– Валет! Иди сюда, – опять позвала. – Ну, что же ты? Иди, Валетушка.
Пес подошел ко мне, тронул холодным носом ладонь, как делал это много лет назад, и, повернувшись, побежал прочь.
Самолет взлетел. И пока делал круг над лесом, я видела, как бежал по полю Валет. Вот он остановился, поднял голову, посмотрел, как самолет ложится на курс, и завыл.
Этого тоскливого воя не было слышно, но было видно, как он дергал время от времени головой, весь тянулся вверх. Он прощался с нами и просил прощения за то, что не смог покинуть поселок, что сытой спокойной жизни предпочел свое полудикое существование, что хранил верность умершему Хозяину…
И кто знает, что еще хотел сказать людям старый Валет?..
АЛЕНКИНО ДЕТСТВО
ЗЕМЛЯНИКА
Ласковый солнечный зайчик скользнул по Аленкиному лицу и разбудил ее. Аленка открыла глаза, посмотрела на потолок, на стены и вспомнила, что она не дома, а в гостях у бабушки. Бабушка уже два раза гостила у них, а они с мамой еще ни разу не приезжали к ней.
Аленка соскользнула с высокой кровати и увидела рядом с кроватью табурет, на котором стояла кружка, доверху наполненная красными пупырчатыми ягодами. Ну, совсем как клубника с базара, только мелкая. Аленка видела такие ягоды на картинке и вспомнила, что они называются земляникой.
Всю свою семилетнюю жизнь Аленка прожила в городе и землянику настоящую не видела, правда, бабушка привозила с собой земляничное варенье, вкусное такое, запашистое. Но ведь это варенье, а не настоящие ягоды.
С кружкой в руках Аленка прошлепала босыми ногами по застеленному самодельными половиками полу к раскрытому окну и уселась на подоконник.
Под окном бродили куры, клевали что-то на земле, ворошили песок. Ярко-рыжий петух, почти красный, с черными перьями в хвосте, важно ходил вокруг своих подруг и злым глазом косился на Аленку. Она вспомнила, как бабушка рассказывала, что петух у них забияка, так и норовит кого-нибудь клюнуть.
Петух замахал крыльями и хрипло закукарекал.
– Кричи, кричи, задавака несчастный, – засмеялась Аленка. – Воображала! Не достанешь!
А тут и бабушка появилась на дворе, увидела Аленку в окне, заулыбалась:
– Проснулась, ягодка моя, иди-ка завтракать.
После завтрака мама объявила, что они с Аленкой пойдут по землянику.
– Вы Надюшку соседскую возьмите, она все ягодные местечки знает, а то еще заплутаете в лесу-то, – сказала бабушка, а мама рассмеялась, поцеловала бабушку и ответила, что они не такие уж и пропащие, еще кое-то помнят, но Надюшку возьмут – веселее будет.
Надя была года на три старше Аленки, держалась степенно и независимо. В коротком платьице, загорелая до черноты, вся в ссадинах и царапинах, Надя с явным интересом разглядывала городскую девочку, одетую в ярко-желтую футболку и коричневые шортики.
Они шли лесной тропкой, а Аленке все почему-то казалось, будто за ней кто-то подглядывает. Она озиралась вокруг, но ничего не видела. Только дремучий лес шумел над головой. Солнышко и то не могло пробиться сквозь лохматые еловые ветки.
А какие злые комары! Большие, рыжие, так и лезут в нос, за ворот, липнут к ногам! Аленка яростно отмахивалась от комаров и завидовала спокойствию и выдержке Надюшки – словно ее и не кусали комары.
Вдруг ельник расступился, пропустил их вперед и открыл веселую, залитую солнечным светом полянку.
Аленка ойкнула, увидев на ярко-зеленом травяном ковре алые островки. Что это за чудо такое расчудесное? И под ногами такой же островок… Да это земляника, оказывается!
Крупные, налитые соком, ягоды тяжело клонили головки и земле, готовые вот-вот осыпаться – тонюсенькие ножки еле-еле выдерживают эту тяжесть.
Присела Аленка на корточки, а под листьями-то – ягод видимо-невидимо! Она сорвала одну ягодку, попробовала – ой, ну и вкуснота!
Ягодку за ягодкой Аленка отправляла в рот, а в берестяном туеске, который ей дала бабушка, не прибавляется. Даже и про комаров девчушка забыла, а они, едва Аленка остановилась, рыжей гудящей тучей закружились над ее головой.
