— Что продается? — не понял Кашка.
Но Пимыч молча возился с парусником. Наверно, устал от долгого разговора. Другие ребята сказали Кашке, что коробку с набором для модели яхты можно купить в раймаге на станции. И денег надо всего шестьдесят копеек.
Всего! У Кашки таких денег в жизни не было. Где он их возьмет?
— У матери попроси, — посоветовал
Пимыч. — Небось даст…
— Мама уехала, — сказал Кашка и почувствовал, что в горле вырастает что-то твердое и угловатое, как маленький деревянный кубик.
— Ну, отец даст.
— У него операция. Они вместе уехали, — шепотом сказал Кашка. — Я с бабой Лизой живу…
— Ну… — начал Пимыч, но замолчал и задумался.
— А пускай сам заработает, — предложил Левка. — Чего попрошайничать?
— Как? — удивился Кашка.
— А как мы. На ягодах. Набери да продай на станции. По пятнадцать копеек за стакан если продавать, всего четыре стакана надо… Только тебе ведь не набрать четыре стакана.
Кашка снял с мокрых штанов прилипшую водоросль, заложил руки за спину и посмотрел на Левку, как на маленького. Он даже чуть не засмеялся. Кашка знал такие ягодные места, какие Левке, наверно, даже в мечтах не мечтались. Недаром Кашка умел делать открытия.
Мальчишки продавали ягоды на станционной платформе.
Кашка бывал здесь и раньше. Правда, на перроне он появлялся редко, нечего там было делать. Зато любил Кашка путешествовать под платформой. Она была старая, деревянная и держалась на высоких столбиках. Ходить под ней можно было не сгибаясь. Там стоял сумрак, словно в кощеевом подземелье. Кряхтел и потрескивал потолок. Сыпался за воротник древесный сор. Вздрагивали на земляном полу солнечные полоски. А за дощатой стенкой, как чудовища, с тяжелым ревом пробегали вагонные колеса.
Здесь Кашка находил интересные вещи, которые падали сверху в щели: разные пуговицы, спичечные коробки с незнакомыми наклейками, конфетные фантики, запонки… А один раз нашел он денежку — три копейки. Правда, в тот же вечер он ее потерял, но долго еще вспоминал об этой находке с удовольствием.
Но сейчас Кашке нужны были не три копейки, а целых шестьдесят. И шел Кашка не вниз, а наверх, на перрон. Осторожно прижимал к груди четыре кулька с луговой клубникой.
Мальчишки стояли, прислонившись к шаткому палисаднику. Вид у них был очень независимый. Будто они пришли не ягоды продавать, а просто поглазеть на зеленые вагоны подошедшего поезда, на тепловозы, на облака. А на пассажиров они вроде бы и не смотрели. Даже Левка Махаев стоял с равнодушно-кислым лицом, хотя у него уши дергались от волнения, когда пассажиры проходили близко, — так ему хотелось поскорее продать свою клубнику…
Кашка старался, чтобы все у него было как у других ребят. Он и кульки для ягод свернул не из газеты, а из листков старого папиного учебника. Так делали почему-то все мальчишки. Только держать себя независимо и гордо Кашка не умел. И пристроиться к ребятам он не решился, а они его не позвали. Может быть, и не заметили. Кашка ушел на другой конец платформы и встал у столба с железным плакатом: «Граждане! Ходить по путям опасно!»
Чувствовал себя торговец ягодами неважно. В животе было холодно, и все время хотелось глотать воздух. Будто вышел Кашка на опасное дело.
В глубине души он совсем не верил, что кто-то подойдет к нему и станет покупать промокшие кульки с клубникой. И не знал, что делать, если это случится. Но к нему подошли незаметно откуда-то сбоку, и Кашка вздрогнул.
Покупателей было двое. Кашка заметил, что на них серые одинаковые пиджаки и синие фуфайки с белыми полосками у ворота. И какие-то значки на отворотах пиджаков. Лица у них были тоже похожие. Разные, но все-таки похожие. И как будто знакомые. Кашке вдруг показалось, что такие же лица — узковатые, с жесткими подбородками и легким прищуром глаз — были у летчиков, про которых он недавно смотрел кино. Только летчики выглядели постарше.
Кашке нравились люди с такими лицами.
— Продаешь? — спросил один, с золотисто-синим значком. — Почем?
