— Нет, дедушка Илья! — решительно вмешалась Зорянка. — Володимирке с тобой не поедет. Он у нас жить останется. У железной птицы то одно, то другое чинить понадобится. Как же ему без кузницы обойтись?
— Ишь ты, стрекоза! — рассмеялся Муромец. — Жениха себе загодя припасаешь? Ловка девка! Молодец!
— Ой, дедушка! — воскликнула Зорянка, прикрыв от смущения лицо рукавом. А Илья Муромец, очень довольный шуткой, продолжал хохотать во все горло.
Я тоже почему-то смутился не меньше Зорянки и, чтобы не показать этого, пустил своего Орлика в галоп. Он птицей рванул вперед. Привстав на стременах, я весь отдался восхитительной скачке по мягкой лесной дороге, следя лишь за тем, чтобы не напороться лицом на какой-нибудь сук или ветку.
Так я проскакал километр или чуть побольше. Затем Орлик перешел на рысь, с рыси на шаг, а потом и вовсе остановился. Я толкал его каблуками в бока, но он не трогался с места и к чему-то прислушивался. Потом сам, без понуканий, весело побежал вперед, и мы выехали на небольшую поляну. Дорога, пересекая ее, уходила в молодой частый ельник, густой и темный. У самого въезда в него, среди буйно разросшихся незабудок пробивался небольшой родничок. Это было очень кстати. Я слез с Орлика и нагнулся над прозрачной водой. А когда, напившись, поднялся с места, то увидел прямо перед собой, шагах в пяти, человека, целившегося мне прямо в грудь, оттянув тетиву до самого уха. Я видел его искривленный в недоброй усмешке рот, прищуренный глаз и направленное в меня, чуть подрагивающее от напряжения острие стрелы, готовой в любую секунду сорваться…
Из-за серого, заросшего мхом ствола старой ели вышел еще один человек. Он приложил палец к губам, приказывая мне молчать. Но я, даже если бы захотел, все равно не сумел бы крикнуть. Всего меня словно парализовало от ужаса. Боковым зрением я отмечал появление за молоденькими елочками все новых людей. Но по-настоящему я видел в эти мгновения только острый наконечник стрелы, прищуренный глаз, недобрую усмешку да грязную загорелую руку на тугой тетиве.
«Лишь бы стрела у него не сорвалась!» — мелькнула у меня мысль, ибо я уже понял, что, если человек не выстрелил сразу, значит, убивать меня он не собирается. Стрелок, все так же нехорошо усмехаясь, медленно опустил лук. Я вздохнул с облегчением и перевел взгляд на других, окруживших меня людей. Прежде всего я узнал Волчату в его красном плаще. Потом детину с узловатой дубиной и, наконец, того, в коричневой с белым пятном меховой безрукавке, который выслеживал нас.
Итак, вся их бандитская компания была в сборе. Сейчас меня свяжут, посадят на коня и умчат в неизвестном направлении. И Илья Муромец ничего не успеет сделать. Он ведь еще далеко. Прощай, Зорянка, прощай, кузнец, прощай, мой злосчастный вертолетик…
— С этим хлопот не будет, — сказал Волчата, кивнув в мою сторону. — Небось уже в штаны намочил. Кузнеца с девчонкой тоже живыми возьмем. За кузнеца кочевники не меньше пяти коней нам дадут. Умелец! Главное — Илью стрелами сбить. В рукопашном бою его не возьмешь. Только из засады можно. Он без кольчуги едет. В грудь ему цельтесь.
Я поразился: выходит, они охотились совсем не за мной, а за Ильей Ивановичем?
— Как бы нам за Муромца от князя Владимира беды не принять, — неуверенно сказал один из бандитов.
— Много ты знаешь! — рассмеялся Волчата. — Да он рад будет. Ему Муромец поперек горла как кость стоит. А ну, по местам! Стрелять всем сразу, как только я свистну. Ты, Шершень, отрока на себя возьми. Ежели пискнет, в горло нож — и дело с концом! Понял?
Тот, что был в меховой безрукавке, подошел вплотную, приставил большой нож к моему горлу и сказал, усмехнувшись:
— Чего не понять…
Острие широкого, длинного ножа царапнуло мне кожу на шее. Я содрогнулся от ужаса. Такому что курицу зарезать, что человека — никакой разницы. Толкнет вперед руку и — все!
