— Ничего не поделаешь. — Мама вздохнула, как генерал, проигравший сражение. — Придется нам сегодня пойти в школу, не то исключат. Но я это дело так не оставлю, я буду жаловаться, я до Софии дойду!
Смазала мне губу целебным бальзамом, заклеила свежим кусочком пластыря. Потом дала позавтракать — кусок кекса и чай, — но мне даже кекс не лез в рот. И мы пошли в школу. Я так и не успел вынуть из печки тетрадки с мемуарами, чтобы передать их классному руководителю.
Мама проводила меня до самой школы и предупредила, что после уроков зайдет за мной, чтобы я не шлялся с разными хулиганами, подготовка есть подготовка, и, хотя у меня разбита губа и сломан зуб, на кинопробу в костюмах надо непременно явиться.
Я поднимался по лестнице, когда звонок уже был и все сидели по классам. Я ускорил шаг. Но на третьем этаже остановился как вкопанный: на том месте, где обычно висит стенгазета, теперь висела газета «Зов» со статьей обо мне, а рядом карикатура, на которой я изображен таким, каким был раньше: прилизанные волосы, чуть раскосые глаза, оттопыренные уши, а внизу печатными буквами выведено: «Да здравствует наш чудо-ребенок!» Кто-то зачеркнул эти слова фломастером и сверху надписал: «Долой предателей и подхалимов!»
Возмущенный до глубины души, я порвал карикатуру в клочья. И решительно направился в класс.
Рывком открыл дверь.
Как всегда до прихода учителя, мальчишки гонялись друг за дружкой в проходах между партами, а девчонки визжали. Дежурный заметил меня и крикнул:
— Ребята, кто пришел!
Все повернулись ко мне и стали разглядывать так, будто я НЛО — Неопознанный Летающий Объект.
— Это кто ж такой, а? — спросил Кики Детектив.
Никто не ответил, потому что никто меня не узнал.
А я сел на свое место рядом с Придурком Тошко на четвертую парту, позади Милены. Вынул тетрадь, ручку, приготовился внимательно слушать урок и старался не смотреть в глаза своим одноклассникам.
Вдруг кто-то оглушительно завопил:
— Да ведь это Энчо Маринов!
— Энчо?! — полетели со всех сторон возгласы. — Чудо-ребенок? Вундеркинд? Который едет в Москву и Париж?
Милена обернулась, вылупилась на меня; Тошко, сидевший всего в двадцати семи сантиметрах, тоже таращил на меня свои бараньи гляделки.
— Ну конечно, Энчо! — проблеял он.
Все вскочили, столпились вокруг меня. Кики даже пощупал мои кудряшки, чтобы удостовериться, что они настоящие, и сказал:
— Это не Энчо Маринов. Это Рэнч Маринер. Он не из нашего класса. Он американский павлин, по латыни Паво Кристатус, обитает в голливудском зоопарке. А ну, катись отсюда!
Я не двинулся с места. Вот уж чего не ждал от лучшего друга!
— Катись, говорят! — громко повторил он. — Тебе тут не место. Отправляйся к своим собратьям!
Я продолжал сидеть.
— Да павлин по-нашему не понимает, — ехидно засмеялся Кики, — надо перевести на американский. Эй, пикок Трэнч Маринейшен, го хоум! — крикнул он и толкнул меня в плечо.
Только много позже я узнал, что «пикок» по-английски значит «павлин», но тогда, можете мне поверить, у меня перед глазами вдруг встало что-то кроваво-красное и раскаленное, как железо, которым меня ночью пытала Большая Шишка. В мозгу тоже что-то лопнуло, я взревел, как пробитый паровой котел, и что было силы двинул Кики по носу. Он чуть не грохнулся на соседнюю парту. Женское царство заверещало и кинулось врассыпную, а я рычал, как дикий зверь, поворачивался на триста шестьдесят градусов вокруг своей оси и молотил кулаками, ногами, коленями… Я хотел быть не павлином, а Мужчиной! И поэтому рычал и с боями стратегически отступал к двери. В меня летели портфели, книги, линейки, тетради… И я понял, что на этот раз против меня воюет не только Женское царство, а объединенные силы всего седьмого «В».
10. В действие вступает бинарная бомба
Я выскочил за дверь, помчался по пустому коридору и — вниз по лестнице, к выходу. И уже не рычал, а ревел, слезы стекали мне в рот, я глотал их и снова ревел в голос и не мог остановиться… Как я ненавидел своих одноклассников, которые рисуют на меня карикатуры, обзывают предателем и павлином, гонят из класса, будто я какой-нибудь фашист! Я ненавидел их, и мне даже на секунду не приходило в голову, что во всем виноват я сам.
Всего за двадцать одну минуту я добежал до дому. Еще полминуты ушло, чтобы взлететь на чердак. Ключа от Орлиного гнезда у меня с собой не было, пришлось выдавить дверь плечом.
Бомба лежала в углу, давно уже готовая к военным действиям. Я своими руками сконструировал ее еще два месяца назад по совершенно новому принципу — вместо часового механизма использовал саморазряжающийся конденсатор. Черному Компьютеру я ее не показывал, потому что он не разрешает мне изобретать оружие массового уничтожения. Черный Компьютер ненавидит войну.
Я пока не пускал в ход свою бомбу, щадил Женское царство. Но теперь никому не будет пощады! Даже Милене! А с Кики я спесь собью, будет знать, как обзывать меня павлином! С этими мыслями я сунул бомбу под рубаху и помчался назад, в школу. Там уже началась перемена. Все высыпали во двор. Я пробрался черным ходом, через буфет, и вошел в класс. Никто меня не заметил. Я оглянулся вокруг, прикидывая, где лучше взорвать бомбу. И решил: посередине! Конечно, посередине! Тогда она поразит равномерно весь класс, даже самые удаленные углы! Только надо спешить, чтобы успеть до звонка.
Я сел на пол, вытащил бомбу, проверил пусковой механизм, катапульту, заглянул в контейнеры, понюхал содержимое — бинарный химический элемент. Все было в порядке. Не мешкая, соединил отдельные детали, предвкушая, что будет, когда бомба взорвется.
И тут, как на грех, заело винтик — ну никак не приворачивался к аноду батареи. Я крутил, вертел так и этак — ни в какую. А запасного винтика я не захватил, пришлось срочно придумывать замену. К счастью, я всегда таскаю в портфеле проволоку, гайки, клей, полупроводники, порох, спички и тому подобное — изобретателю без этого нельзя. Порылся, нашел обрывок кабеля, зачистил кончик и…
И в эту минуту раздался звонок. Перемена кончилась!
Я услышал голоса, топот ног на лестнице…
Через двадцать секунд они будут тут, застанут меня на корточках посреди класса возле бомбы, а я еще не подключил пусковой механизм. Руки у меня затряслись, провод никак не засовывался под винт…
Оставалось еще десять секунд… семь… три… Они уже в коридоре, бегут сюда… Вот они у двери… Еще секунда!
Мой трясущийся палец коснулся катода, и сеть замкнулась. Бомба зашипела. Я хотел отскочить назад, но не успел — она взорвалась, выбросила вверх и по всем направлениям — в точности как я и вычислил — бинарный химический состав, как гейзер, взметнулась к лампе, полетела над партами, к окнам и стенам, но больше всего досталось мне: она плеснула мне в лицо, отпихнула назад, причем струя была до того мощная, что проникла даже в рот, и я захлебнулся.
В две секунды все вокруг стало зеленым, как весенний луг после дождя, жутко запахло сероводородом и меркаптаном.
Со двора донеслись испуганные возгласы. В дверях толпились ученики и учителя, зажимая носы и не понимая, что творится.
Бомба вскоре затихла, гейзер иссяк, но я все еще лежал на полу, чихал и откашливался.
Первым ко мне подбежал классный руководитель. И Милена. Значит, ещё любит меня!.. Меня подняли, вынесли в коридор. Прибежала школьная врачиха, заахала, увидев, что я зеленый, как майский луг, и тоже зажала нос ладонью.
— Да ведь это Энчо! — воскликнул кто-то.
— Верно, Энчо, Энчо Маринов! — подхватили остальные. — Наша кинозвезда!
Все больше учителей толпилось перед нашим классом. Все морщились, зажимали нос и спрашивали, что за вонь, опять седьмой «В» кидается тухлыми яйцами?
И вдруг я увидел Черного Компьютера.
Как он похудел! Точь-в-точь скелет, который стоит в кабинете анатомии. Он протолкался к двери, взглянул на меня, обвел взглядом класс и не стал затыкать носа. Наоборот, принюхался, чтобы определить, какие химикалии я использовал для своего оружия. Подошел к остаткам бомбы, которые валялись в проходе между партами, внимательно осмотрел их и призадумался. И неожиданно улыбнулся Да, да, улыбнулся! Вынул из кармана большой носовой платок и завернул в него мое оружие мщения.
