— Как красиво! — перегнувшись через гранитный парапет, сказала Лена, провожая глазами юркий пароходик. — Смотрите, Алексей Николаевич, кажется, что на реке два течения: одно темное, медленное, а другое, как огненный поток, быстрое-быстрое.
— Да, красиво, — согласился Алексей.
Он стоял рядом с девушкой и тоже, перегнувшись через парапет, смотрел на реку.
На набережную Алексей и Лена попали случайно, наверно потому, что, взволнованные событиями этого дня — собранием, разговором с матерью и отчимом Коли, — они не захотели тут же распрощаться и, не сговариваясь, выбрали самый дальний, кружной путь до тупичка, где жила Лена, когда Алексей предложил девушке проводить ее домой.
— Знаете, о чем я сейчас подумала? — подняв на Алексея глаза, неожиданно спросила Лена.
— Нет. О чем же?
— Я подумала о том, как вам много дано. Ведь вам дано право судить людей. Судить! Взять хотя бы случай с Колей Быстровым. Сколько тут надо знать, какое нужно чутье и умение разбираться в человеческом характере, чтобы понять, что же случилось с мальчиком…
— И не только с ним, — сказал Алексей.
— Да… А вы так еще молоды.
— Об этом мне уже не раз говорили, — улыбнулся Алексей. — С тех пор как я стал судьей, молодость поставлена мне в упрек.
— Нет, нет, я совсем не то хотела сказать, — запротестовала Лена. — Вот я наговорила сейчас много неприятных слов Титову. Пришла в чужой дом и раскричалась. А по какому праву?
— Сердце не выдержало, — сказал Алексей. — Помнится, вы даже и ногой на Титова раза два топнули.
— Ох, нехорошо! — поморщилась Лена. — Видите, как все сложно… Ты права, а сказать человеку правду все же неловко. Другое дело — судья. Вам просто по роду своих обязанностей положено говорить людям правду.
— Так-то оно так, — согласился Алексей. — Говорить людям правду мне действительно положено. Впрочем, и вам тоже. Ну, если не по долгу службы, так по долгу честного человека. Вы и сказали. А дальше что? Мать Коли Быстрова сделала вот вывод, что ей не нужно было во второй раз выходить замуж. Хорошо, допустим, что так. Значит, развод? Ладно, представим себе, что Лидия Андреевна ради счастья сына разводится с Титовым…
— Но я совсем не думала, что у них так все скверно, — подавленно сказала Лена.
— Не думали… — кивнул Алексей. — Но пойдем дальше. Скажите, так ли уж будет счастлив Коля, если его мать разведется с Титовым?
— Не знаю. Сразу не решишь.
— Верно, сразу не решишь. Коля уже не маленький и сможет понять, что мать развелась из-за него. Пройдет год, другой, Коля станет тяготиться этой жертвой матери, станет жалеть мать, будет чувствовать себя перед ней виноватым. Какое уж там счастье! А Лидия Андреевна? Разве это просто для женщины — то так, то сяк перекраивать свою жизнь? А Титов? Что, если этот весьма черствый товарищ всерьез любит Лидию Андреевну? Что тогда? Ему-то как дальше жить?
— Не знаю, — удрученно сказала Лена.
— Не думали… Не знаете… — усмехнулся Алексей. — Тогда зачем же нужна ваша правда Титову и Лидии Андреевне, если вы не знаете, что им дальше делать, как жить?
— Ну, а вы-то знаете? — обиделась Лена.
— Нет, не знаю. Вот видите, Леночка, как это не просто — говорить людям правду, особенно если хочешь помочь им.
— Что же теперь делать, Алексей Николаевич? — Лена взволнованно смотрела на Кузнецова. — Ведь дальше все пойдет еще хуже. Знаете, когда в школе услышали о том, что Мельникова подала на Быстрова в суд, Евгения Викторовна и многие учителя страшно перепугались за судьбу мальчика.
— Хотя пугаться надо было значительно раньше, — заметил Алексей. — Но раз уж дошло дело до суда, то надо не охать и ахать, а помочь и себе и суду понять, что же, собственно, происходит с Быстровым.
— Хорошо бы, Алексей Николаевич, если бы вы побывали у нас в школе, — сказала Лена. — На той неделе будет педагогический совет, и разговор наверняка зайдет о Быстрове.
