Передохнула. Потом снова. Очень смешно и громко.
Николай Иванович оглядывался, стеснялся. Люська взрослая, Люська девочка. Николая Ивановича мгновенные перемены смущали, сбивали с толку, он терялся, не успевал перестраиваться. В Люську с размаху врезался парень с сумкой Adidas.
— Чего ревешь белугой!
— Я белуга? — Люська ткнула поводок Николаю Ивановичу, смерила парня взглядом. — Ах ты, Адидас несчастный! Японский поклон — начали!
— Чего начали? — оторопел парень.
— Приемы!
Парень отмахнулся от Люськи сумкой и скрылся.
— Понял? — спросила Люська Николая Ивановича.
— Не понял.
— Вначале кланяемся по-японски… — Люська поклонилась по-японски, как она считала. — Делаем магические жесты… — Тоже, как она считала:
Николай Иванович, не менее оторопело, чем Адидас, смотрел на Люсю.
Их окружили любопытные.
— Ладно, — сказала Люся и взяла у него поводок. — Научу потом — адское каратэ.
Николай Иванович впервые пожалел, что нет здесь сейчас Зои Авдеевны, может быть, она сумела бы обуздать Люську. Осторожно спросил, когда Люся уже окончательно успокоилась:
— Если вместо мороженого купим что-нибудь другое?
— Сегодня хочу мороженого. Как у тебя самого горло? Еще с гландами?
Николай Иванович испугался, что Люся начнет проверять у него горло, быстро ответил:
— С гландами.
— Надо есть мороженое, пока ты с гландами.
— Ты так думаешь?
— Я знаю.
— Не наоборот? — засомневался Николай Иванович.
— Раньше было наоборот, а теперь нет. Теперь все наоборот, что было раньше. — Люся уже сворачивала к будке с надписью «Мороженое». Она давно заприметила будку.
— Постой здесь с Пеле, я куплю. Ты не знаешь ассортимента.
Николай Иванович дал Люсе деньги и остался стоять с Пеле. Пеле начал себя вылизывать — забрызгался, что ли, когда поскользнулся на апельсиновой корке?
Люся вернулась с двумя простыми вафельными стаканчиками.
— Тебе не надо, — сказала Николаю Ивановичу, — простудишься.
— Ты сама, пожалуйста, но простудись.
— За меня не волнуйся, я удивительно сильная. Может, все-таки будешь? — протянула стаканчик.
— Ешь, — сказал Николай Иванович. — Я покормлю Пеле.
Люся принялась за стаканчик, а Николай Иванович часть мороженого на круглой бумажке, которой был закрыт стаканчик, дал Футболисту, положил перед ним на землю и сам все-таки начал есть остальное. Хотелось не отставать от Люськи. Мороженое зимой на улице он не ел с тех пор, когда жил под кличкой Коноплястый. Мимо двигалась старуха в ржавой шубе с высоким тяжелым воротником, прикрытым сверху бархатной, как тазик, шляпкой. Старуха в просвет воротника, как сквозь амбразуру, прогремела:
— Непозволительно кормить ребенка мороженым зимой.
«Так и знал», — подумал Николай Иванович и в ответ вежливо приподнял шляпу.
— Ребенок не собака, — последовало из амбразуры, и шуба двинулась прочь.
Николай Иванович смутился, Люська не дрогнула, только сказала:
— Старух не терплю.
— Нехорошо, Люся.
— Бабушек люблю. А старики добрее, не замечал?
— Я потрясающе добрый, — сказал Николай Иванович.
— Ты не старик, теперь все наоборот, я говорила. — Это была явная не прикрытая ничем уступка Николаю Ивановичу. — Купим джинсовый костюм.
— Кому?
— Тебе, когда потеплеет. Наклонись.
Николай Иванович наклонился. Люська сняла с него шляпу и примерила ему свою полосатую кепку.
— Пожалуй, слишком. — И нахлобучила снова шляпу. — Я над этим еще подумаю.
— Но…
— Со шляпой расстанешься — она мешает тебе жить.
— Я ношу ее всю жизнь.
— Всю жизнь и мешала.
Капли мороженого упали Николаю Ивановичу на пальто. Николай Иванович уже мечтал избавиться от стаканчика, в растерянности вертел его в пальцах. Подставил Пеле. Футболист сунул в стаканчик язык, подождал, пока стаканчик приклеется, и легко отправил в рот. Дрожь от удовольствия пробежала по хребту Футболиста и подняла шерсть на хвосте, будто траву ветерком.