Опомнилась Аленка, когда ее мама окликнула. Посмотрела девочка на плетеные лукошки у мамы и Надюшки – сразу свою берестянку за спину спрятала: у них ягод почти доверху, а у Аленки – чуть на дне.
– Ну, как, Аленушка, хорошо в лесу? Походим еще? – спросила мама, и Аленка согласно закивала, радуясь, что мама не спросила про ягоды.
И они опять пошли лесом.
Наконец, уже под вечер, уставшие и голодные, решили возвращаться. И как ни торопилась Аленка, как ни высматривала землянику, а все же смогла только до половины наполнить туесок.
Печальная, девочка плелась за мамой и Надюшкой. Ну и пусть бы неполный туесок, да только стыдно перед Надюшкой. У нее-то в лукошке ягод больше даже, чем у мамы. И теперь носится по лесу и горя ей мало. Аленка вздохнула. И вдруг ей в голову пришла одна мысль…
Быстро девочка присела на корточки, будто ягоды собирала, а сама высыпала землянику из туеска, набила его травой и ягодами присыпала – вот и у нее полон туесок! Сразу повеселела, только где-то далеко-глубоко внутри пискнул чей-то голосок: «Нехорошо. Обманула. Нехорошо…»
Бабушка встретила ягодниц, радостно приговаривая:
– Ягод-то сколько набрали! Притомились за день-то, проголодались, небось, с утра не евши. А я пирожков напекла, рыбки нажарила, – она приняла из рук внучки ношу, похвалила ее: – Молодец, Аленушка! – и опрокинула туесок над большим тазом, куда уже ссыпала ягоды, собранные дочерью, и… вперемешку с земляникой посыпалась трава.
Бабушкины брови поползли вверх, а мама строго спросила:
– Что это значит, Елена? – она так всегда звала дочь, когда была сердита.
Аленка заревела на весь дом, размазывая по пыльному лицу горячие слезы. Всхлипывая, призналась о своих переживаниях в лесу – она никогда не обманывала маму.
– Я не бу-у-ду-у больше-е! Мне было стыдно-о-о! У вас много ягод, а у меня-а ма-а-ло-о!! – горько плакала Аленка.
– Ну-ну… – смягчилась мама. – Не плачь. Главное, ты призналась, сказала правду. Поняла, что поступила нехорошо.
Мама взглянула на бабушку, и плачущая Аленка не заметила, как сверкнули веселые искорки в маминых глазах, как улыбнулась бабушка.
ПОБЕЖДЕННЫЙ ГУСАК
Аленка – очень общительная девочка, потому легко и быстро перезнакомилась с поселковыми ребятами, но больше всех сдружилась с Олей, которая жила в доме напротив, через улицу, и была ее ровесницей. С Надюшкой, чей двор стоит в одном ряду с бабушкиным, Аленка тоже ладила, но под опекой у соседской девочки, когда ее мать была занята, находились двое малышей – братишка и сестренка, потому ей редко удавалось гулять с подружками.
Олин дом – большой и красивый: с резными наличниками, с белой трубой, светлыми окнами, а на самом коньке крыши стрекотал вертушкой самодельный флюгер и показывал, с какой стороны дует ветер. Дом почему-то назывался пятистенком, но хоть с какой любой стороны на него посмотри, а у дома все равно четыре стены. Это уж потом бабушка объяснила внучке, что дом потому пятистенок, что пятая стена – внутренняя, тоже бревенчатая.
Оля – веселая затейница, все время выдумывает новые игры, и Аленке с ней интересно. Но ходить через улицу Аленка без бабушки боялась – на самой середине дороги громаднейшая лужа, и там весь день плавают пушистые гусятки, а возле лужи прохаживаются важные и заносчивые гусь с гусыней.
Гусыня на поселковых ребятишек внимания не обращала, а гусак – очень злой и больно щипался. Особенно он почему-то не любил голые ноги, и босоногая ребятня не раз страдала от его щипков. И все-таки поселковые гуся не боялись, а городская Аленка боялась, и гусь это прекрасно чувствовал, потому чаще всего гонялся именно за ней. И раз так щипнул, что синяк на ноге болел целую неделю. Потому бабушка всякий раз провожала Аленку через дорогу, держа в руке длинную хворостину – уж тогда гусак не осмеливался нападать.
