— Всё, сейчас солнце появится, — незнакомец хлопнул в ладоши и возбуждённо заёрзал на месте, словно видел рассвет впервые в жизни. — Замри и не дыши. Сейчас лист упадёт.
Мальчик взглянул поверх подоконника. Краешек красного, как огромная спелая вишня, солнца показался из-за горизонта и тут же с верхушки высокой старой берёзы, седой от утренней росы, сорвался листок и стал медленно падать вниз. Он падал, мягко переворачиваясь, временами совсем зависая в неподвижном воздухе, словно желая продлить своё маленькое сиюминутное счастье.
Стояла неимоверная тишина. Казалось весь мир замер и наблюдал за падением этого маленького берёзового листика. У самой земли, невесть откуда взявшийся ветерок подхватил его и отнёс за тёмный купол черёмухи.
— Видал? — шёпотом спросил «дед Пихто». — Он каждое утро падает. И всегда его в черёмуху уносит. Иногда кажется, что всё это: и небо, и лист, и как он падает, ничем от вчерашнего не отличается, а присмотришься, тут он чуть по-другому повернулся, здесь повисел подольше, там вильнул по-новому. Каждый раз всё по-разному.
— А почему он падает?
— Берёза солнце встречает. Радуется. Они старые знакомые, сколько лет уж друг на друга любуются.
Где-то неподалёку, в зарослях вишни робко тенькнула птаха.
— О! Слышал? Это шелушок, — со знанием дела заявил Фома. — Он всегда первый голос подаёт.
— Кто? — переспросил Ваня.
— Шелушок. Птичка такая. Сама серенькая, клюв жёлтенький и всё время семечки шелушит.
— По-моему, таких птиц не бывает, — недоверчиво сказал Ваня и с опаской посмотрел на незнакомца, не обиделся ли он.
— Не знаешь, так помалкивай. Сам-то с горчичное зерно, от земли не видать, а ума невпроворот! Царь Соломон, воистину! — задиристо ответил «дед Пихто». — И вообще, лучше б помолчал, да посмотрел, как солнце к миру выходит, а то, поди, и рассвета ни разу в жизни не видал.
Ваня поднял глаза и стал смотреть, как светило поднимается на небосвод, словно большая ленивая корова не спеша бредёт на тучное пастбище. В ветках деревьев, приветствуя рассвет, защебетали птицы. Росинки на траве и листьях заискрились, заиграли, словно ночь-царевна, уходя, растеряла всюду алмазы со своего звёздного ожерелья.
— Красиво? — спросило существо.
— Красиво, — чуть дыша, согласился Ваня.
— То-то же! — с гордостью сказал дед, словно это он сам только что поднял солнце на небо. — Что, будешь теперь по утрам солнце встречать?
— Я просплю, — чуть виновато сказал мальчик, — я себя знаю. Слишком рано вставать надо.
Тот фыркнул и покачал головой.
— Ладно, — сказал незнакомец, ловко спрыгивая с подоконника. — Пора и честь знать. Спать пойду.
После чего он запрыгнул на стул, подскочил до потолка и, звонко стукнув чумазыми пятками по дощатому полу, приземлился возле Вани.
— Слышь, барчук, ты не куришь часом?
— Нет, — немного опешил тот.
— Смотри, а то я этого не люблю, — пригрозило пальцем существо и зевнуло так широко, что Ване показалось, будто голова незнакомца развалилась пополам.
— Так как же вас всё-таки звать-то? — спросил мальчик у исчезающего под кроватью гостя.
— Фомой зови, — послышалось оттуда. — Домовые мы. У-у-у! — повыл он, чтобы до ребёнка лучше дошёл смысл сказанного. — Домовые.
После этих слов наступила полная тишина. Ваня оглянулся по сторонам, потёр слипающиеся глаза и, поёживаясь от весёлого утреннего холодка, вошедшего через окно, полез под одеяло, которое ещё хранило его тепло.
Глава 5
Лягушка в кровати или почему нельзя трогать гадюк. — Урт хочет что-то показать. — Ночная прогулка. — Как прогнать страх. — Зябликово болото? — Чудо в болотце. — «Я была солнцем!» — Ванина печаль.
Ваня проснулся оттого, что по нему кто-то прыгал. Какое-то маленькое, но увесистое тельце мелкими прыжками скакало по его ногам поверх тонкого одеяла. Ваня открыл глаза, с опаской и любопытством оглядел свою постель. Ничего не увидел. Осторожно пошарил рукой и наткнулся на что-то холодное, скользкое и вертлявое.
