согласился бес, — Да, чтоб не пятиться!
Сели играть. Бес, знамо дело, — дух нечистый. И на руку, понятно, нечист — всё мухлюет, карты гнёт, подтасовывает. То и дело пять тузов у него!
Солдат, хоть и видит все проделки, а помалкивает. Более того — поддаётся.
Уже десять щелчков задолжал бесу. А тот руки потирает, персты разминает.
— Проверим, каков у тебя лоб! Не расколется ли, будто орешек…
— Эх, проклятый, — вздохнул солдат и голову подставил.
Бес рад стараться. Такие щелканы отвешивает, — душу бы вышиб, кабы не железный налобник! А ему-то что — гудит, точно колокол. Зато бес все когти обломал, пальцы расплющил. Трясёт кистями — вот-вот улетит.
— Отыграться надо! — крякнул солдат. — Шутки шутками, а теперь всерьёз!
Сели снова за стол, и дело наладилось по-другому. Чертовски не везёт бесу. Как ни ловчит, а всё не та карта. В миг проиграл десять щелчков.
— Готовься! — говорит солдат. — У меня каждый палец, как дубинка, а большой — крепче булавы!
Струсил бес, аж побледнел:
— Ты, служивый, не во всю силу! Не особенно-то старайся! А лучше возьми деньгами!
— На что мне деньги твои нечистые, — усмехается солдат. — Играли на щелчки, вот и расплачивайся! Хотя, признаюсь, сердоболен я — сердце у меня жалостливое. Тут в уголке, знаешь ли, мой дядька-ротный отдыхает — рука у него лёгкая, старческая — он тебя не обидит…
Подвёл беса к чугунному болвану, оттянул злющую пружину. Ну, «ротный» огрел со всего маха, как молотком, так что бес — кубарем покатился.
— Э, нет! — говорит солдат, — Был уговор не пятиться.
Приволок беса обратно. Оттянул пружину до упора. Да так угостил чугунным кулаком, будто кувалдой. Еле очухался бес, и бежать без оглядки.
А солдат кричит вслед:
— Куда, окаянный? Ещё восемь щелчков!
Да, известно, не просто бесов отвадить. Следующей ночью налетел во дворец другой.
— Я, — говорит, — кум того, вчерашнего! Любопытствую, отчего у него звон в голове?
Ну, поболтали о том, о сём. Сели в карты играть. Досталось и куму по первое число, узнал, откуда звон, — еле ноги унёс.
Однако племя бесовское настырное! Не унимаются бесы. Тринадцать дней прошло, как солдат на пост заступил, и каждую ночь учил их, бесов, уму разуму — то в лоб, то по лбу.
Наконец, старый да зловредный бесище, батька всем прочим, решил сам проверить, почему такая заминка. Неужто какой-то солдатёнок бесам жизнь портит?
А солдат-то хитроумен! Заранее велел приготовить рукавицы железные, по пуду каждая, царапку пятизубую, вроде грабель, да три воловьи шкуры. Ну, и поджидает на посту, у спальни Марфы-царевны.
Ровно в полночь, как часы пробили, пожаловал батька-старшой. Тяжело ступает бес, полы гнутся. Оглядел белыми глазами солдата — с головы до ног. Вроде прикидывает, как ловчее сожрать.
— Ох, коротка твоя служба! — прорычал, как пёс. — Выйдешь нынче в отставку! Да не сыщут, куда вышел!
— Цыц, собака! — гаркнул служивый. — Не съешь солдата! Солдат сам собака! Убирайся, окаянный, подобру-поздорову — не то кликну моего дядьку-ротного!
Хитёр солдат, да и старый бес не прост.
— Га, на что мне твой ротный?! Буду с тобой силой мериться — на кулачках! Кто верх возьмёт, тот здесь за главного!
Ну, ладно. Посчитались они, и выпала старшому удача — его первый удар.
Примерился бесище, да как со всего плеча ахнет — точно по лбу — и раз, и другой, и третий…
Хоть и не прост старый бес, да нельзя сказать, что шибко умён. Колотит тугодум в железный налобник, запыхался.
— Экие вы, служивые, твердолобый народ…
— Отдышись, старче, — говорит солдат. — Мой черёд!
И как треснет пудовой рукавицей — завертелся бес волчком, зубы лязгают, глазки пелена застит.
— Эй, сила нечистая! — смеётся солдат. — Нечистые вы охламоны, потому и слабосильные!
— Скалься, скалься! — рявкнул бесище. — Для смеху и поддаюсь! Поглядим, кто в чехарду одолеет.
И опять повезло старшому — ему первому скакать. Как вспрыгнул солдату на спину, так всю кожу когтями сволок. Да хоть и не прост старый бес, а видно, что глуп. Три раза запрыгивал, три воловьих шкуры сорвал!
— Ну, и толстокожий вы народ, солдаты! — плюнул бесище.
— А иначе никак! — потешается солдат. — Такая служба — что ни день, по сто шкур спускают! Верно, дядька-ротный?!
Оглянулся бес.
— Это что ли твой ротный в тёмном уголке? А чего рот раззявил?
— Да, видать, над тобой потешается!
— Чином не вышел надо мной глумиться! — зашипел бесище зловредный.
Подлетел к болвану — хвать его по башке. Да тут главная-то пружина и сработала! Угодил бес в чугунные объятья, словно в тиски, нипочём не вырваться.
А солдат и давай царапкой ему спину драть — всю шкуру долой!
Орёт бесище во что горазд — то волком, то филином, то жабой.
— Ву-у-ву, ух-ух, ква-ква! Пусти, служивый!
— Да кто тебя держит! — говорит солдат, — Вижу, сам поддаёшься для смеху!
Как вырвался бесище, да как попал в своё логово — всё во мраке, ничего не помнит.
Долго он отлёживался. И пиявками его пользовали, и гадючьим ядом, и медвежьим помётом, а только разрыв-трава на ноги поставила.
Собрал старшой бесовской совет. Надо решать, что делать с проклятым солдатом, как выкурить из царского дворца. И надумали бесы золотом откупиться. Тут же и отправились всей шайкой.
А солдат приметил их из окна и кричит:
— Эй, дядька-ротный, поспешай! Должники идут за щелчками! Придётся попотеть!
— Полно тебе, служивый, — щебечут издали бесы. — Мы с миром! Бери золота, сколько хочешь, только сгинь из дворца.
— Ну и бесы — никакой выдумки! — удивился солдат. — Чуть что — золото! Желаете уважить, так покажите фокус-покус. Ходит молва, ребятишки, что большие вы ловкачи — хоть куда втиснетесь. Коли влезете всей гурьбой в мой ранец, уйду, право слово, куда глаза глядят.
Обрадовались бесы.
— Чего проще-то?! Открывай свой ранец!
И в один миг набились, как сельди в бочку, — целая прорва. А сверху — сам старшой, будто налим усатый.
— Вы, ребята, подружней, чтоб без зазоров! — командует солдат. — Если пряжки не сойдутся — это не в счёт…
— Не твоя печаль, как мы тут притулились, — ворчит старый бес. — Натяни крышку, дурень, да застёгивай!
Солдат на ранце ремни подтянул, пряжки и защёлкнулись. Вскинул ранец на спину и пошёл к царю.
— Вот, ваше величество, вся нечистая сила скопом! Получите под расписку.
— Да верно ли, что все тут? — спрашивает царь.
— Все! Все! — вопят бесы из ранца. — От мала до велика! И старшой с нами!
— Ну, раз такая фортуна, — обрадовался царь. — Сжечь их без отсрочки!
— Жалко ранца, батюшка-величество, — опечалился солдат. — Сколько он послужил верой и правдой!
— Новый выдам! — обещает царь, — Крокодиловой кожи, с золотыми пряжками!
На том и порешили.
Слуги, не мешкая, сложили гору из осиновых дров и елового лапника, а на вершину — ранец с бесами.
Как полыхнуло, как затрещало, завыли бесы хором, словно бешеный вихорь! Да вскоре притихли в дыму. Развеялись по миру, как и не бывало.
У царя-батюшки и слёзы высохли, и насморк прошёл.
— Вот что, служивый, — говорит царь, — Моё слово верное. Про ранец, конечно, помню! Но и про Марфу-царевну не забыл! Хоть ты её и в лицо-то не видывал, а бери в жёны, как обещано, а также и полгосударства на закуску. А как я помру, так и со всей страной управишься.
На другой же день полилось вино из бочек, полетели пироги из печей.
Весёлый был пир — на весь мир! И свадьба такая же! Наконец, солдат Марфу-царевну разглядел. Ну, ничего — подходящая, пригожая.
После бесов-то любая царевна писаной красавицей покажется!
Странная котумочка
(лазаретная сказка для медсестёр)
Охранял молодой солдат покои царицы. Ходила царица мимо, не замечала его. А тут на беду вдруг заметила — улыбается солдат!
— Как так на службе?! Что за дерзость?! — говорит грозно.
Растерялся солдат — чего тут скажешь?
— Ах, молчишь!? — разгневалась царица. — Отвечать не желаешь?! Ну, так будет тебе вместо завтрака двадцать палок на спину!
А начальство, как всегда, радо стараться. Выписывают бедному служивому каждое утро по двадцать палок. И месяц так, и другой пошёл.
Уже свет белый солдату не в радость. В глазах — потёмки. Не жизнь у солдата, а каторга, сущий ад. Ходит солдат потерянный, по сторонам не глядит, а только под ноги, на сыру землю.
И вот слышит однажды чей-то голос ласковый:
— О чём, служивый, печалишься?
Стоит перед ним странник с котомочкой на плече — то ли монах, то ли юродивый, то ли нищий, то ли старец Божий. Да кто его разберёт! Словом, на кота похожий.
А поговорить с ним хочется. И рассказал солдат, что по приказу царицы бьют его палками на завтрак.
— Уже, батюшка, спины не чую, — вздыхает, — Еле ноги таскаю. Тянет меня к себе сыра земля! Утопиться что ли?
— Это дело не мудрёное — всегда успеется! — отвечает странник. — Да, может, как знать, помогу я тебе.
Скинул он с плеча котомочку. Странная котомка у странника — не велика и не мала. Вроде мешок, а вроде бы и кошель с тесёмками.
Странник внутрь дунул, намурлыкал что-то, да и затянул узелком тесёмочки.
— Готово, — говорит. — Теперь слушай-запоминай свой манёвр. В полночь-заполночь обойдёшь три раза с котумочкой вокруг дворца. У ворот распусти тесёмки и смело ступай в покои — все спать будут. Царицу — в котумочку. Котумочку — за плечи. И бегом в дом лихача-извозчика. Там царицу оставишь, а жену извозчика во дворец доставишь!
Ну, манёвр, конечно, необычный. Да солдат ко всякому привычный. И не такое исполнял!
Одного понять не мог, что у него за плечами, — котомочка или котумочка? Но махнул на это рукой. И сделал всё в точности, как велел странник. После чего котомка сгинула.
Ранним утром, ещё солнце не взошло, пробудился лихач-извозчик, толкает жену в бок:
— Подай, баба, квасу!
— Молчать! — взвилась спросонок царица. — Какая такая баба?! Я тебе — государыня!
Извозчик очень изумился, челюсть отвисла.
— Ты, жёнка, чего — спятила!? — говорит, — Аль баранины на ночь объелась?
— Ай, мужик нечёсаный! — завопила царица, оглядевшись. — Эй, стража!
— Сейчас, погодь, будет стража, — кивнул лихач-извозчик, — Уже спешит во все лопатки!
Снял кнут со стены и давай её лупить, отхаживать.
— Вот те, баба, стража! Вот те, мужик нечёсаный! А вот и государыня!
Уморился и снова захрапел.
А царица вся в слезах сидит в уголке среди хомутов, вожжей и попон вонючих.
«Где я, на каком свете? — думает, — На этом такой жути быть не может! Похоже, что на том я свете — не иначе, как в аду».
Совсем ослабела царица от таких мыслей да прилегла на кровать.
А извозчик-лихач вскоре пробудился — на работу пора — и снова жену в бок пихает:
— Ну, баба, и впрямь очумела! Живо за хозяйство!
Но царица строптивая. Хоть и думает, что в аду, да не отступает. Всё бы ей вывернуть на свой манер.
— Пошёл прочь, простофиля! — и пощёчину ему, — Что хочу, то и ворочу! Прикажу — в кандалы закуют! Прикажу — сейчас высекут!
Извозчик ушам не верит. Сроду такого не слыхал. Тем более от собственной бабы.
Схватил вожжи, свернул вчетверо, и царицу — вдоль-поперёк:
— Завтрак на стол! Коней скрести, овса задавать! Полы драить!
Так от всей души вдалбливал, что взялась-таки отлупцованная царица по хозяйству хлопотать. Да всё у неё наперекосяк — из рук валится, бьётся и ломается.
Затеяла стирку — рукава у рубахи оторвала.
— Наверное, я захворала, — говорит.
— Сейчас здоровёхонька будешь, — ободряет извозчик, — Кнут-молодец все болезни лечит!
«Ну, сущий ад, — думает царица. — Может, мне в этой поганой лохани утопиться?»
А извозчик и думать-то не дозволяет. Знай, учит — то кнутом, то вожжами, а то и оглоблей. Ну, если в аду и больше чертей, то рядом с царицей за её грехи — один самый главный — лихач-извозчик! Живого места на ней не осталось. Ни прилечь, ни присесть. Только и остаётся у плиты стоять да чужие подштанники стирать.