— Ничего страшного, — сказал он, выходя из класса. — Зеленая краска в сочетании с H 2S и RSH.
— А это что? — еще не оправившись от испуга, спросил классный руководитель, показывая на завернутые в носовой платок остатки бомбы. Бедняга, он, видно, понятия не имел о химических войнах.
— Это? — Черный Компьютер снова добродушно улыбнулся. — С технической точки зрения нечто весьма любопытное. Я должен познакомиться с этим поближе. А ты, Энчо, ступай домой и отмойся. А потом загляни ко мне, есть о чем потолковать. Очень важное дело. Но на сей раз обязательно, да?
— Да… — промямлил я.
Классный руководитель с раздражением произнес:
— Где теперь седьмому «В» заниматься? У нас сейчас урок географии… — И, повернувшись ко мне, продолжал с угрозой: — На этот раз тебе так просто не сойдет! Ты давно уже у директора на примете, хоть и вундеркинд. Иди домой!
Я побрел к лестнице, зеленый, как весенний луг, и зловонный, как бочка с гнилой капустой. Прохожие на улице останавливались и глазели на меня, зажимая нос.
С трудом добрался до дому. Позвонил. Дверь открылась, на пороге стояла Лорелея. Она улыбалась во весь рот — наверно, ожидала кого-то другого. И похолодела, увидев меня:
— Рэнч, ты? Почему такой зеленый? И почему от тебя так ужасно пахнет? Неужели опять воевал?
Я в ответ разревелся, а она опять всплеснула руками, как маленькая, и воскликнула:
— Успокойся, сыночек! Все неприятности уже позади. Смотри, что мы получили сегодня! — И прочитала вслух телеграмму: — «Кинопробы состоятся четверг девять утра помещении Киноцентра тчк Возможно зпт продлятся три дня тчк Данная телеграмма предъявляется органам просвещения для освобождения от школы».
Лорелея погладила меня по зеленой щеке.
— Теперь уж этот бюрократ Гренчаров обязан дать нам разрешение. Готовься, сыночек, завтра утром мы едем в Софию, а сейчас я побегу за справкой. Смотри, из дому никуда ни на шаг!
Она заперла дверь с той стороны, и я опять не смог пойти к Черному Компьютеру.
Зеленую краску смыть до конца так и не удалось, ведь я сам ее изобрел, изготовил из самых лучших химикалиев. И от скверного запаха тоже не удалось избавиться, так что от меня еще несколько дней несло сероводородом и меркаптаном.
Я пошел к себе, вынул из печки свои мемуары и записал все драматические события, которые разыгрались в этот день.
Вечером мама снова выкрасила мне волосы в черный цвет, накрутила на бигуди, и я в очередной раз лег спать в бигудях и с залепленными ушами.
В ту ночь я не видел снов. Потому что не сомкнул глаз…
11. Киноцентр
Киноцентр я увидел впервые в жизни.
Когда мы подъехали туда на такси, водитель засмеялся:
— Так вот где, оказывается, высиживают наши кинофильмы. Больше на монастырь смахивает. Не сравнить с Голливудом.
— Много вы знаете о Голливуде! — отбрила его мама и заторопила меня: — Скорее, Рэнч, скорее, опаздываем.
— А можно и я с вами, охота разок поглядеть, — попросил водитель.
— Идемте! — великодушно разрешила мама, словно она была тут директором.
А на такси мы приехали потому, что на этот раз папа категорически отказался ехать в Софию. «Я не могу целых три дня отсутствовать, — сказал он. — И так уж сотрудники надо мной потешаются. Отец чудо-ребенка! Наследника именитого рода по материнской линии! И прочая чушь! Поезжайте без меня. Поездом!»
Поездом мама ехать не захотела и договорилась с таксистом: шестьдесят левов в день плюс километраж. Папа сказал, что на сберкнижке уже ничего не осталось. Мама на это возразила, что надо потерпеть всего несколько дней, потому что сразу после проб в костюмах с нами заключат договор и потраченные деньги вернутся в десятикратном размере. Несмотря на это, папа нас не повез. Вообще после того, как он вчера цыкнул на Лорелею и велел ей прикусить язык, она стала помалкивать, и папа все больше и больше становится Мужчиной. А вот я пока нет…
Итак, водитель пошел с нами. Хотел собственными глазами увидеть, как это артисты молотят друг друга на ринге и даже зуба не сломают. А вот у меня зуб сломан, из-за чего я перестал улыбаться. Кроме того, губа была заклеена пластырем, и от меня нехорошо попахивало, но мама сказала: «С нами бог» — и поцеловала свой золотой крестик.