— Лягушка! — чуть не вскрикнул он. Ваня не боялся лягушек, просто находка была слишком неожиданной. — Откуда она здесь? — прошептал он, поднося нежданную гостью к лицу. Пощекотал ей мягкое брюшко, зелёная в ответ пошевелила короткими передними лапками и тихо квакнула.
— Это я её кинул, — в открытом окне меж ярких звёзд появилась круглая лысая голова. — Я — Урт.
И водяной помахал в знак приветствия рукой.
— Привет, Урт. Хорошо, что ты гадюку не кинул, — Ваня слез с кровати и подошёл к окну.
— Гадюк сейчас трогать нельзя. Они сейчас змеят носят — нельзя тревожить, — простодушно объяснил тот.
— Очень хорошо. Я так рад. А скоро он кончается, сезон этот?
— Да, недели две осталось.
— Урт, никогда не кидай мне в постель гадюк, да и других змей тоже не кидай, хорошо? — попросил Ваня.
Водяной пожал плечами.
— Не буду, раз просишь.
— Да ты заходи, что под окном жмёшься?
— Нет — нет, — замахал Урт. — Я в людские жилища не ходок. Я потому и лягушку-то кинул, чтоб она тебя разбудила. Сам не пошёл.
Ваня снова погладил холодное лягушачье брюшко.
— У меня дело к вам, — сказал водяной. — К тебе и к Фоме.
— Фома тоже спит, наверняка. Да и что ещё за дело среди ночи? — зевнул Ваня.
— Пойдёмте со мной. Я вам что-то такое покажу, чего вы в жизни не видели.
Ваня мысленно представил себе ночную прогулку и спросил:
— Может, завтра?
— Нет, сегодня, — ответил водяной. — Завтра поздно будет.
Ваня отдал лягушку Урту, подошёл к стене рядом с кроватью и осторожно постучал. Подождал и постучал снова. В ответ раздалось неясное бормотание. Ваня стукнул сильнее.
— Фома, вставай, Урт пришёл.
— Урт пришёл, Урт уйдёт. Мне что с того… — послышалось из стены невнятное бурчание.
— Он показать что-то хочет.
— Мне пятьсот лет, что я не видел? Завтра, всё завтра.
— Завтра нельзя, — тревожно зашептал с улицы водяной, — Поздно будет. Сейчас надо.
Вскоре из-под кровати вылез сонный и растрёпанный домовик. В бороде его запутались соломинки, крошки табака и перья.
— И напасти на вас никакой нет. Всё шляетесь и шляетесь ночами. Куда, зачем, сами не знаете… — ворчал он на ходу.
— Пойдём, — Ваня, кое-как одевшись, схватил его за руку и потащил к окну, откуда тянуло прохладой и свежестью.
— И куда несёт?.. — бормотал Фома, спрыгивая с подоконника в сад.
Урт пошёл впереди, поминутно оглядываясь по сторонам, и поводя плечами, будто от холода. На самом деле ему было просто не по себе. Водяные не очень-то любят далеко отходить от воды. На суше они чувствуют себя скованно и неуютно.
Сначала друзья шли через поля, наводнённые темнотой, по сырой, озябшей траве, притихшей под усыпанным созвездиями небом. Изгибы равнин походили в темноте на головы и плечи уснувших в незапамятные времена великанов, которые могут проснуться в любую минуту, и потому ночные пешеходы должны ступать очень осторожно, чтобы не разбудить исполинов. Ване стало страшно.
— Фома, — позвал он, — я боюсь.
Лохматый Фома, похожий в темноте на большой и растрёпанный веник, ответил, ехидствуя:
— А что ж увязался-то, раз страшно? И то правда, за кем пошёл — за Уртом. Это надо совсем ума лишиться: среди ночи, за водяным невесть куда потащиться. Да он тебя сейчас в болото заведёт и бросит пиявкам да жукам-водянцам на съеденье. А ты, чисто глупой, веришь кому ни попадя…
— Фома, взмолился Ваня, — ты-то хоть не пугай, и так оторопь берёт.
— Пужли-и-ивый, — протянул домовик. — Раз пужливый, на небо смотри. Враз весь страх пройдёт.
Ваня послушно поднял глаза вверх и замер от восхищения. Нигде в мире не видно столько звёзд, сколько в России ночью в поле. Гуще, чем пчёл в улье, больше, чем капель в ливень, чаще, чем травинки в лугах. Небо светилось и играло. Ване вдруг показалось, что оно словно бы падает на него. Будто вверху лопнул огромный мешок со светящимися зёрнами и они потоком льются на землю. Каждая звёздочка дрожала и переливалась. Луны не было и звёзды сияли яркие, как свечи. Ваня взвизгнул от восторга:
— Вот как!.. И что, всегда тут так?