Но сегодня Аленка оказалась в доме одна, а ей очень хотелось пойти к Оле и показать новые сандалики, что прислал из города папа. Она нетерпеливо выглядывала из калитки, ожидая, когда же зловредный гусь уведет свое семейство. Но гусь и не думал уходить.
Аленка вздохнула и шагнула за ворота, надеясь на то, что гусак ее не заметит. Но заметил и, вытянув шею, распластав крылья, страшно шипя, помчался к Аленке.
Аленка не знала, что делать. Обратно бежать не хотелось, а гусак не намеревался прекращать атаку. И тогда вспомнился совет бабушки…
Девочка храбро осталась на месте, поджидая гусака, хотя ноги сами собой хотели убежать.
Гусак зашипел еще злее и приготовился ущипнуть девочку. Но Аленка, как учила бабушка, ухватила обеими руками гусака за голову. Гусак застыл на месте и от удивления перестал шипеть. Аленка, запыхтев от натуги, с трудом проволокла гуся немного по земле, потом выпустила его и побежала, огибая лужу, к дому Оли. И только заскочив во двор, решилась выглянуть на улицу.
Гусак остолбенело стоял, вытянув шею, на прежнем месте и удивленно крутил головой, словно проверял, а не оторвала ли ему голову эта бесстрашная девчонка. Потом сконфуженно что-то гоготнул и поплелся к своему семейству, которое совсем не заметило его поражения и продолжало плескаться в луже.
СОЛИСТ
Валентина брела с дочкой по едва приметной тропинке, которая бежала от реки через заросшее разнотравьем поле до самого поселка. Было жарко, трудно дышалось, и хотелось вновь повернуть назад, бултыхнуться в прозрачную воду маленькой речушки Пневки.
Пневка – неглубокая, ленивая, заросшая по берегам черемухой, боярышником, и только маленький песчаный мысик раздвигал эти заросли, от него и начиналась дорога к поселку, названному в честь реки – Пнево.
У песчаного пятачка в воде, нагретой солнцем, копошилась, визжала, пищала целый день детвора, и от их загорелых тел вода кипела ключом.
А возле противоположного берега река будто застыла: ни одной морщинки на ее поверхности. И можно было заплыть в тень, лечь на спину, отдыхая, а река ласково прикоснется к телу прохладными струями и лениво потечет дальше…
В поле после ребячьего галдежа было тихо, но тишина стояла необычная – звонкая, заполненная стрекотом кузнечиков. То там, то тут взметывались к небу особенно высокие ноты. Это пели «солисты»:
– Трр-рр-рр-р!
– Цир-р-ррр-р-р!
– Тра-ра-ра! – усердно отбивал дробь невидимый барабанщик.
Следом за ним подхватывал песню оркестр на скрипочках – цтвир-ррр-цтвир…
Аленка – и жара ее не берет – бегала по полю, собирала белоснежные ромашки в букет, гонялась за бабочками, и в своем коротком зеленом платьице, белоголовая, сама казалась ромашкой.
– Аленушка, – сказала Валентина, – тебе нравится этот концерт?
– Какой? – распахнула широко Аленка свои васильковые глаза.
– Слышишь, кузнечики играют?
Аленка наклонила голову, прислушалась и восторженно шепотом произнесла:
– Ой, как здо-ро-во!.. А можно увидеть, как они играют? А какие у них скрипочки? Зеленые, да?
Они присели на корточки, проследили, куда приземлился большой серо-зеленый кузнечик, и Валентина осторожно прикрыла его ладонью.
Кузнечик, очень толстый, важный в своем концертном «фраке» сначала оцепенел на ладони. Но, видимо, ему все же не понравилось столь бесцеремонное обращение, потому возмущенно стрекотнул и выпустил от злости капельку темно-коричневой смолки.
– Кузнечик-кузнечик, где твоя скрипка? – спросила Аленка.
Ничего не ответил маленький музыкант, щелкнул и взмыл вверх с Валентининой ладони.
– Мама, а где у него скрипка? – огорченная Аленка смотрела вопросительно, в глазах закипали слезинки.
– А это, наверное, был певец. Солист. Слышишь, как поет-заливается? Радуется, что удрал. В неволе никому не сладко, – ответила дочери Валентина, погладив ее по выгоревшим взъерошенным волосам. – Слышишь?