— Ты не умеешь есть мороженое на улице, — сказала Люся и свой стаканчик тоже подставила Пеле, чтобы он насладился. Варежкой начала очищать пальто Николая Ивановича. — Ты как маленький, погляди на себя.
Николай Иванович застенчиво переминался и сделал движение вперед-назад головой, тоже от застенчивости. Люся закончила вытирать пальто, отошла, поглядела — чистое…
— Надо, чтобы между твоим животом и стаканчиком было расстояние, тогда капли будут падать не на тебя, а на мостовую.
Николай Иванович кивнул, он понял.
— Может, ты живот отрастил? Нет? Как у тебя с мускулами? Крепкие? Гиря у тебя есть?
— Гиря? — испугался Николай Иванович. — Какая?
— Пудовая…
— Что-о? — у Николая Ивановича глаза полезли на лоб.
— Ты должен быть сильным, но не толстым. Улавливаешь разницу?
— Улавливаю…
Николай Иванович никогда не был сильным, но и толстым не был.
— Нельзя как-нибудь без нее? — робко спросил Николай Иванович.
— Без гири нельзя.
«Так что же это? — в отчаянии подумал Николай Иванович. — Гиря и адское каратэ сразу!» Но решил промолчать и не напоминать, хотя бы о каратэ. Тем более, Люська, к счастью, отвлеклась: ее внимание переключилось на витрину, в которой были выставлены раскрашенные дамы — манекены.
Люська сощурилась, ногу поставила за ногу: мечтала, забыв о гирях. Николай Иванович и Пеле ждали. А куда спешить? Дамы в витрине были в длинных платьях, в сверкающих ожерельях и серьгах, в прическах, таинственно, серебристо улыбались.
— Нравятся? — спросила Люська, не оборачиваясь и не отрываясь от витрины.
— Кто? Они? Ну, если…
Люська не выслушала ответа.
— Когда вырасту — буду красивой.
— Ты красивая.
— Нет. Только для своего возраста.
— Почему?
— Мне еще не разрешают пользоваться гримом, как ты не понимаешь! — она сверкнула глазами в его сторону.
— Тебе это не надо.
— Надо. Хочу, чтобы на меня все смотрели, как на них.
Вот откуда красный шарф, полосатая кепка, вишни на застежках-«молниях», собачка на поводке.
— Знаешь, как это называется? Тщеславием.
— Ты ничего не понимаешь в женщинах.
— Я? — Николай Иванович растерялся.
— Да. Ты. Иначе бы ты женился.
Люська почувствовала, что обидела, нахмурилась, недовольная собой.
— Извини.
Они оставили витрину и пошли. Как ни странно, на этот раз первым шел Пеле, за ним — Люся и последним — Николай Иванович. Он смотрел на Люсю и понимал, что она переживает, и он тут же пожалел ее и простил, догнал, пошел рядом. Люська сказала:
— Я очень прямолинейная. Мне все говорят. Трой не обижается. Кирюша ранимый. Его надо тренировать, чтобы закалился. Ты ранимый?
Он ранимый, или просто несчастный, или просто никакой?
— Я тоже буду закаливаться, — сказал Николай Иванович.
— Обижаться не будешь?
Или они с Люсей быстро шли, или Пеле совсем не шел, но он оказался уже сзади.
— Не буду обижаться.
— Я не тщеславная, — сказала Люська. — Я очень целеустремленная. Разница, верно? — Люська засмеялась. — Пойдем в кино — я давно хотела посмотреть «Доску».
— Какую доску?
— Английская кинокомедия про доску. Ты любишь фильмы о чудаках?
— Люблю.
— Я тоже.
— Чудаки всегда веселые.
— И умные, — добавила Люська, — потому что им ничего не надо. — Люська засмеялась: — Кроме шоколада!
Николай Иванович серьезно посмотрел на Люську: или она все понимает, или сказала все это случайно.
— Как же мы пойдем?
— А что?
— А этот… — Николай Иванович показал на Пеле.
— Спрячешь под пальто. Пронесешь мимо билетерши. В зале я у тебя его возьму. Купи места у стенки, над кассой висит план.
Николай Иванович купил билеты у стены. Перед входом в кинотеатр Люся заставила его расстегнуть пальто, взять Футболиста и спрятать на груди. В толпе был Адидас, он тоже собирался идти в кино. Люська подлетела к нему. Адидас отшатнулся и загородился сумкой.