Я представил себе, как лезвие ножа с хрустом входит в горло, и чуть было не закричал от страха и жалости к самому себе. Но тут же опомнился, потому что именно кричать-то мне и нельзя было. Я стоял на грани смерти и жизни, не смея пошевелиться. Вокруг порхали, перелетая с ветки на ветку, какие-то птички. Ярко светило солнце, тихо журчала вода в ручейке. И невозможно было поверить, что через секунду все это может кончиться, навсегда исчезнуть. Вернее, все это останется, а меня не будет. Это было столь чудовищным и несправедливым, что я опять едва не закричал. Шершень поглядел на меня внимательно и чуть-чуть надавил мне на горло своим страшным ножом.
Я судорожно вздохнул и вдруг подумал о том, что где-то совсем уже близко Илья Иванович. Едет не спеша, в распахнутой на груди рубахе, ничего не подозревающий и фактически безоружный. Он спокоен, он знает, что я ускакал вперед, он надеется на меня, он не ждет нападения! Я представил себе, как он выедет на эту полянку, как подъедет поближе к этому родничку и как несколько стрел сразу проткнут ему грудь. Нет, этого никак нельзя допустить! Надо закричать, надо предупредить его.
Но ведь нож Шершня тут же вонзится мне в горло. Это верная гибель. А вот Илье Муромцу, как известно, смерть в бою не написана. Да он и сам говорил мне об этом. И в былинах так сказано. Зачем же мне умирать? Может быть, и так все обойдется, без моего вмешательства?
Между тем Шершню надоело держать вплотную нож. Наверное, рука устала. И он опустил его. Но от этого мне вовсе не стало легче. Я понимал, что все равно ничего не смогу сделать: ни отпрыгнуть в сторону, ни ударить своего «сторожа», ни вырвать у него нож. Он был гораздо сильнее меня. И конечно, куда лучше умел действовать в такой обстановке.
И в то же время я все яснее осознавал, что должен, обязательно должен предупредить Муромца. Как могу я, современный человек, верить в какие-то предсказания? Илья Иванович такой же человек, как и все, он тоже может погибнуть. И я не могу, не имею права допустить его гибели. Будь что будет! Я подожду, пока он появится перед этой полянкой, еще за деревьями, и тогда закричу, и ударю ногой Шершня, рванусь куда-нибудь в сторону. Я понял, что именно так и сделаю, когда настанет решительный миг. Ведь иначе нельзя, невозможно. Я не смогу жить предателем. И все-таки… Неужели я, человек из будущего, ничего не смогу придумать? Надо чем-то напугать или удивить этих людей. Но чем? Показать Шершню свои часы? Нет, не годится. Он их просто отнимет, а рассматривать станет после. Стоп! В кармане у меня лежит газовая зажигалка. Огненный язык Змея Горыныча!
Я, словно бы почесывая ногу, опустил руку в карман, нащупал там зажигалку, повернул до отказа регулятор величины пламени и, незаметно, в кулаке, поднеся зажигалку ко рту, внезапно выпустил прямо в сторожившего меня бандита длинный язык пламени. Эффект превзошел все ожидания. Шершень сначала отпрянул, вытаращив глаза, а потом заорал так, что даже листья на кустах задрожали. Волчата и остальные его воины оторопело уставились на него. И тут я вторично «изрыгнул изо рта» великолепную, полуметровой длины струю пламени.
На этот раз никто из них не закричал. Они повернулись и молча кинулись бежать кто куда. Только и слышно было, как в лесу трещали сухие сучья под их ногами. Потом все стихло. Я подобрал брошенное кем-то легонькое копье и прислушался. Вот кто-то осторожно свистнул в кустах. Ему тоже ответили свистом. Где-то подальше заржала лошадь. Ясно было, что бандиты еще оставались поблизости. Наверное, они пришли в себя и теперь собираются вместе, чтобы решить, как быть дальше.
На всякий случай я спрятался за ствол старой ели. И не зря. Шагах в двадцати от меня качнулась молоденькая елочка, и из-под нее вылез Шершень. Убедившись, что «огнедышащий человек» исчез, он обернулся и помахал рукой, подзывая товарищей. Но как раз в это время послышался тяжелый топот Чубарого и на поляну бурей ворвался Илья Иванович. Он скакал во весь мах, по-прежнему в одной лишь холстинной, распахнутой на груди рубахе, но прикрываясь большим круглым щитом и подняв над головой свою страшную, тяжелую булаву.
Я выскочил из-за дерева и мигом вскочил на Орлика, спокойно щипавшего травку.