Они прислушались. Где-то рядом, почти у ног, заливался тенорком невидимый кузнечик, и ему вторил весь полевой оркестр.
ВЕДЬМА
Стоял тихий вечер. Васильевы, возвращаясь с работы, шли неторопко, разговаривали о погоде, на редкость жаркой в том году, недождливой, а потому, мол, и мало грибов… Зато сколько малины уродилось, вот приедет дочь в отпуск, то-то порадуется свежему варенью!
Вдруг из-под ног Николая Константиновича кто-то шмыгнул в сторону:
– Поля, смотри, котенок!
Шагах в двух, на пеньке, съежившись, сидел тощенький черный котенок. Смотрел-посверкивал настороженно круглыми глазами из одних черных громадных зрачков в ярко-зеленой каемке, но смотрел без страха, с любопытством.
– Одичалый, наверное, убежал из поселка да заблудился, – предположила Павла Федоровна. – Давай домой его возьмем? Аннушка приедет, подарок ей будет.
Котенок не убежал, позволил посадить себя в кепку. Три дня жил у Васильевых, все осмотрел и обнюхал и за чрезмерное любопытство получил кличку Варвара. А на четвертый день Варька исчезла. Но месяца через два, вернувшись с работы, супруги увидели беглянку на крыльце своего дома.
– Поля, да никак наша Варька вернулась! – обрадовался Николай Константинович. – Варенька, голубушка, вернулась, подросла-то как, – и погладил кошку ласково.
Варька недовольно покосилась, а второй раз погладить себя не позволила: выгнулась дугой, хвост выкинула столбом, в глазах засверкала ярость.
– Да ну тебя, дикарка ты этакая, – отскочил от кошки Васильев.
Так и стали они жить втроем. Кошка очень привязалась к Павле Федоровне, повсюду сопровождала ее. Вечерами любила сидеть на плече у Николая Константиновича, когда он выходил курить на крыльцо, но гладить себя по-прежнему не позволяла. Кое-как терпела прикосновение руки дважды, а на третий раз Васильев спасался бегством в другую комнату – кошка в бешенстве округляла глаза, отчего зеленая радужка становилась не толще ниточки, выгибала спину со вздыбленной шерстью и начинала медленно наступать на Николая Константиновича. Правда, ни разу не накинулась на хозяина, не вцепилась в руку. Чужие и вовсе не смели ее приласкать. Одним словом, сурового нрава была кошка…
Варвара не терпела собак, всегда первой при встрече с ними бросалась в драку, и вскоре они стали обходить черную кошку стороной. Но однажды забрел к ним соседский пес, здоровый и лохматый, очень добродушный, приятель Николая Константиновича. Он часто наведывался к Васильевым, но встретиться с Варькой ему не доводилось. Васильевы были в доме, когда услышали дикий вой во дворе. Выскочили на крыльцо и увидели, как пес головой залез в щель между стеной дома и поленицей дров, а Варька, сидя верхом, ожесточенно рвала когтями его спину. С трудом Васильевы отогнали от собаки разъяренную кошку. Тогда в поселке и прозвали черную кошку Васильевых Ведьмой.
А однажды случай похуже был…
Пошла Павла Федоровна в магазин, а Варька, конечно, следом. Закупила Павла Федоровна все, что требовалось, собралась выходить из магазина, а тут соседская девочка прибежала:
– Ой, тетя Поля, там Варька ваша…
Павла Федоровна поспешно вышла на крыльцо.
У колодца мыл прямо в ведре окровавленную руку какой-то подвыпивший лесоруб и ругался так, как могут ругаться в тайге только лесорубы. А вокруг стояли, посмеиваясь, зеваки.
– Мать твою так… перетак… – орал на всю улицу парень. —
Убью!
– Тетя Поля, – зашептала девочка, – он сам виноват. Начал в нее камешками кидаться да щепками… Варька-то как пойдет на него, боком, боком, взъерошилась, да как пры-ы-гнет! Прямо в руку ему вцепилась!
Виновница скандала преспокойно сидела около магазина и, казалось, равнодушно наблюдала за людьми, но кончик хвоста нервно подрагивал, а уши беспокойно прядали: кошка была готова к отпору.
– Варька, – тихо позвала ее Павла Федоровна и быстро пошла прочь.
Кошка мягко спрыгнула с заборчика, на котором сидела, лениво потрусила за хозяйкой, и кто-то сказал им вслед: