Коля помнил его. Незадолго до своей гибели командир отряда торпедных катеров Владимир Быстров навестил семью. От этой краткой встречи с отцом у пятилетнего Коли осталось в памяти и мало и много… Отец носил его на руках. Он был сильный и ловкий. Курил трубку. У него был громкий голос, и он часто смеялся. Еще у отца были усы, от которых медово пахло трубочным табаком, а когда отец целовал сына, усы чуть-чуть кололись.
Это было все, что осталось в памяти мальчика. Но время не стерло эти воспоминания, а, наоборот, углубило их, придав всякой мелочи значение целого открытия. Образ отца, дополненный рассказами матери, бабушки и его фронтовых товарищей, год за годом все полней открывался Коле, и уже не понять ему было, что он помнил, что узнал из рассказов, а что и сам домыслил о нем.
Долго простоял Коля с закрытыми глазами, стараясь увидеть себя на палубе катера, чтобы плыть все вперед и вперед — навстречу увлекательным опасностям, но вместо привычной картины моря воображение рисовало сейчас нечто иное. То видел он себя снова дома, и в ушах начинал звучать печальный голос матери, то вспоминал разговор с судьей, то… Тут Коля открыл глаза. На мгновение солнце ослепило его, а потом он услышал голоса приятелей, которые кричали и махали ему, зовя сыграть в волейбол.
Солнце светило, друзья были рядом и звали к себе, в кармане куртки лежали вкусные бабушкины бутерброды, и жизнь представилась Коле совсем не такой уж мрачной, как за минуту до этого.
Колины товарищи играли в волейбол в узком проходе между глухой стеной дома и кирпичной стеной сарая.
Это место двора называлось «заповедником». Никто из ребят не мог бы точно сказать, почему самый темный угол их двора получил такое название. Одно было известно юным обитателям дома: через «заповедник» ходить было небезопасно. Только самые отчаянные мальчишки свободно чувствовали себя в каменном коридоре «заповедника». Часто на лавочке, что стояла здесь у стены, располагались на отдых взрослые. Тогда на грязную доску лавки стелилась газета, а на нее выкладывалась нехитрая снедь и со звоном ставилась бутылка водки. Так уж повелось, что все случайные поллитровки, перепадавшие иной раз работавшим в доме малярам, полотерам или водопроводчикам, распивались на этой лавке.
Все матери в доме как огня боялись «заповедника» и строго-настрого запрещали своим ребятам даже близко подходить к этому месту. Но мальчики постарше далеко не всегда подчинялись материнским запретам.
Колины друзья были все народ мужественный, самостоятельный. Крепкие, рослые ребята, у которых уже и пушок над верхней губой потемнел, они считали себя полновластными хозяевами двора, да и всей улицы. И, конечно же, не было для них во дворе места интереснее, чем «заповедник». Здесь они чувствовали себя на короткой ноге со взрослыми, бывалыми парнями и оттого вырастали в собственных глазах.
А взрослые, бывалые люди, что забредали сюда распить случайную бутылочку, то ли по легкомыслию, а то и просто по недомыслию подвыпивших людей частенько сами же и давали ребятам закурить, не стыдясь их, разнообразили свою речь бранными словами или же гоняли ребят за водкой, забыв, запамятовав о собственных детях, глупо полагая, что уж их-то дети здесь не появятся.
Коля подошел к товарищам и сразу включился в игру. Кто-то подал ему мяч, кто-то принял его подачу, а суматошный кудрявый паренек, прозванный ребятами за смуглое свое лицо Цыганенком, как ни в чем не бывало торопливо пожал Коле руку и просительно шепнул:
— Колька, подкинь! Буду гасить!
Коля же, как и всегда в игре, только бровью повел: куда, мол, тебе, коротышке! — и перебросил мяч долговязому флегматичному парню, который лениво поднял руку, лениво подпрыгнул и «вложил» мяч чуть ли не под самую сетку.
— Есть, Сашок! — радостно крикнул Коля, довольный удавшейся комбинацией, а еще больше тем, что все так просто и хорошо получилось, что ребята ни о чем его не спрашивают, не ругают и не сочувствуют — Коля боялся и того и другого, — хотя наверняка уже знают обо всех его злоключениях.