— Кто кричал? Что случилось? — крикнул Илья Иванович, осаживая рядом со мной Чубарого.
— Волчата! — объяснил я ему все одним этим именем. В лесу на дороге послышался топот лошадиных копыт. Бандиты, не приняв бой, удирали.
— Держи-и-и их! Имай! — закричал Илья Муромец громовым голосом и тоже пустил коня по дороге. Я помчался за ним. Доскакав до поворота, мы увидели пригнувшихся к гривам коней бандитов Волчаты. Впереди своего воинства удирал сам предводитель в развевающемся красном плаще.
— Ого-го-о-о! Вот я вас! — кричал Муромец, и голос его отзывался эхом по всему лесу. Массивный боевой конь Ильи Ивановича за каждый прыжок покрывал расстояние, равное двум прыжкам Орлика. Но мой конек выбрасывал ноги чаще, и поэтому мы с Ильей Муромцем скакали рядом, плечо к плечу. Илья Иванович шумно, весело и озорно мчался по дороге, криками наводя ужас на беглецов. Кто-то из них, обернувшись, пустил в нас стрелу. Она просвистела совсем рядом, между мной и Ильей Ивановичем. Но мне совсем не было страшно.
— Ура-а-а! — кричал я, потрясая трофейным копьем и колотя Орлика пятками. А он и так стлался над самой дорогой, не желая отставать от Чубарого.
— Вот мы вас! — гремел Илья Муромец.
Наконец мы прекратили погоню. Топот лошадей беглецов постепенно стихал вдали. Раскрасневшийся, веселый Илья Иванович одобрительно посмотрел на меня.
— А ты удалец, Володимирке. Стрелы не спужался! Он ведь в тебя целил, мазурик тот.
Когда подъехала телега, кузнец, словно ничего не случилось, засунул под шкуры непонадобившийся кистень, стегнул хворостиной лошадь, и мы снова поехали. Только Зорянка с тревогой поглядывала на меня и, убедившись, что я невредим, улыбнулась и стала плести венок из лесных цветов, лежавших рядом с ней на телеге.
Муромец, вздохнув, натянул на себя кольчугу, прикрыв голову шлемом.
— Сулицу вот так держать надо! — показал он мне, придавая правильное положение моему легкому копью. — Тогда и коня не поранишь случайно и метнуть, в случае чего, удобно. Вот так и держи. Понял? Пора тебе воином становиться.
Но я понял не только это. Я понял по его голосу, что я для него теперь не только откуда-то взявшийся странный мальчишка, а близкий для него человек. Да и он для меня был теперь не просто былинным Ильей Муромцем.
Еще через час мы выбрались на другую, более торную дорогу с хорошо наезженной колеей и настилом из бревен через ручей.
— Узнаешь? — спросил меня Илья Муромец.
Да, это была та самая дорога, где я впервые встретился с ним. Вот он, поросший соснами холм, где мы ели хлеб с салом и луком. Вот мостик. Ничего здесь не изменилось за эти три дня. Даже берестяной ковшик по-прежнему висит на кусте.
Незаметно мы подъехали к тому месту, где надо было сворачивать с дороги, чтобы лесом пройти к поляне, где остался мой вертолет. Ехавший впереди Илья Иванович остановился, слез с коня и опять начал стаскивать с себя кольчугу.
— С телегой по лесу не проедешь. Придется просеку пробивать. А ну, Кузьма, достань топоришко, я разомнусь маленько.
Кузнец достал из-под шкур топор, передал его Муромцу, а сам нетерпеливо позвал меня:
— Оставь коня здесь. Идем посмотрим, что за птица такая.
Илья Иванович стал расчищать проезд для телеги, а мы с кузнецом пошли через чащобу по уже знакомой мне тропинке.
Вертолетик оказался на прежнем месте и в полной сохранности. Кузнец медленно обошел его. Потом еще и еще раз. Заглянул снизу, потрогал рукой резину на колесе. Осторожно постучал пальцем по обшивке фюзеляжа, притронулся к прозрачному колпаку кабины. Капли пота выступили на его лбу, в самый кончик длинного носа впился комар. Он ничего не замечал, ничего не чувствовал. Глаза у него возбужденно светились, руки подрагивали. Я испугался за рассудок этого человека. Чего доброго, тронется, не выдержав лавинного потока информации, обрушившегося на него.
Кузнецу и в самом деле стало неважно. Он вдруг судорожно вздохнул, как рыба, глотая воздух, побледнел и медленно пошел по поляне, чуть пошатываясь и не разбирая дороги. У самого края поляны он присел на ствол упавшего дерева, сорвал ветку черники и механически отправлял в рот ягоды одну за другой. А сам все смотрел и смотрел на ярко-красное необыкновенное творение человеческих рук, стоявшее перед ним.
Вдруг он сорвался с места, отбросил веточку черники и, решительно подойдя к вертолетику, хрипло произнес:
— Открой!
Я понял, что он хочет заглянуть внутрь, и поднял прозрачный колпак кабины. Утерев со лба пот и, видимо, вполне овладев собою, кузнец принялся изучать неведомое сооружение. Начал он с самого простого: защелки на замке колпака кабины. Легонько поворачивая ручку замка, он задвигал и выдвигал защелку. Разобравшись в устройстве этого механизма, кузнец заметно повеселел.
— А это что? А это зачем? — посыпались на меня вопросы. Пока речь шла о таких вещах, как кабина, несущий винт и других более или менее простых устройствах, я был в силах отвечать. Кузнец спрашивал, а я пояснял как можно более популярно. Но настырный Кузьма хотел докопаться до самой сути:
— Ежели мельничные крылья шибко крутить, то, понятное дело, взлететь можно. Но какая сила их крутит?
Я стал рассказывать ему о принципе работы газороторных двигателей, отлил и поджег немного горючего, а он задавал мне все новые и новые вопросы. Уж не знаю, кто из нас двоих больше устал к концу этих необычных занятий. Как выяснилось, на многие вопросы я не знал, что ответить. Я ведь умел только управлять вертолетом. Ну и имел некоторое представление о его устройстве. Но он хотел знать все. Ему важно было понять, почему резина упругая и где можно было найти «руду» для выплавки дюраля или как работает магнето и почему зажигаются лампочки.
На мое счастье невдалеке с шумом рухнуло дерево и на полянку выехала телега. Лошадь под уздцы вела Зорянка. Илья Иванович вышел вслед за ней с топором на плече. Кузнец сказал мне: «Будет покедова» — и принялся разгружать воз.
Ох и поработали мы в тот вечер! Илья Иванович рубил в лесу сухие деревья, я таскал еловый лапник и жерди для шалаша, Зорянка серпом выжинала высокую траву вокруг вертолетика. Разгрузив телегу, он погнал нас всех опять на Оку за камнями и глиной. Вернулись мы уже к вечеру с полным грузом коричневой глины и крепких речных голышей-булыжников. Кузьма тут же принялся складывать из них печку-горн. На расчищенной площадке он уже устроил к нашему приезду навес из еловой коры, укрепил наковаленку на деревянной колоде и установил в ней же вертикально железную доску с рядом отверстий уменьшающегося диаметра. Это, как он сказал, была волочильня для изготовления проволоки.
Только в сумерках мы собрались вокруг костра, у которого давно уже хлопотала Зорянка. Ели молча. Кузнец задумчиво жевал кусок вареной оленины, привезенной из дома. Видно было, что мысли его все еще были там, у невиданной и неслыханной металлической птицы. Ему нетерпелось самому видеть ее полет, и он жаждал работы. Он и сейчас, во время еды, держал перед собой обломок лопасти на коленях и время от времени поднимал его на уровень глаз, как бы мысленно прилаживая на место.
— Ничего не выйдет! — сказал я, кивнув головой на обломок. — Сплав, из которого сделана лопасть, ни варить, ни паять нельзя.
— А мы его на заклепочках! — с живостью возразил кузнец. — В три ряда заклепки пустим. Для верности. Крылья-то, поди, шибко крутиться будут?
Я подтвердил, что обороты действительно будут большие.
— То-то и оно! — удовлетворенно воскликнул Кузьма. — Обязательно в три ряда клепать придется. Иначе нельзя.
И он, приняв успокоительное для себя решение, отправился спать в шалаш, где Илья Иванович своим могучим храпом уже отгонял от нашей полянки всех хищников.
Мы с Зорянкой остались вдвоем у костра. Она сидела укутавшись с ногами в большой отцовский тулуп. Темный лес, казалось, придвинулся к нам совсем близко. Вершины деревьев неподвижно стояли на фоне звездного неба. Холодный свет месяца слегка серебрил их. Костер медленно догорал, и синие язычки пламени то появлялись на головешках, то исчезали.