В горле у Кашки что-то по-птичьи пискнуло.
— Пи…питнадцать коп…пеек, — выдавил он.
Тот, который спрашивал, наклонил голову и стал с интересом смотреть на Кашку. Так разглядывают какой-нибудь интересный пустячок, винтик, например, или брошку, если случайно найдут их на тротуаре… Потом он сказал негромко и печально:
— Слушай, ты… рыцарь наживы. Совесть у тебя есть?
Кашка считал, что есть. Но вообще-то вопрос был непонятный. При чем здесь совесть? И еще рыцарь какой-то…
— Ягоды… они хорошие, — на всякий случай сказал он.
— Я так и думал, — мрачно откликнулся человек с синим значком.
Тогда вмешался его товарищ:
— Борис… Ну чего пристал к парню? Он по такой же цене продает, как и все.
— Все они «как все», — с резкой усмешкой бросил Борис. — Я таким вот пацаненком был, когда на целину первые эшелоны шли. Мы со своих огородов помидоры тягали и к вагонам тащили, чтобы ребятам дать на дорогу. А тут — «питнадцать копеек».
Кашка почувствовал, что эти слова обидные. И все-таки не обиделся. Не сумел обидеться. Потому что Борис Кашке понравился.
А может быть, подумал Кашка, у него нет пятнадцати копеек? Ягод попробовать хочется, а денег нет.
Или, может быть, он думает, что Кашка жадный?
— Ну, возьми… — простодушно сказал Кашка. Он почему-то даже не заметил, что обращается к Борису на «ты».
— Что? — не понял тот.
— Возьми так, — повторил Кашка со всей убедительностью. — Не надо копеек.
Что-то изменилось в лице у Бориса. Растерялся он или смутился. Запустил руку в карман пиджака, стал смотреть мимо Кашки и непонятно ответил:
— Благодарю. Я платежеспособен…
Но его спутник взял у Кашки ягоды и вложил кулек в ладонь Бориса:
— Бери, раз дают, — и подмигнул Кашке.
Кашка протянул кулек и ему. И услышал:
— А не жалко тебе?
Кашка удивился. Жалко? Наверно, этот человек не знает, сколько ягод можно отыскать на лесных буграх и полянах совсем недалеко от поселка.
Ну… конечно, хотелось купить поскорее кораблик. Но раз уж он одну порцию клубники отдал, значит, шестьдесят копеек все равно сегодня не заработать. Поэтому остальные ягоды вообще жалеть не стоит. Нисколечко.
— Спасибо, — вдруг сказал Борис. — Знаешь что? Ты… — Он не договорил, потому что к ним подбежала девушка в серой куртке с блестящими застежками. Веселая такая девушка, с пестрой косынкой, повязанной, как пионерский галстук.
— Ребята, вы где? Поезд отходит сейчас!
— Мы здесь, — коротко сообщил Борис. — Мы заняты. Поезд подождет.
— Один симпатичный юноша угощает нас ягодами, — объяснил товарищ Бориса.
— Только вас угощает? Или всех? — поинтересовалась девушка.
— Вот, берите, — сказал Кашка. Он уже не робел, не стеснялся. Чувствовал только смутную зависть: сейчас эти люди сядут в поезд и поедут, а он, Кашка, останется.
Ну ладно, пусть едут. Это, конечно, хорошие люди…
Да, но оставался еще один кулек.
— Куда же его? — растерянно спросил Кашка.
— Ешь сам, — хором сказали трое и побежали в конец поезда, к своему вагону.
Потом этот вагон медленно проехал мимо Кашки, и тот увидел в тамбуре всех троих. Они махали Кашке руками. И смеялись. А девушка даже сняла косынку с шеи и размахивала ею, как флагом.
Кашка торопливо замахал в ответ. Той рукой, в которой держал ягоды. Они сыпались из бумаги и падали на доски, как тяжелые дождевые капли, но Кашка не обращал внимания. Впервые в жизни он провожал хороших людей в далекую путь-дорогу. Хотя нет, недавно он провожал маму и папу, и мама тоже махала ему из вагона. Но тогда было грустное прощание, а сейчас веселое…
— Ну и дурак, — услышал Кашка за спиной. Обернулся. Это Левка Махаев обругал его. Он, значит, следил за Кашкой. Теперь Левка стоял рядом и смотрел с презрением.