— Комбинационная игра! — по-своему истолковав то, что Коля не внял его просьбе и отпасовал мяч не ему, а Саше, громко провозгласил Цыганенок. — Пас как бы на меня, все меня блокируют, но я уклоняюсь и завершающий момент отдаю Дылде.
— За что и получаю вознаграждение, — заметил Сашок, с неожиданной для него быстротой шлепнув ладонью расхваставшегося приятеля по спине.
— Порядочек! — строго сказал Коля. — Счет восемь — десять!
Коля забыл сейчас все свои горести. Мяч летал и летал через сетку, игра становилась все упорнее, а разрыв в счете все увеличивался. Команда, где Коля был капитаном, проигрывала.
— Четырнадцать — десять! — горестно выкрикнул Цыганенок, потеряв мяч с подачи. — Эх, я!..
— Взять мяч! — жестко произнес Коля, и все его тело напряглось в ожидании подачи.
Он стоял у левого угла сетки, и мяч, посланный сильным ударом, шел прямо на него. Не оглядываясь, Коля чуть подался назад и принял мяч. Привычным движением рук он мягко подбросил его над собой и присел, давая игроку, который должен был стоять у него за спиной, место для удара. Но мяч, взлетев над сеткой, медленно покрутился в воздухе и, никем не тронутый, упал на землю.
— Игра! Игра! — радостно закричали ребята по ту сторону сетки.
— Проиграли, — уныло сказал Сашок. — Кому же ты, чудак, пасовал?
Коля молчал. В азарте игры он совсем забыл, что эта комбинация с выводом нападающего на мяч разыгрывалась им всегда с Володей Мельниковым.
— Нет, не взять нам кубка без Володьки! — убежденно сказал кто-то из ребят.
И Коле показалось, что вся команда с укором смотрит сейчас на него.
— А вы что, к месту все приросли? — с вызовом спросил он. — «Володька, Володька»! Тогда и играйте с вашим Володькой, если он вам так нравится!
— Да ведь ты же ему руку сломал, — сказал Сашок. — Сам пасуешь, а сам руку сломал — усмехнулся он.
— А тебе смешно? — двинулся к приятелю с кулаками Коля. — Получить хочешь, да?
— Ну, бей, — не сходя с места, спокойно сказал Сашок.
И всем ребятам стало ясно, что он нисколько не испугался, а просто не хочет ввязываться в драку.
Это спокойствие товарища мигом охладило Колю. Пальцы его разжались, и он, чувствуя, как краска стыда заливает его лицо, в замешательстве опустил голову, не зная, что же ему теперь делать, потому что он не умел вот так просто взять да и признать, что был неправ.
— Перемена площадок, — тихонько сказал Сашок.
Но все ребята и по эту и по ту сторону сетки его услышали и стали поспешно меняться местами.
— Спасибо, — еще тише, чем Сашок, сказал Коля, не смея взглянуть на товарища. И радостно: — Цыганенок, готовься — буду выводить на тебя!
— Финт? — понимающе спросил Цыганенок.
— Нет, взаправду.
— Я — гасить? — испугался маленький стратег.
— Комбинационная игра, — смеясь лишь глазами, сказал Сашок. — Пас как бы на меня, все меня блокируют, но я уклоняюсь и…
— По местам! — крикнул Коля. — Подача!
И игра началась. Но тут же и прекратилась.
По проходу, приближаясь к ребятам, шли Лена Орешникова, Ангелина Павловна Мельникова, дворник и невзрачного вида мужчина с утомленным, точно навсегда чем-то опечаленным лицом и странной манерой даже на ходу виновато разводить руками. Следом за этой группой, чуть приотстав, шла Настя.
— Вот, полюбуйтесь — он уже тут и, нимало не смущаясь, играет со всеми в волейбол! — послышался громкий голос Мельниковой. — Дети! — подходя, повелительно сказала она, обращаясь к примолкшим ребятам. — Знаете ли вы, что Володе, вашему товарищу, этот вот хулиган сломал руку? И вы с ним играете? Да как же вам не стыдно!
— Ангелина Павловна, — хватая Мельникову за руку, которой та нацелилась на Колю, возмущенно сказала Лена, — подумайте, что вы говорите!
— Да, да, хулиган! — еще более возвысила голос Мельникова. — И его будут судить!