— Если вы будете, то приду, — улыбнулся Алексей. — Одному что-то боязно. Уверен, стоит мне только переступить порог учительской, как я сразу оробею и стушуюсь.
— Как когда-то, — смеясь, спросила Лена, — когда вас вызывали на педсовет для очередной головомойки?
— Угадали… Послушайте, Лена, а не прокатиться ли нам на речном трамвае?
— Как когда-то? — снова спросила Лена.
— Когда же? — удивился Алексей.
— Неужели забыли? Еще до войны мы как-то всем отрядом во главе с нашим строгим вожатым Алексеем Кузнецовым катались по Москве-реке на речном трамвае. Я даже помню, как вы кричали тогда каждые пять минут: «Ребята, ребята, не перевешивайтесь через борт! Это опасно!» Вспомнили?
— Вспомнил! — радостно воскликнул Алексей. — Кажется, что это было лет сто назад.
— Или чуть-чуть поменьше, — рассмеялась Лена. — Но вы и теперь такой же. — Она сурово наморщила брови и, подделываясь под голос Алексея, сказала: — Лена, Лена, не говорите людям, что они плохие, если сами не знаете, как им стать хорошими. Это опасно.
— Очень, очень опасно для тех, кто вас слушает, — подхватил Алексей. — Ну, Леночка, а теперь шагом марш к пристани!
Было уже поздно, и речной трамвай отвалил от пристани всего с двумя пассажирами — Алексеем и Леной.
Штурвальный, выглянув из будки, подмигнул им: «Понимаю, мол, любовь», — и с треском задвинул стекло.
— А вот и неправда! — озорно крикнула штурвальному Лена.
Рискуя свалиться за борт, она потянулась рукой к воде.
19
Москва засыпала. Ночь выдалась прохладная, наполненная короткими, стремительными ветрами, что налетали на огромный город со стороны Московского моря, неся с собой влажный, горьковатый, будто и впрямь морской воздух.
Один за другим гасли огоньки в окнах домов — тысяч и тысяч домов, протянувшихся в бесконечном сплетении улиц на многие километры. Постепенно погружался в темноту и дом, где жил со своей матерью, бабушкой и отчимом Коля Быстров.
Но вот в семье Быстровых как раз в эту ночь не спали.
— Вспомни, Дмитрий, — тихо говорила Лидия Андреевна мужу, — вспомни, как боялась я, когда выходила за тебя замуж, что ты не сумеешь заменить моему мальчику отца…
Зябко кутаясь в платок, подобрав под себя ноги, она забилась в самый угол дивана, точно хотела сейчас быть как можно дальше от мужа, который, чувствуя ее отчужденность, сидел на самом краешке диванного валика, сидел сгорбившись, подперев рукой опущенную голову, в нелепой и жалкой позе врасплох застигнутого бедой человека.
— Да, да… — глухо отозвался он на слова жены. — Но разве я не хотел?
— Ты хотел! — с горечью сказала Лидия Андреевна. — Ты хотел… чтобы мы все поскорее забыли о Владимире. Ты сердился, когда я или мать вспоминали о нем… да, да, не качай головой, это так. Ты даже фотографию его, что стоит на столе сына, хотел было убрать куда-нибудь подальше от глаз. Зачем, зачем это тебе понадобилось?
— Но пойми, Лида, пойми!.. — Титов расправил плечи и поднялся.
— Что? Что должна я понять?
— Мне казалось… — неожиданно сухо и громко сказал Титов. — Мне казалось, что ты вышла за меня замуж не только для того, чтобы Дмитрий Алексеевич Титов заменил твоему сыну погибшего отца, а потому, что я сам, понимаешь, сам хоть немножечко тебе дорог!
— Мне трудно говорить сейчас о моих к тебе чувствах, Дмитрий, — устало качнула головой Лидия Андреевна. — Но вот что я тебе скажу… Прошлое не выкинешь, как старую, заношенную вещь, особенно если ты была прежде счастлива… — Испугавшись, что муж перебьет ее, Лидия Андреевна поспешно протянула вперед руку, желая опередить готовые сорваться с губ Титова слова. — Нет, нет, дай мне договорить. — Она задумалась, так и застыв с осторожно поднятой рукой.
А Титов, не сводя глаз с жены, напряженно ждал, что она ему сейчас скажет.