— Ходи с мамой, если боишься!
Билетершу миновали, как говорится, без сучка и задоринки. Пеле сидел под пальто. Даже в буфет проникли, где Люся выпила воды: ей хотелось после мороженого пить. Футболист безмолвствовал — знал дело. Люська небось выучила. Она кого угодно и чему угодно выучит. Прошли в зрительный зал, заняли места. Когда погас свет, Люся взяла Футболиста у Николая Ивановича и посадила под свое кресло у стенки. Все предусмотрела. Конспиратор. Пеле тут же погрузился в сон: его основное занятие. Вывалилась лапа, Люська задвинула ее ногой.
Начали смотреть фильм. Двое несли доску через город, которая всем, конечно, мешала — то она оказывалась у открытых дверей в автофургон и по ней влетали в автофургон велогонщики, то мешала людям переходить улицу, то всовывалась в открытое окно в квартиру, где женщина гладила белье, и женщина ставила утюг на эту доску, и доска тут же исчезала с горячим утюгом и всовывалась уже в другое окно, где совсем другая женщина, не глядя, протягивала руку и, думая, что берет телефонную трубку, на самом деле брала горячий утюг.
Зал изнывал от смеха. Люська подталкивала Николая Ивановича, чтобы и он изнывал, не стеснялся. Николай Иванович перестал стесняться и тоже начал изнывать, но все же изредка прикрывал рот шляпой, стеснялся. На экране появилась собака, английская, и залаяла.
И тут случилось непредвиденное: из-под Люськиного кресла раздался ответный лай и при этом Пеле еще громко стукался головой о сиденье — крепкая голова, ничего не скажешь. Собака на экране давно замолчала, а Пеле не успокаивался, самоутверждался.
Часть зала повернулась по направлению к Люсе и Николаю Ивановичу. Многие опять изнывали от смеха, но только не над тем, что происходило на экране, а теперь над событиями внутри зала.
— Пеле, не горячись. — Люся взяла Футболиста на колени и заткнула ему пасть варежками.
Николай Иванович представил размер скандала: по направлению к ним устремилась билетерша. Люся быстро сняла с себя куртку и набросила на Пеле, сверху прикрыла шляпой Николая Ивановича.
Билетерша была уже где-то рядом. Зал успокоился, и наступила тишина, тем более что на экране двое опять спокойненько несли доску на плечах и за ними пока что спокойненько наблюдал английский полицейский в высокой каске с маленькими козыречками спереди и сзади. Прозвучал сердитый голос билетерши:
— Кто здесь лаял?
Николай Иванович сидел совсем еще не закаленный, а Люся как ни в чем не бывало смотрела за действиями доски, потому что с доской на экране тоже назревал скандал.
— Я спрашиваю, кто здесь лаял? — билетерша стояла в проходе перед Люсей. Зрители по соседству с Николаем Ивановичем и Люсей молчали, не выдавали их.
— Здесь никто не лаял, — ответила Люська.
— Что я, глухая?
— Мы не собаки, — ответила Люська. — Мы не лаем.
Билетерша, негодуя, отошла, цепляя в темноте каблуками пол.
Люся нашла руку Николая Ивановича, пожала ее:
— Я тебе говорила, со мной не бойся.
После фильма Люся и Николай Иванович зашли в кафе. Пеле привязали снаружи и оставили. Когда очередь подошла к кассе — в очереди стояла Люська, — она спросила кассиршу, крашеную блондинку, у которой отросли темные волосы и голова была двухцветной:
— У вас есть кости?
— Какие кости?
— Обыкновенные, из бульона. У вас в меню написано, что есть бульон.
— Но бульон, а не кости.
Люся воздержалась от ответа, но что-то дрогнуло в Люськином лице.
— Мне, кроме двух порций бульона и двух порций сосисок, нужна еще кость.
— Ты что, развлекаешься?
Николай Иванович, который дал Люсе кошелек, а сам был поставлен ею в сторону, почувствовал — ну вот теперь уже точно произойдет скандал. Если не в кинозале, то здесь. У кассирши кончилась лента, она начала нервно заправлять новую. Заправила. Боковинку кассы захлопнула, будто села в такси.
— Две порции бульона, две порции сосисок, порцию хлеба, — продиктовала Люся.