— Всегда, коли туч нет.
Не сводя с неба широко распахнутых глаз, Ваня зашептал:
— Фома, а мы ещё сюда пойдём? Красота какая…
— Под ноги… — едва успел сказать домовой, как Ванина нога запуталась в прочных стеблях трав и он кубарем полетел по крутому склону оврага. Урт и Фома подбежали к нему, когда мальчик уже скатился на дно.
— Живой, что ли? — спросил, запыхавшись, Фома.
— Не ушибся? — испуганно тронул Ваню за плечо водяной.
— Живой, не ушибся. Только испугался немного, — ответил Ваня и засмеялся. — А здорово я? Кубарем, а? Здорово?…
Фома схватил его за ухо и потянул вверх.
— А ну вставай, шкода! Перепугал тут всех вусмерть, да ещё и хохочет. Ходить не умеет, а туда же, гулять по ночам… Вставай, пошли, огрызок.
Ваня потёр горячее ухо.
— Ладно, Фомушка. Помянешь меня. Уснёшь под моей кроватью, я тебе таракана в бороду пущу.
Фома, хоть и был домовиком, и обязан был дружить со всей живностью, что живёт в его доме, тараканов не любил и даже побаивался.
— Вот ещё! Такую тварь в доме терпеть. Ни вида, ни проку. Одни усы. Тьфу, гадость! — говорил он о живших в кухне за печкой прусаках.
Поэтому, заслышав такую угрозу, Фома вскипел:
— Да я ж тебя за такие слова распишу, как яйцо под Пасху, — закричал он, потрясая маленьким кулачком, и попытался броситься на отбежавшего на безопасное расстояние Ваню, но Урт перехватил его.
— Фома, Ваня, — заговорил он с укоризной. — Как ни стыдно. Как две водомерки скачете.
Урт был известен своим миролюбием. Во всех своих водоёмах, от большого Щучьего озера, до самой последней лужи, он старался поддерживать мир и спокойствие. Даже когда видел, как сцепились два жука плавунца, растаскивал их и, подув на них для успокоения, отпускал. Наверное, из-за миролюбивого его характера хищная рыба и не приживалась в его владениях. А что до Щучьего озера, так в нём щук отродясь не водилось, и название взялось вообще неизвестно откуда.
— Нам идти надо. Время дорого, — стыдил водяной мальчика и домовика, — а вы свару затеяли.
— А что я-то, — оправдывался домовой, — это всё вот этот, младенец избиенный, — он ткнул пальцем в Ваню, — Ходить не умеет, мозгляк, да ещё и грозиться.
— Фомушка! — окликнул его Ваня и приставил к голове пальцы, изображая тараканьи усы.
Фома махнул на него рукой и повернулся к Урту:
— Ну, а ты чего стоишь? Взялся, так веди, головастик.
Урт беззлобно покачал головой и пошёл дальше.
Поля скоро кончились и путешественники вошли в лес. Едва они оказались под кронами деревьев, едва их обступили со всех сторон толстые стволы и воздух наполнился звуками ночного леса, то резкими, как треск ломающейся ветки, то вкрадчивыми, словно шорох падающего листа, как страх сжал тугими кольцами сердца друзей. И водяной, и домовой, и человек почувствовали себя одинаково маленькими и беззащитными перед вековой силой и угрюмостью наполненного тьмой леса. В Уртовых владениях было несколько озёр, затерянных в чащобах, поэтому ему нередко случалось общаться с лесными обитателями. Но даже он был не в силах побороть робость перед величием и грозной красотой этих зелёных живых пространств. Водяной чутко прислушивался к каждому шороху: где-то ухала сова, скрипело надтреснутое дерево, далеко в чаще глухо кашлял сквозь сон старый седой волк. От этого звука вздрагивали пятнистые олени, водили по сторонам величественными, как купола храмов, головами, сторожко нюхали воздух. Полосатые смешные кабанята беспокойно крутили пятачками и плотнее жались к щетинистым животам матерей. Зайцы под кустами опускали уши и перебирали лапами от страха.
— Фома, мне страшно, — снова сказал Ваня. Голос его дрожал.
Домовой безнадёжно посмотрел вверх — небо было плотно закрыто листвой и ветвями деревьев.