— Тебе уже за сорок, Дмитрий, да и я не девочка. Помнишь, прежде чем пожениться, мы много раз и так и сяк прикидывали, как-то сладится наша жизнь. И тебе было боязно после развода, после неудачной семейной жизни снова обзаводиться семьей, и мне тоже было страшно пойти на это. Но надо было все же на что-то решиться. — Тут Лидия Андреевна заговорила совсем тихо, точно говорила сама с собой, не заботясь, слышит ли ее муж, точно искала сейчас в своих словах хоть какое-то себе оправдание. — И мать и друзья советовали мне выходить замуж. «Ты еще молодая, тебе еще жить да жить», — говорили они мне. Прикидывали мы с тобой, Дмитрий, прикидывали, всякую мелочь обговорили, а вот о сыне моем хорошенько и не подумали.
— Но неужели же все так плохо? — подходя к жене, спросил Титов. — Ну, признаюсь… — Он помедлил, затрудняясь в выборе слов, которые помогли бы ему определить, в чем же, собственно, он неправ. — Я вел себя с Колей… ну… не совсем верно. И да, да, пусть так, как говорила эта девушка… Но неужели ничего уже нельзя исправить? — Титов снова тяжело опустился на диван.
«Неужели ничего нельзя исправить?» — повторил он про себя, торопливо находя и тут же отвергая слова убеждения, которые могли бы рассеять эту возникшую между ним и женой отчужденность.
Доводы, которые еще недавно показались бы Титову более чем достаточными, сейчас уже не удовлетворяли его. Что-то было не додумано им, что-то упущено в его отношениях с пасынком, и в этом, пожалуй, жена была права.
«Что же?» — терялся в догадках Дмитрий Алексеевич. Нелепым казалось ему предположение, что он, человек долга, человек строгих правил, мог совершить какую-то серьезную и, возможно, непоправимую ошибку. Но спокойные, отточенные фразы, в которые привык Титов укладывать свои мысли, никак не слагались сейчас в его встревоженном сознании.
— Хочешь, я поговорю с Колей? — только и нашелся он сказать жене.
— Не знаю, Дмитрий, поможет ли это, — после долгого раздумья отозвалась Лидия Андреевна. — Я ведь и сама очень виновата перед сыном. Очень! Я забыла о своем долге матери, занялась устройством собственной жизни, а ведь жизни-то этой без сына у меня и быть не может. — Она тревожно прислушалась к доносившимся из соседней комнаты голосам Анны Васильевны и Коли. — Не спит… Боже мой, что еще будет? Что будет? — горестно прошептала она.
Как ни верти голову, устраивая ее поудобнее на подушке, как ни жмурь глаза, чтобы не видеть торчащей за занавеской полной и яркой луны, а сон не идет.
Вот уже второй час лежал Коля на своей по-моряцки узкой, жесткой кровати и все думал, думал, а о чем, и сам толком не мог понять.
Мысли, волновавшие Колю, были какие-то тревожные, путаные, без начала и конца. Как в холодную воду, не хотелось забираться в эти мысли.
«Эх, заснуть бы! — в который раз подумал Коля. — А завтра…» И он опять начинал беспокойно вертеться под одеялом и бить кулаками ненавистную подушку.
— Коля! — позвала его бабушка.
Анна Васильевна спала на диване. Луна светила так ярко, что Коля хорошо видел лицо бабушки. Глаза у нее были открыты, и в них не было сна, хотя она легла спать в одно с ним время.
— Что? — неохотно отозвался Коля, понимая, что сейчас бабушка спросит его, почему он не спит. А он и сам не знал почему. Нет, он знал, но не мог сказать. Да нет же, нет, он и сам не знал!
— Фу ты! — обозлился Коля, едва не вылетев из постели — так стремительно повернулся он под одеялом. — А тут еще эта проклятая луна!..
— Не спится, так и не спи, — сказала бабушка.
Это что-то новое — бабушка не любила, если Коля долго не засыпал, и всегда ворчала: «Опять набегался, опять уши горят!» Да и голос у нее прозвучал сейчас как-то по-новому, а как — не понять.
— Коля! — еще раз окликнула внука Анна Васильевна.
Не дождавшись ответа, она села на постели.
Волосы у нее были заплетены на ночь в две тоненькие седые косицы, а лицо, наверно из-за лунного света, показалось Коле бледным и печальным.