«Обошлось», — с облегчением подумал Николай Иванович, но когда Люська отходила от кассирши, та вдруг неистово закричала, совсем как Зоя Авдеевна:
— Чтобы я тебя видела в последний раз!
Николай Иванович понял — Люська показала козью морду, не иначе. Николай Иванович слышал от Кирюши про эту морду. Кирюша говорил, что он даже пытался вразумить Люську — ей пора освободиться от подобных несерьезных привычек.
Люська передала Николаю Ивановичу чеки, чтобы пошел получать еду, а сама направилась к служебным дверям. Николай Иванович получил и принес на подносе две чашки бульона, две порции сосисок, порцию хлеба. Из служебных дверей появилась Люська, в руках у нее была кость из бульона, конечно. Люська, дерзко, покачивая джинсиками, медленно вплотную прошла около кассирши. Николаю Ивановичу показалось, что кассирша вся насквозь побелела от негодования. Люся вынесла кость Футболисту и положила перед ним. Футболист благодарно взглянул на Люську и начал обрабатывать кость.
Выпили бульон, съели сосиски. Люся засмеялась — она вспомнила окончание фильма «Доска»: двое принесли доску туда, куда они ее несли, — на строительство дома. Закрыли ею последний просвет в полах и приколотили. Даже постучали по ней каблуками, попробовали, крепко ли. Слышат — мяучит котенок, решили, что он в подполье. Проломали в доске дыру, потом и всю доску разломали и начали заглядывать в подполье, искать котенка, а он сидел сзади.
— Кошмарно им не повезло.
— Хуже не бывает, — согласился Николай Иванович.
— Тебе часто не везло?
— Постоянно.
— Может, сам виноват?
— Я не целеустремленный.
— Ты лирик, теперь знаю. — Люська оглядела кафе. — В ресторане, наверное, лучше — играет музыка и танцуют. Я никогда не была. Хочу быть взрослой. Сейчас какая?
— Думаю, взрослая.
Когда вышли из кафе, Пеле еще занимался костью, и так старательно, будто вытачивал что-то. Кость давно уже была гладкой до сухости.
— Нам пора. — Люся вынула у него из лап кость и бросила в решетку водостока. Пеле возмутился. Люся достала из кармана куртки пластинку жевательной резинки, сунула ему в пасть, сказала:
— Я не жую, мне надоело. А ты как?
— Я не пробовал.
— Хочешь?
— Потом, если купишь, мне джинсовый костюм.
— Договорились, — совершенно серьезно сказала Люся. Она не воспринимала его как из далекого прошлого.
— Я старый и одинокий, — сказал Николай Иванович Люське. — У меня все уже в прошлом.
— Ходи в ресторан и танцуй, — весело сказала Люська. — И ты теперь не одинокий, забыл?
— Забыл, — тоже весело откликнулся Николай Иванович.
С ним Люська, и нет больше одиночества, нет печальных дней.
Прохожий сказал:
— Ваша собака подавилась.
— Она не подавилась, — ответила Люська. — Она жует резинку.
Прохожий остановился, начал изумленно смотреть вслед Люське, Николаю Ивановичу и собаке, жующей резинку. У него в руке был прозрачный полиэтиленовый мешочек с водой, и в мешочке плавала рыбка для аквариума, очевидно, он шел из зоомагазина. Люська оглянулась, крикнула прохожему:
— Отомри!
А он все стоял, не шевелился, и только шевелилась, плавала в полиэтиленовом мешочке рыбка.
Дома Люся в домашних туфлях Николая Ивановича — она их теперь надевала, когда приходила к нему, а Николай Иванович на это время надевал свои старые кеды — опять вспоминала и смеялась над «Доской», показывала полицейского, а заодно — и прохожего с рыбкой для аквариума. Потом обрадованно воскликнула:
— Хочешь, потанцуем? Без ресторана! — и двинулась по кругу, по центру кухни. Сбросила туфли, и они, как пустые лыжи, уехали в разные стороны. — Растут бананы высоко, достать бананы нелегко… — Откинула ногой табуретку, чтобы не мешала, и двинула стол, чтобы тоже не мешал. — Что же ты? Пой, танцуй!
Николай Иванович подхватил песенку, потому что она была простой и понятной: на мотив танца маленьких лебедей из балета Чайковского. Они оба с Люськой пели и танцевали — один в незашнурованных кедах, другая — в чулках. Он вдруг понял, что многое потерял, потому что давно не танцевал, даже просто так, без ресторана.