— Да кому ж тут щас весело? — с отчаяньем отозвался он. — Завёл чёрт мокрый в самую чащу…
Ваня прижался к домовому. Мальчик в первый раз оказался в ночном лесу и сердце его дрожало, словно висело на тоненькой паутинке, каждую секунду грозя оторваться.
— Куда же мы идём? — с ужасом думал он. — Зачем мы, в самом деле, увязались за этим Уртом… Вот заведёт он нас в Зябликово болото…
Про Зябликово болото в деревне ходили самые страшные слухи. Будто где-то в чаще леса находится гибельная трясина. Придёт к ней человек или какое другое существо, посмотрит — поле и поле, но стоит ему ступить шаг, как трава расходится в стороны и трясина засасывает всякого, кто попался в ловушку. Говорили, будто дно этого болота вымощено костями людей и зверей и никому нет спасения из этого бучила. Только маленькие птички — зяблики да другая птичья мелочь могут ходить там безбоязненно. Оттого и зовётся то болото Зябликово.
— Урт, — позвал Ваня, — может, мы лучше домой пойдём? Потом как-нибудь это чудо твоё посмотрим…
— Нет, — решительно отозвался водяной. — Надо идти раз взялись.
— А куда хоть идём-то? — спросил Фома.
— Да болотце тут есть одно…
— Зябликово?! — в ужасе в один голос воскликнули мальчик и домовой.
— Нет, какое там Зябликово. Да мы уже почти пришли…
Через минуту Урт вывел друзей к небольшому лесному болотцу, со всех сторон окружённому берёзами и соснами. Над болотом висело пёстрое от звёзд небо, будто заключённое в берега из чёрных деревьев. Иногда по небу проносились, закрывая звёздные огни, неясные тени — то ли летучие мыши охотились, то ли совы — не разберёшь. Из смоляной воды выступали коряги, словно страшные кривые руки. Плавали листья кувшинок и рыба звонко плескалась в тишине, дробя мелкими волнами отражения звёзд.
Урт прошёлся вдоль берега, высматривая что-то под водой, вдруг ткнул пальцем вниз и, словно бы в испуге, отпрянул в сторону.
— Вот, смотрите, — тихо сказал он, оглядываясь на друзей.
Ваня и Фома склонились над непроницаемой тёмной водой.
— Она сейчас ещё слабее светится, — шептал рядом водяной. — Но всё равно, высмотреть можно.
Ни домовой, ни Ваня поначалу не могли ничего разглядеть, но потом увидели меж листьев кувшинок слабое сияние, идущее со дна.
— Что это? — спросил Ваня.
Урт помолчал и тихо ответил:
— Звезда.
— Не может быть!
— Звезда, звезда, правду говорю, — заверил водяной печальным голосом. — Я сам видел, как падала. Яркая, как молния. Сверкнула, потом всплеск и тишина, только свет из-под воды.
Они любовались на холодное голубоватое сияние, не в силах ни говорить, ни думать, и разом забыв обо всех своих страхах.
— Вот так-так, — наконец выдохнул Фома. — Такое чудо! Может, достанем её. Негоже звезде в болоте лежать.
— Страшно, — растерянно и опасливо сказал Урт.
— Страшно ему. И этот пужливый, — заворчал Фома. — А ты не бойся. Сопли подбери и достань. Она ж в твоё болото упала. Ежели бы она в мой дом в трубу свалилась, я б её, миленькую, мигом — рраз! и готово, вытащил.
— Всё равно, страшно. Виданное ли дело — звёзды из трясины таскать!
— Достань, родименький, — тронул водяного за плечо Ваня. — Интересно же, сил нет.
Урт ещё помешкал, вздохнул и осторожно ступил в воду. Отпустил лягушку, которую держал в руке от самого Ваниного дома и нырнул. Осторожно поплыл меж тонких стеблей кувшинок, пристально вглядываясь в подводную тьму. Вскоре он вышел на берег и в руках его было что-то похожее на небольшую льдинку, переливающуюся холодным, бледно-голубым, нездешним светом. Урт нёс её, вытянув руки вперёд, осторожно, словно ребёнка. Он даже забыл дышать от волнения и думал только о том, как бы не споткнуться и не уронить невиданную ношу.
Ваня смотрел на небесную гостью и голова у него кружилась. Ему казалось, что он словно летит куда-то далеко-далеко, маленький и лёгкий, как пушинка одуванчика, которую подхватил беспутный ветер и несёт куда-то в дальние поля: за реку, за леса, за холмы.
Урт осторожно положил находку в траву, которая от небесного света тут же стала голубой. Подышал на ладони и сунул их под мышки.