— Но не мы и не здесь, — спокойно, но как можно тверже сказала Лена. — Я прошу вас, Ангелина Павловна, умерить сейчас свое возмущение и не мешать мне…
Она не договорила. Медленно, согнувшись, как если бы к его ногам были привязаны пудовые гири, уходил Коля с площадки.
— Быстров! — окликнула его Лена. — Коля!
Но он даже не оглянулся.
— Коля! — позвал товарища Сашок. — А как же тренировка?
Коля не оглянулся и на голос товарища. Тогда Настя, не раздумывая, бросилась догонять своего друга. Поравнявшись с ним, она взяла его за локоть и что-то быстро-быстро заговорила, возбужденно размахивая свободной рукой. Так, вдвоем, они и скрылись за углом.
— Вот и чудесно! — провозгласила Ангелина Павловна. — Все матери в нашем доме скажут мне только спасибо за то, что я прогнала этого хулигана.
— А мать Быстрова? — очень тихо спросила Лена.
— Ну, знаете ли… — презрительно скривила губы Ангелина Павловна. — Что посеешь… Словом, вы меня понимаете…
— «Словом»! — не в силах сдержать себя, возмутилась Лена. — Мне очень стыдно за вас, товарищ Мельникова!
— За меня? Ну, знаете ли, если вы решили начать свою педагогическую деятельность с заступничества за хулигана, то вас ждет впереди…
Лена не стала слушать, что, по мнению Мельниковой, ждало ее впереди. Она подошла к ребятам и, словно Мельниковой здесь и не было, весело оглядела их нахмуренные лица.
— Будем ломать! — сказала она, указывая рукой на кирпичную стену. — Что это за место для игры в волейбол, этот ваш грязный «заповедник»? Ломать! Ломать! Надо очистить место для настоящей волейбольной площадки. Вот и домоуправ того же мнения.
— Так ведь что ж, — осторожно произнес мужчина с утомленным лицом и виновато развел руками, — стену сломать нетрудно. Нетрудно, говорю. А вот как районный архитектор на это самоуправство посмотрит?.. Как посмотрит, спрашиваю? — Домоуправ оглянулся на дворника. — А, Иван Петрович?
— Ясно как — не позволит, — степенно отозвался седоусый Иван Петрович и, как бы в раздумье, легонько ковырнул прихваченным с собой ломом отвалившийся от стены кирпич.
— А сам уж и разрушаешь! — испуганно воскликнул домоуправ.
— Разрушаю, — со вздохом согласился Иван Петрович. — Так ведь стена-то эта только помеха здесь. — Внезапно разозлившись, он напустился на домоуправа: — Вам тут мусора не мести, битое стекло не убирать, пьяных не выпроваживать — вот вам архитектор и страшен! А у меня, как я есть старший дворник, этот «заповедник» вот где сидит! — Иван Петрович весьма энергично похлопал себя по шее.
— Архитектора беру на себя, — смеясь, сказала Лена. — Я смотрела — этой вашей стены и в плане нет.
— От каретника осталась, если по-старинному назвать, — пояснил Иван Петрович. — Царей нет, карет нет, а стена угнетает.
— Ломать, и всё тут! — озорно крикнула Лена. — Конец темным углам и всяким там «заповедникам»! — Ее веселый задор передался ребятам.
Сашок подбежал к Ивану Петровичу, выхватил у него из рук лом и первый ударил им в стену.
— Конец «заповеднику»! Ломай! Вали! — на разные голоса закричали ребята.
А Цыганенок вскочил на лавочку, что стояла у стены, и, подражая ее частым посетителям, сказал басом:
— Сволочь хозяйка, пятерки на пол-литра недодала! — Тут Цыганенок с таким укором посмотрел на Ангелину Павловну, что та невольно приняла его слова на свой счет.
— Возмутительно! — гневно бросила она и быстро пошла к дому.
— Дети! — приплясывая на скамейке, крикнул ей вдогонку Цыганенок. — Как вам не стыдно, дети!
— И стыдно, — серьезно сказала Лена, стягивая Цыганенка со скамьи. — И тебе, и Саше, и всем вам. — Она выжидающе смотрела на ребят, уверенная, что они ее поняли.
Ребята молчали.
— Знаете что, вы тут без меня начинайте, — вдруг спохватившись, заспешил куда-то Сашок. — Я скоро…
Он передал лом Цыганенку и побежал.
— Они, наверно, на велосипедах катаются! — крикнул ему вдогонку кто-то из ребят.
