Педро помчался по овощным грядкам. Головки капусты вылетали из своих голубоватых воротничков. Огурцы с хрустом лопались под острыми копытами. Одну тыкву Педро наподдал так, что она покатилась перед ним, словно футбольный мяч. На бегу Педро выдернул из грядки морковку. Она свисала на стебле у него изо рта — ну, точь-в-точь рантье, курящий длинную трубку! Со своей трубкой в зубах Педро проскакал по бобовым грядкам, сшиб мимоходом несколько золотых шаров и вбежал через калитку обратно во двор. Там жена подманила его куском хлеба и поймала.
Криста подобрала раздавленные огурцы, вывалившиеся кочны, тыкву, которой Педро «играл в футбол», и пришла домой с целой корзиной растоптанных овощей.
— Хорош помощничек в уборке урожая, — сказала мать.
Криста виновато опустила голову, как наша собака Хелла, когда возвращается из лесу с охоты.
Я заступился за Педро:
— Ему не хотелось идти к козе. Он не выносит блеющих дамочек.
Мы так громко смеялись, что наш петух возмущенно закукарекал. Но Педро ничуть не смутился:
«Ну и что ж из того? На то я и лошадь. Вы ведь хотели иметь лошадь!»
ЛОШАДИНАЯ ШКОЛА
Насмешкам матери надо было положить конец. Криста надела на Педро уздечку. К уздечке прикрепляется трензель, удила, или, как это обычно называется, мундштук. Мундштук всовывается лошади поперек рта. На его концах снаружи есть кольца: в них продеваются поводья. Стоит потянуть за поводья, как мундштук начинает давить лошади на губы и нёбо. Стремясь избавиться от боли, причиняемой железкой во рту, она послушно исполняет все, что ей приказывает человек. Этой хитростью он подчинил лошадь и заставил ее служить себе. С помощью мундштука удалось обуздать и непокорного Педро. Без всяких приключений Криста отвела его на выгон.
Но, чтобы начисто избавиться от колючих насмешек матери этого было мало. Педро должен был ходить «в школу».
Пони пощипывал белый клевер и вовсе не собирался прерывать свой обед. Карманы моих брюк были набиты черствыми хлебными корками. Я прошелся по выгону. Объедки в моих карманах зашуршали. Их шуршание было для Педро музыкой. Он поднял голову. Я положил хлеб на протянутую ладонь.
— Педро!
Пони приблизился, сопя взял губами хлеб и слопал. Когда хлеб был съеден, он ткнул меня носом:
«Еще!»
Я сделал вид, будто не понимаю, и отошел. Педро снова принялся щипать клевер.
Немного спустя я положил на ладонь вторую корку хлеба.
— Педро!
Пони рысью подбежал ко мне и съел хлеб.
— Педро, Педро, Педро, — приговаривал я, пока он ел вкусный хлеб.
Так Педро первый раз побывал «в школе»!
Отныне, если мне удавалось днем хорошенько поработать над романом, я разрешал себе провести вечерком урок с Педро. На второй день занятий Педро подходил ко мне, когда я, стоя в дальнем конце выгона, протягивал руку и звал его по имени.
На следующий день я опять позвал его и протянул руку, но уже без хлеба. Педро был разочарован. Я мигом вытащил из кармана хлебную корку и утешил его.
Еще через несколько дней Педро, услышав свое имя, стал приходить, даже если я не протягивал руки. Он смекнул, что так или иначе, а кусок хлеба его не минует.
И вот теперь Педро приходит и тогда, когда у меня в кармане ничего нет. Он приходит «на зов».
Криста была в восторге от умника Педро. Она уже видела себя в серых сапожках для верховой езды: она стоит на выгоне, а вокруг нее — двенадцать пони: «Педро! Аксель! Сильва! Китти! Мэри! Тиан!..» Лошадки одна за другой выходят на середину получить награду за хорошо выполненный урок… Одним словом, она мечтала о цирке!
Жена моя, напротив, очень невысокого мнения об умственных способностях Педро.
— Обжора он, только и всего, — говорит она.
СЛАСТОЕЖКА-КОЗА
Отчего это мадам Минна так верещит, будто небо рушится на землю? Отчего Педро фыркает и топает? Мы бросились к конюшне и, распахнув двери, увидели коричнево-белый дрыгающий ногами клубок тел.