Первое, что я почувствовал в студии, — запах кофе, столярного клея и пота. По коридорам сновали люди в джинсах и орали во все горло. Ковбои с карабинами через плечо читали газету «Народный спорт», вооруженные кольями древние болгары играли в кости, марсиане с антеннами на голове пили в буфете лимонад. Я увидел даже Бориса Первого, который царствовал в 9 веке, а сейчас просматривал журнал с кадрами из фильма «Звездные войны».
У меня мгновенно заболел живот. Зачем я здесь? И так же, как на первом и втором туре, безумно захотелось смыться отсюда, но Лорелея шагала рядом, как гвардеец. Она была Законом. Кроме того, мне хотелось увидеть Росицу.
Нам сказали, что «Детство Орфея» проводит пробы во втором павильоне. Павильон — это огромное помещение, огромнее, чем наш стадион, а он славится своими размерами. Весь павильон был заставлен постройками из фанеры и картона — мы увидели пещеру со сталактитами и сталагмитами, полигон, где расстреливали людей, и многое другое. Над постройками висели прожекторы, вокруг них суетились осветители, кричали:
— Давай сюда! Не так, балда! Выше! Еще выше! Хорош!
За пещерой находилась небольшая тюремная камера, где двое эсэсовцев избивали плетью арестованного, несчастный вопил изо всех сил и корчился на полу, как раздавленная ящерица.
— Годится, — произнес кто-то, стоявший сбоку, — режиссер, наверно. — Достаточно!
Эсэсовцы перестали хлестать арестованного, тот встал, улыбнулся, снял с себя арестантскую робу, и оказалось, что под нею у него на груди и на спине латы из толстого картона. Их он тоже снял и попросил лимонаду — пожаловался, что ему жарко.
Таксист постоял-постоял и говорит:
— Выходит, всё тут картон да фанера. А мы, идиоты, чтоб посмотреть эту баланду, денежки платим.
Мама же заходилась от восторга:
— Боже, какие чудеса! Смотри, Рэнч, смотри, тут твое будущее.
— Да бросьте вы, какие чудеса? — смеялся таксист. — Сплошная лажа! Одно слово — кинематография!
Не сразу нашли мы фанерную улицу, выстроенную для съемок «Детства Орфея». Она была короткая и узкая, но совершенно как настоящая. На ней стоял газетный киоск, увешанный журналами, электрический столб с разбитыми фонарями и дверь с табличкой «Клуб греческих эмигрантов».
Посреди улицы бегал Мишо Маришки все в тех же сандалетах на босу ногу и, срывая голос, возмущался:
— Какой кретин построил такой безобразный киоск?
Грозил, что покажет реквизиторам, где раки зимуют, за то, что они еще не принесли гитары, велел отодрать вывеску и прибить другую — «Греческое землячество», чтобы не затрагивать политику.
Перед улицей операторы устанавливали на тележку камеру» другие люди возились с пультом звукозаписи. В этих-то делах я немного разбираюсь, и рези в желудке поутихли. Камера была видео, так что отснятый материал можно тут же увидеть. Надо будет потолковать с Черным Компьютером, нельзя ли и нам сконструировать такую технику.
Мишо Маришки заметил нас, подбежал:
— Вот и вы, наконец! Опаздываете… — И стал принюхиваться: — Чем это пахнет? — Взглянул на меня и поморщился: — Опять этот маскарад? Я же просил тебя, Энчо, убрать эти дурацкие кудряшки! И открой уши! Почему у тебя зеленая шея?.. И что за пластырь на губе? Настоящий? Хорошо, хорошо, не трогай!
Я приоткрыл рот, чтобы чарующе улыбнуться, и он заметил мой сломанный зуб:
— Это тоже неплохо! — И обратился к Голубице, редакторше, которая, как всегда, что-то вязала: — Будь добра, отведи его в гримерную, пусть смоют с волос краску, уберут кудри и оденут как Тоби. И дай ему прочесть эпизод номер семнадцать, пусть ознакомится. Будем снимать серенаду Эвридике перед греческим клубом.