— Пентюх необразованный, — сказал он. — Облапошили тебя, как деревяшку. Лопух ты…
Но Кашка чувствовал, что он не лопух. Он не забудет, как три незнакомых человека смеялись и махали ему из вагона. Левке, конечно, никто не махал, хотя он и продал все ягоды.
— Остался без яхты, ну и фиг с тобой, — закончил Левка и сплюнул. — Салага…
Кашка отошел. Издалека он осторожно сказал:
— Ты, Левка, наверно, сам салага. Я завтра еще четыре стакана насобираю. И продам. И куплю кораблик. Вот…
Назавтра он собрал не четыре стакана, а семь. И сделал семь кульков. Четыре он решил, конечно, продать, а еще три… Ну, мало ли что… Вдруг случится, как вчера. Кашке очень запомнились улыбки трех друзей. С тех пор как уехали родители, ему никто еще не улыбался вот так, по-хорошему.
Но случилось не так. Сразу нарушились Кашкины планы. Подошел поезд, и на платформе появились…
Нет, сначала Кашка услышал песню. Шум колес уже затих, и песня ясно звучала за вагонными стеклами. Пели мужские голоса. Не громко, но как-то упруго. Это была немного печальная, но хорошая песня. Такая хорошая, что Кашка замер на секунду.
А голоса стали громче, и вот тогда появились на перроне моряки.
Они по одному прыгали с подножки, и песня вместе с ними вырывалась из вагона. Кашка разобрал последние слова:
Ночь бросает звезды на пески,
Поднятые сохнут якоря.
Спи, пока не гаснут маяки…
Потом пение оборвалось, и голоса смешались:
— Братцы, здесь и папирос не купишь!
— Сколько минут стоим?
— Станция Кам-шал… Ну и станция!
— О черт, курить хочется…
— Не лопнешь.
— А вдруг?
Они были не в бескозырках. Кто в черной фуражке с якорем, кто так, с непокрытой головой. День выдался ветреный, и синие воротники плескались у них за плечами. На рукавах черных матросок алели треугольные флажки и золотились нашивки.
Был среди них один — высокий, курчавый, словно негр. На плече он, как большую лопату, держал гитару. Он, кажется, первый и заметил Кашку. Именно его, а не других ребят. Потому что те стояли в дальнем конце платформы.
Моряки обступили Кашку. Их было не трое. Не четверо. Даже не семеро. Он и мигнуть не успел, как разошлись по рукам все кульки. Просто разлетелись.
— Сколько за товар? — весело спросил гитарист. — Ну? Не стесняйся!
— Нисколько…
Они совсем не важничали перед Кашкой, эти громадные парни в черной с золотом форме. Спросили, как его зовут, а потом по очереди, щелкая каблуками, назвали себя:
— Сеня.
— Виктор.
— Сергей.
— Гена.
— С вашего позволения, Алексей Новиков, штурман дальнего плавания… будущий.
Оглушенный их веселым вниманием, Кашка только спросил:
— Дальнее — это в Африку?
— В Африку, в Индию, в Австралию, — подтвердил будущий штурман. — В обе Америки. Вокруг света. И если есть в моих словах хоть капля лжи, пусть меня поглотит Тускарора!
Тускарора представилась Кашке страшным чудовищем с черной пастью. Но ему тут же объяснили, что это не чудовище, а глубоченная ямища в Тихом океане и что эта ямища когда-нибудь обязательно поглотит будущего штурмана. Не столько за вранье, сколько за болтливость.
И снова, как вчера, исчезла, растаяла в этом веселье Кашкина робость. И тогда он сказал то, что очень хотел сказать:
— Можно, я спрошу?… Вот вы… Это вы пели в вагоне? Это какая песня?
— А ну, мальчики… — сказал курчавый гитарист с детским именем Павлик. И сбросил с плеча гитару.
И было совсем не смешно, было просто здорово, что взрослые мужчины так слаженно и серьезно пели колыбельную песню. Пели с какой-то суровой ласковостью: видимо, любили они эту колыбельную. Десять моряков пели для одного мальчишки. Ну и для себя, конечно, но главным образом для него, для Кашки:
Спят большие птицы средь лиан,
Спят моржи в домах из синих льдин,
Солнце спать ушло за океан,
Только ты не спишь…
Не спишь один…
Светят в море,
Светят огоньки,
Утихает сонная волна…
Спи, пока не гаснут маяки.