«Ме! Ме-е-е-е!»
В чем дело? Оказывается, привереднице Минне не понравился ее обед. Она стала на задние ноги, принюхалась, учуяла своим аристократическим носом, что в сечке у Педро есть овес, и перепрыгнула через низкую перегородку к нему в стойло. Педро хватил любопытную даму зубами. Она со страху взгромоздилась на его кормушку. Их цепи перепутались.
«Это что еще за безобразие?» — фыркнул Педро.
Минна, разобидевшись, соскочила с кормушки.
Цепи запутались еще больше. У Минны цепь укоротилась, и козе пришлось встать на задние ноги. Педро очень удивился, когда Минна вдруг встала на задние ноги, как человек. Минна испугалась вытаращенных глаз Педро. Так они стояли, глядя друг на друга. Наконец Минна устала и опрокинулась на спину. Цепь натянулась. Ошейник стал душить козу. Она судорожно забилась и заверещала. Педро опустил голову и стоял не шелохнувшись, пока мы не освободили Минну.
Мы очень гордились нашим умным Педро: ведь несмотря на свое презрение к глупым козам он спас Минне жизнь. Жена высмеяла наше ребячество:
— Просто-напросто цепь сдавила ему горло, вот и все.
ПЕДРО УЧИТСЯ РАБОТАТЬ
Жена ненадолго уехала в город. Криста и я, страстные лошадники, воспользовались этим, чтобы обучить Педро возить тележку. Подержанную упряжь для пони нам прислали по почте. Старенькую, шаткую тележку мы раздобыли в маленьком городке за лесом.
Тележку пригнал развозчик молока, прицепив ее к своей подводе. Он оставил ее на большой дороге в конце нашей долины.
— Ну, впрягайте вашего щенка, — сказал он.
Лошадь, которая не съедает десяти фунтов овса в день, для крестьян, с их тягой ко всему внушительному и основательному, не лошадь, а так, одно недоразумение.
— Это уж не твоя забота, кто отвезет тележку домой, — обидевшись, сказал я молочнику.
Мы надели на Педро упряжь. Он фыркал, косясь на смазанные ваксой ремни.
— Тихо, Педро, это сапожная мазь!
Однако Педро успокоился не сразу. Возможно, он почуял запах лошади, которая ходила в упряжи до него.
Взнузданного Педро мы повели к тележке, волнуясь, как дети перед раздачей рождественских подарков. Потянет ли? Мы поглядывали на луга. Мы высматривали там не осенние цветы, а крестьян. Нам было бы очень неприятно выставить себя на посмешище, если бы из нашей затеи ничего не вышло. Какое обывательское понятие о чести! Поймав себя на этой мысли, я спохватился и бодро зашуршал хлебными корками в кармане.
Две длинные жерди, между которыми идет лошадь, называются оглоблями. Педро никак не мог взять в толк, зачем ему становиться меж двух дубинок? Дубинки больно бьют; ему, видимо, уже довелось в этом убедиться. А теперь хотят, чтобы он сам стал между дубинками? Дудки!
Подать сюда хлеб! Криста потчевала Педро хлебом, похлопывала и поглаживала, отвлекая его внимание. Тем временем я схватился за постромки и потихоньку, задом, завел любителя вкусно поесть между оглобель. Номер удался: Педро все еще был занят хлебом, а я уже затянул на оглоблях ремни и привязал постромки к вальку. Наступил решительный момент. Я схватил вожжи. Криста положила на ладонь кусок хлеба и, вытянув руку, попятилась.
— Н-но, Педро!
И Педро пошел как ни в чем не бывало. Он схватил хлеб. Криста отпрыгнула в сторону. Педро жевал и шел вперед, все вперед. Тележка, тарахтящая где-то позади, за хвостом, нисколько не мешала ему. Так мы заделались настоящими возчиками. Наконец весь хлеб был съеден. Педро хотел остановиться. Но нас это вовсе не устраивало. Мы так радовались, что Педро везет тележку! Я взмахнул кнутом:
— Н-но, Педро!
Педро побежал от кнута в конюшню, увлекая за собой тележку. В этом-то и состояла вся хитрость. Но нас так и распирала гордость.