— Ты-то что не спишь? — спросил он, тоже садясь на постели.
— По той же самой причине, что и ты, внучок.
— А я… — смутился Коля. — Я просто так не сплю…
— Не знаю только, велика ли беда, — сказала бабушка. Простоволосая, в широкой кофте и длинной ночной юбке, она встала с дивана, босиком перешла комнату и села в ногах у внука. — О чем это я спросить тебя хотела? Ах да, вот о чем… — Анна Васильевна наклонилась над Колей, который лежал теперь на спине, плотно-плотно зажмурив глаза. — Ты с кем нынче дружишь-то? Ну, с Владимиром разошлись, так с кем теперь?
— Со всеми, с кем и раньше, — не открывая глаз, сказал Коля.
— С этим… с высоким таким, дружишь?
— Дружу, — пробормотал Коля.
— Серьезный паренек, — похвалила бабушка. — Его Сашей зовут?
— Сашей.
— Да ты открой глаза-то, чего в жмурки играешь?..
— Спать надо.
— Спать, спать, — соглашаясь, покивала Анна Васильевна. — А с этим маленьким, чернявым тоже дружишь?
— С Цыганенком?
— Может, и с Цыганенком. Озорной, а видать, сердечный.
— Дружу и с ним, — сказал Коля, все никак не решаясь взглянуть на бабушку.
— Без друзей-то худо, — как бы невзначай обронила она. — Ну, а Симагин — обучил он тебя на мотоциклете?
— Обучил, — несколько оживившись, сказал Коля. — Я и на автомобиле сам уже езжу.
— Один?
— Нет, не совсем. Я за рулем, а Симагин рядом со мной.
— Вот еще выдумки! — нахмурилась бабушка. — Мал ты для такой науки.
— Значит, не мал, если езжу! — Коля наконец открыл глаза.
— А вот и мал! — сердито сказала Анна Васильевна. — Да не смотри на меня казанской сиротой, я и сама не слепая. Нашел себе дружка! И чего он привязался к тебе? Какой такой интерес ему с мальчишкой время терять?
— Он тоже моряком был, — неуверенно сказал Коля. — Как и папа…
— Что ж, что был! А теперь вот все у палатки с пивом околачивается. Моряк! Эх, Коля, Коля…
— Он всегда веселый… С ним интересно…
— А с ребятами, с друзьями, тебе не интересно?
— Интересно… — отвел глаза Коля. — Только я… я неправду тебе сказал… — Он приподнялся на локтях и ткнулся лицом в плечо бабушки. — Я ведь и с Сашей и с Цыганенком тоже поссорился.
— Ну вот! — Анна Васильевна обняла внука. — Вот и доездился на своем мотоциклете… Недоглядела я. Беда, недоглядела…
— Бабушка! — томясь, сказал Коля. — Бабушка!
— Что, внучок? — встрепенулась Анна Васильевна.
Но Коля молчал.
— Коленька, — выждав немного, окликнула его Анна Васильевна, — ты скажи мне, что у тебя на сердце. Ты не таись. С кем другим, а со мной тебе таиться незачем.
— Я и сам не знаю, — тихо, как бы издалека, отозвался Коля.
Он снова лег на спину и еще крепче зажмурил глаза, чтобы не видеть бледного, расстроенного лица бабушки.
Так велика была его обида на мать, отчима, товарищей, да и на самого себя, так смешалось все в его сознании и таким смутным и хмурым представлялся ему завтрашний день, что заговорить обо всем этом не хватало мужества.
«Эх, заснуть бы! — в отчаянии подумал Коля. — А завтра…»
Но в том-то и дело, что это самое «завтра» не сулило ему ничего хорошего.
20
Алексей не забыл данного Лене обещания. В день, когда был назначен педагогический совет, он выкроил между судебными заседаниями свободный час и пошел в школу. Он давно уже собирался побывать в своей школе, да все как-то не было случая.
С тех пор как Алексей занялся делом Коли Быстрова, прошло всего несколько дней, но за это короткое время незначительный сам по себе в практике суда проступок Быстрова вырос в глазах судьи в дело совсем немаловажное. Почему же? Да потому, что в проступке Быстрова Алексей увидел больше, чем можно было увидеть, отнесись он к этому делу без специального, пристального внимания.