Спи…
И пусть не дрогнет тишина.
…Встревоженно просигналил тепловоз, и поезд пополз вдоль платформы. Но они все-таки допели до конца. А потом взъерошили Кашке волосы и бросились за вагоном.
Поезд ушел. А Кашка стоял на перроне, по которому с размаху пролетали серые тени облаков. И ветер лохматил ему волосы. И солнце щекотало уголки глаз. А тонкие ласточки мчались вдоль путей вслед убежавшему поезду. Так, наверно, чайки летят за уплывающими кораблями.
И облака, и тени, и ветер, и ласточки были как продолжение песни.
На следующий день Кашка уже не думал о деньгах. Белокрылый игрушечный кораблик почти позабылся. Потому что появилась другая радость: дальние поезда и веселые добрые люди с хорошими песнями. Кашка шел их встречать и нес им лесной подарок.
Когда Кашка подходил к лесенке, доски в боковой стенке платформы раздвинулись. Между ними показалась ушастая Левкина голова.
— Иди сюда, — потребовал Левка. — Ну, иди быстро, скажу что-то.
Кашка пошел. Бояться-то было нечего. Плохого он Левке, кажется, не делал. Левка придержал доску, и Кашка шагнул в пахнущий старым деревом полумрак.
В тот же миг из рук у него выбили кульки с ягодами. Потом его стукнули один раз по плечу, два раза по щеке и один раз по носу.
После этого он услышал Левкин голос:
— Еще раз притащишься с ягодами — башку свинтим! Добренький какой, денег ему не надо! Газуй отсюда, малявка полосатая!
Доски снова раздвинулись, и Кашку пинком выпроводили на свет.
Из носа капала кровь. Капли были круглые и красные, как ягоды. Кашка не боялся крови, но она падала на рубашку, и пришлось долго сидеть у палисадника с запрокинутой головой. Кашка сидел и думал.
Думал, как быть. Он знал, что заскучает теперь, если не будет встречать и провожать поезда. А показаться на станции нельзя, раз Левка дерется. Ну что он этому Левке сделал?
Жизнь снова становилась плохой и печальной. Только чуть-чуть радовало Кашку воспоминание о вчерашней песне. Но это была прошлая радость, а впереди никаких радостей не было…
Кровь унялась.
Кашка побрел за поселок. В лесном озерке он отстирал от крови рубашку и высушил на ветру.
Между прочим, за все это время он так ни разу и не заплакал.
Домой Кашка вернулся к вечеру.
Еще издалека он увидел бабу Лизу. Она стояла у калитки строгая, прямая и неподвижная. Настроение у Кашки испортилось до самого конца. Но виноватым себя ни в чем он не чувствовал и поэтому не стал пугаться строгого бабушкиного вида. Только опустил голову и хотел бочком проскочить в калитку.
Пальцы бабы Лизы ухватили его за ухо.
Это были крепкие пальцы. Как деревянные щипцы. Они так защемили ухо, что Кашка пискнул, словно мышонок.
— Появился, — сухо сказала баба Лиза. — Вот и ладно. Вот теперь и поговорим.
За ухо она ввела растерянного Кашку во двор, остановила у крыльца и повернула к себе.
— Где был?
Кашка ежился и моргал. Не знал он, что сказать. Вылетели из головы все слова и где-то потерялись.
— Где был?! — тонко крикнула баба Лиза и вдруг хлопнула его ладошкой по щеке. Это было не больно. А обидеться или удивиться Кашка просто не успел. Только зажмурился и мотнул головой.
— Не кормит тебя бабка, да? — выкрикивала баба Лиза, и лицо ее некрасиво морщилось. — Деньги тебе, окаянному, понадобились?! На вокзале ягоды продаешь?! Бабку позорить вздумал!
— Я не продавал… — шепотом сказал Кашка. — Я не продавал… — Он очень хотел все объяснить, но слова не находились.
— Еще и врешь! — Баба Лиза ахнула и выпрямилась. — Ты еще и врать умеешь, негодник! Думаешь, люди не видели?! Где деньги?
— Нету…
— Показывай карманы!
Но карманов у Кашки не было. Иногда он для солидности засовывал ладони в прорези боковых застежек на штанишках, но ведь деньги туда не засунешь.
— Ну, ясно, — печально сказала баба Лиза. — Все, значит, на мороженом и проел. Ладно…