— Да ведь он пустую тележку тянет, ваш недоросток! — крикнул нам какой-то крестьянин на лугу.
— Садись, он и тебя потянет, и твой скверный язык! — задиристо крикнули мы в ответ. Мы верили в нашего Педро.
На березе хохотал зеленый дятел.
ЛОШАДИНЫЕ СТРАХИ
По утрам, когда солнце поднимается из туманов, на берегу заросшего камышом озера, под высокими соснами, трубят журавли. Они встречают солнце трубными кликами, словно говоря нам, жителям маленького хутора:
«Вылезайте, сони, из перин! Красно солнышко давно взошло!..»
При этих трубных звуках ты кажешься себе грешником перед судом общественности. Ты чувствуешь себя ничтожным и виноватым и невольно вспоминаешь все свои грехи и упущения. Крадучись ты спешишь к письменному столу и принимаешься за работу.
Мой труд успешно подвигался вперед. Герой романа благополучно преодолел тяжелый этап своего жизненного пути и духовно созрел. Тут меня вызвали в город на заседание, и пришлось все бросить. За это время и герой и Педро одичали.
Наконец все же выдалось свободное воскресенье. Мы решили выехать на прогулку. Везти нас должен был Педро. Запрягая его, мы снова пустили в ход хлеб.
Все готово. Не без опаски мы садимся в тележку.
— Н-но!
Педро оглядывается. А где же хлеб? Я взмахиваю кнутом. Педро пускается наутек. Убегая, он увозит с собой тележку, а вместе с нею и нас.
Ох уж этот человек с его хитростью! Он говорит лошади: «Я вижу, тебе некуда девать силу. Поработай на меня!» Он прицепляет к лошади повозку, грозит кнутом, и он все еще недоволен! «Удираешь? Так прихвати с собой меня и мои тяжелые мешки!» Лошадь тащит и его, и груз. Теперь он доволен и говорит: «Лошадь отлично везет». Как бы не так! Следовало бы сказать: «Лошадь отлично удирает».
Кристе захотелось править. Я передал ей вожжи. Мы поменялись местами. Кучер должен сидеть справа.
— Н-но, Педро, пошел!
В этом шипящем «пошел» Педро почудилось что-то страшное. Он припустил во всю прыть, перешел на рысь. Тип-топ, тип-топ — выстукивали маленькие копытца. Вдохновленный тарахтеньем тележки, запахом смолы, доносившимся из лесу, и перекличкой дроздов, я сочинил извозчичью песню:
Типи-топ, типи-топ,
Славный мой конек.
Гей, трусцой с горы на горку,
Славный мой конек.
Человечий век недолог,
А путей-дорог так много.
Человечий век недолог,
А путей-дорог так много…
Педро шарахнулся. Криста с перепугу выпустила вожжи. «Эх ты, горе-кучер!..» Педро приударил галопом. Я подхватил вожжи. Еще немного, и они сползли бы на землю. Тогда нам оставалось бы только соскочить с тележки. Я не спеша натянул вожжи.
— Тише, тише, все в порядке! — успокаивал я Педро.
Заодно я успокаивал и самого себя. Педро пошел рысью, еще минута — и он снова отстукивал «тип-топ», мерно и чинно, словно заправская крестьянская лошадка.
Упоенный собственной мудростью, я принялся поучать Кристу:
— Есть такие люди, они выпускают вожжи, да еще удивляются, когда вместе с вожжами упускают и самое жизнь. Они слишком полагаются на судьбу…
Пока я умничал, Педро снова рванул в сторону, и я мог на деле доказать справедливость своих слов.
— Тише, тише, все в порядке!
На этот раз Педро испугался белого ствола березы. Теперь я смотрел во все глаза, нет ли впереди еще берез, как вдруг он опять прянул в сторону. Берез поблизости и в помине не было. Зато в дорожной колее трепыхался на ветру клочок газетной бумаги. Итак, белое для Педро — страшный цвет. Вскоре мы узнали это наверняка: белоствольные березы, обрывки бумаги, белье на веревке, пролетающий белый голубь, ветка с белыми цветами, колеблемая весенним ветром, — все это нагоняет на Педро страх.
Очень может быть, что, когда Педро был жеребенком, его испугала белая наседка, с кудахтаньем вылетевшая из гнезда, или белый петух, который воинственно накинулся на мирно пасшегося жеребенка, — и страх этот остался навсегда.