— Или у шофера своего сидят, — предположил Цыганенок. — Ох, и мировой же товарищ эта Настя! Вырастет — женюсь!
После столь ответственных для себя слов Цыганенок степенным шагом подошел к стене и с ходу вонзил лом в закаменелый кирпич.
Силенок у паренька было не много, но в движениях его чувствовалась такая решимость, что домоуправ только руками развел.
— Пропадай моя головушка! — уныло сказал он. И вдруг с неожиданным для него проворством отобрал у Цыганенка лом. — Не позволю! Буду жаловаться! Беззаконие!..
12
Во дворе Колиного дома все было вроде на виду — смотри, если не лень. И все было самым обыкновенным, совсем таким же, как и во дворах других, подобных этому, старых и больших московских домов. Все было на виду, и ничто не задевало глаз, сделавшись привычной частью того целого, имя которому и есть двор. Скамейка у глухой стены, так верно названная кем-то «заповедник», была точно такой же или почти такой же, как и в других дворах, а развалюхи-сараи казались близнецами сараев на соседних улицах.
Должно быть, и чувство, с которым жильцы дома мирились здесь со всем этим, было общим для жителей подобных домов: скоро, мол, в нашем дворе наведут порядок. Скоро? Да, скоро. Но вот когда? И кто будет наводить этот порядок? И еще один вопрос: а стоит ли нам ждать этого «скоро», не лучше ли самим взяться за дело и повытеснить со своих дворов всю эту заваль?
Конечно же, лучше! Но, чтобы понять это, нужно отрешиться от равнодушия, нужно сбросить с себя оцепенение привычки и увидеть.
Точно так же, как совсем еще недавно пришла эта зоркость к молодому судье Алексею Кузнецову, пришла она сейчас и к Лене Орешниковой. Ее жизненная задача была не столь велика, как у него, ее ответственность была меньшей, но это если сравнивать. А Лена не сравнивала себя ни с кем. Она просто стала совсем по-другому с недавних пор жить, чувствовать, смотреть, разговаривать. Отчего бы это? Не оттого ли, что встретился с ней как-то директор ее бывшей школы и предложил стать пионервожатой, а она согласилась? Да, оттого, что она стала пионервожатой. Оттого, что живет теперь не сама по себе и для себя, а еще и для других — вот для этих самых мальчишек и девчонок, которые множество часов своей ребячьей жизни вынуждены проводить здесь — на этом дворе. Тех самых мальчишек и девчонок, которые вовсе не так просто и беззаботно живут, как это еще недавно казалось Лене.
Дойдя до середины двора, Лена Орешникова остановилась и еще раз все внимательно оглядела: Коли Быстрова не было и здесь. Лена обошла уже все соседние улицы, побывала в гараже у Симагина, заглянула во двор дома, где жила Настя, — Коли не было нигде.
— Куда же ты подевался, паренек? — недоуменно проговорила Лена, уже теряя надежду отыскать Колю. — И Насти тоже нигде нет… Ребята, где же вы? — тихонько позвала она, стоя посреди двора, откуда так все хорошо было видно.
Никто, конечно, ей не ответил. Да и некому было отвечать — никого сейчас здесь не было.
Не зная, что же ей предпринять, Лена медленно направилась к подъезду, в котором жил Коля, хотя и была уверена, что дома его сейчас не застать. Она взялась уже было за дверь, как вдруг увидела долговязого Сашу, который, вбежав во двор, остановился у люка, некогда служившего для спуска в подвал дома каменного угля. Люк как люк, покрытый ржавчиной и заброшенный, с тех пор как дом перестали отапливать из собственной котельни, подключив к теплоцентрали. Лена только что прошла мимо этого люка и даже не взглянула на него — ход в подвал, да и только. А вот Сашок как раз возле этого хода и остановился, быстро глянул по сторонам и, как-то смешно присев на корточки, точно с горки, скользнул в подвал.
— Сашок! Стой! — крикнула Лена, подбегая к люку.
Но Саши и след простыл. Только маленькое облачко пыли поднялось над отверстием люка и в лицо Лены пахнуло подвальной сыростью.
Лена наклонилась и увидела привязанную к кольцу веревку и длинный железный полоз, уходивший в темную глубь подвала. Она прислушалась к гулкой подвальной тишине. Где-то далеко-далеко тускло мелькнул огонек.