Но разве не случается и людям пугаться качающегося на веревке белья? Разве иной раз не являются им привидения? Надо вселять в людей мужество!
Если в обществе Педро меня и впредь будут осенять такие откровения, то мне, право, следует опасаться за своего героя. Чего доброго, он станет до неприличия мудрым.
ПЕДРО ВЛЮБЛЯЕТСЯ В ПАРОВОЗ
Жена возвращалась из поездки. Я решил подать ей на станцию экипаж. То-то удивится!
Позади станционного здания есть прекрасная лужайка. Там пасся Педро, пощипывая сочную травку. До остального ему дела не было. Когда прибыл поезд, Педро лишь навострил уши. Я побежал навстречу жене, предварительно разнуздав Педро и привязав вожжи сбоку к тележке.
Жена вышла из вагона. Я забрал у нее чемодан, мы поздоровались.
— А я здесь вместе с Педро, — гордо сказал я.
Но тут паровоз дал гудок, словно посмеиваясь надо мной. Педро ответил паровозу громогласнейшим трубным ржанием. Поезд тронулся. Педро за ним. Он тащил тележку на одной постромке. Паровоз снова загудел. Педро, явно принимая его за кобылу-великаншу, заржал в ответ:
«Я здесь!»
Пых! — паровоз выпустил облачко пара. Какое ему дело до этого влюбленного малыша! У него свой, строго установленный железный путь по белу свету. Но Педро-то был свободен и мог выбирать. Он сломя голову мчался вдоль путей. Маленькая тележка так и гремела по шпалам. Щебень летел во все стороны. Вот и столбик с табличкой. «Стой!» было написано на ней. «Стой, если услышишь свисток паровоза!»
Педро читать не умел, но табличка была белая: страшный цвет для Педро. Он шарахнулся в сторону. Тележка зацепилась за столб. Педро дернул. Ему во что бы то ни стало хотелось догнать эту железную лошадь и поиграть с ней. Одно колесо тележки осталось у столба, а Педро потащил тележку дальше на трех колесах. Однако последний вагон поезда уже обогнал его. По ту сторону путей открылась широкая лужайка. Туда-то, прямо через рельсы, и устремился Педро. Тележка рассыпалась, словно карточный домик. С треском полетели на землю боковины, а подстилка вывалилась прямо на рельсы. Постромка оборвалась, и Педро очутился на свободе. Он перекувырнулся через голову, подскочил вверх, как кошка, и, волоча по земле обрывки постромок, помчался галопом в деревню через шоссе и небольшую дубовую рощицу. К Педро подбегали люди, кричали, махали руками, пытаясь преградить ему путь. Но он галопом обходил людей, деревья и тумбы, направляясь к деревенской околице.
Я звал Педро, громко выкликая его имя. Он ничего не слышал. Постромочные цепи своим звоном и бряцанием только пуще подгоняли его. Вихрем влетел он в лес, но тут же выскочил обратно и помчался дальше, пока не скрылся за поворотом дороги.
Я вытер пот со лба. В лесу злорадно хихикала сойка. Вот на повороте показалось стадо коров, загородив мне путь. А это что такое? Черная телка? Нет, это был Педро. За коровами шел пастух с кнутом. Кнут показался Педро более опасным, чем бренчание цепей позади него. Он повернул и мелкой рысцой побежал впереди стада.
— Педро! Педро!
Жеребчик остановился, и сразу же затих лязг цепей позади, наводивший на него страх. Он дал себя поймать.
Мы зашагали обратно к вокзалу. Жена шла нам навстречу. Ну, теперь держись: уж она не пожалеет для нас шпилек! Но жена только весело нам кивнула.
— Ну, как Педро, не ушибся?
Стало быть, она все же любит нашу лошадку!
Рабочие привокзального дровяного склада подобрали с рельсов останки нашей тележки, надели на ось колесо, примастачили к остову разрозненные части кузова. Не успел я оглянуться — тележка была собрана! Сочувствие и взаимопонимание — в каких только обличьях они не встречались мне в жизни! Под руками друзей моя катастрофа обернулась забавным приключением. Это маленькое размышление о взаимопомощи мы спрыснули несколькими добрыми стопками в станционном буфете.