— Не трогай там ничего, — крикнул сверху Мышибрат, — подожди, пока я слезу.
— А может быть, там что-нибудь есть, — верещала любопытная девчонка.
И, прежде чем кот слез с дерева, она уже начала рыться в сокровищах петуха. Медали, катушки с нитками, пуговицы от мундира, помада, — ею капрал подкрашивал седеющий гребень… Виолинка уже растрепала пучок моха и с победоносным видом вытащила оттуда куриное яйцо.
— А это что? — крикнула она, поднимая яйцо над головой.
И вот королевна начала распоряжаться пристыжённым Мышибратом. Он должен был разжечь костёр и в золе испечь яйцо.
— Я чувствовала, что он объедается за нашей спиной. Когда ему кажется, что мы спим, он всегда возится со своим узелком; подумать только, что за скверный капралишко, нет того, чтобы с нами поделиться!..
— Это невозможно, я его знаю.
— Не спорь, я его лучше знаю, — отвечала королевна, старательно зарывая яйцо в золу. — Вот, весь он тут, гордец и эгоист!
— Но я никогда этому не поверю, — защищал приятеля Мышибрат.
— Ну и не верь! Как ты любишь, — вкрутую или всмятку?
— Всмятку, — стыдливо прошептал кот.
Язычок пламени поедал охапку сухих трав и веток и цедил горьковатый дым в облачное небо.
— Не оборачивайтесь, — услышали они за своей спиной умоляющий голос, потом раздались какие-то шорохи и тихий плач.
— Кто там? — вздрогнула Виолинка.
— Это ты, Хитраска? — удивился ощетинившийся Мышибрат.
— Меня ограбили, — простонала лисица. Она была почти голой, тело прикрывало только несколько лопухов. Розовый, безволосый, тонкий, как у ящерицы, хвост Хитраска прятала за спину.
— Фу, какая она противная..
— В меня выстрелили, когда я собирала грибы..
— Не плачь, Хитраска, мы купим тебе мех у первого встречного барана.
— Разве бывают лисы в бараньей шкуре? — содрогнулась Хитраска.
Но она знала, что это только утешение: хотя бараны и легко расстаются со своими шкурами, у друзей не было ни гроша. Им не на что было купить даже еды.
А яйцо?..
Оно лежало в тёплой золе и пеклось, несмотря на то, что огонь уже погасал.
— Хоть бы петух был здесь, — простонала лисица, заламывая в отчаянии лапы, — как же я покажусь на глаза людям?
— Говорят о петухе, а он лёгок на помине, — приветствовал друзей Пыпец, показавшись из-за деревьев. Вслед за ним появился бородач с пионовым носом; слетевшиеся бабочки кружились над ним белым роем.
— Это он, — закричала Хитраска и ринулась в сторону заросшей лопухами канавы.
— Стой, Хитраска, Хитруня, — кричал ей петух, размахивая рыжим мехом.
Королевна стояла, разинув рот. Никто не знал, как это произошло: что-то мелькнуло, и уже Хитраска сидела в своей косматой шкуре. А грозный охотник схватил лапку лисы и погрузил несколько раз в пушистые волны своей бороды, откуда слышалось громкое чмоканье.
— Целую ручки высокочтимой Хитраске и покорнейше прошу простить меня, — говорил он, вытирая со лба пот.
Меж тем из леса выехала карета, к крыше было привязано несколько чемоданов.
Лошадей под уздцы плешивый блондин, шея его была повязана дамским чулком, а у пояса висели два пистолета.
Дверцы открылись, и из кареты выскочил маленький человечек. Его усы, закинутые за плечи, гордо поднялись, они торчали влево и вправо на девять локтей, и он шевелил ими, как сверчок, который собирается затрещать.
— Это мои друзья: Юлий Пробка и Макарий Гуляйнога.
— Кто же вы, господа?
— Любезные пчеловоды!
— Значит, у вас есть мёд, — облизнулась королевна.
— И какой, — похлопал Пробка по набитому золотом кошельку. — Посмотрите, вот наша пасека и прилежные пчёлки, — ехидно засмеялся он, показывая на лежавшие в долине лачуги скупцов.
А дело было так…
Все трое жили раньше в Скупицах. Юлий Пробка был там учителем, но дети скупцов в школу не ходили; на такие глупость, как поэтика, никто не хотел тратить ни времени, ни денег. Нужно вам сказать, что Юлий Пробка напечатал даже несколько стихотворений в столичных газетах. Опубликовав, своё очередное творение, он выходил из деревни на перекрёсток и мечтал о лавровом венке.
Но, несмотря на временные успехи, Пробка постоянно голодал и был тощ, как щепка. Если бы не словари и не издание по королевскому указу труда графа Майонеза «Как я избежал ошибок Ганнибала в войне с Блаблацией», которыми поэт нагружал свои карманы, его легко мог бы унести слабый ветерок.
В Скупицах он сблизился с другим артистом, виртуозом бритьенных дел — парикмахером Франтишеком Хилым. Но поскольку в Скупицах никто не был столь расточителен, чтобы бриться и делать прическу, а излишек волос жители выдирали друг у друга в непрестанных спорах и драках, то и ему угрожала в скором времени голодная смерть.
Последний из друзей, Илларий Уголёк, жил точно так же, как и три поколения его предков, надеждой, что в Скупицах надумают что-нибудь построить. На этом последнем из Угольков и надежде и роду суждено было угаснуть.
Пробка, Уголёк и Хилый сошлись однажды вечером и решили, очистив сапоги от грязи, незамедлительно пойти по свету.
Так они и сделали.
После восьмидневных скитаний они встретили возвращающиеся из Тулебы фургоны бродячего театра. Хозяин труппы так любил ужасы, что посоветовал им — он утверждал, что этого требует справедливость — стать разбойниками (разумеется, после того, как они немного подкормятся и окрепнут) и насильственным образом присваивать себе принадлежащую им часть общественного дохода. Он подарил им множество реквизита из своего театра — шляпы, пистолеты, алебарды и верёвки.
Так был образован «Союз Любезных Пчеловодов». Франтишек Хилый принял имя сурового Гуляйноги. Уголёк отпустил огромные усы; навощённые, они торчали в стороны, точно две рапиры. Маленькие птички, думая, что это ветки, садились на усы атамана и нарушали грозное впечатление невинным щебетанием.
— В тот момент, когда я встретился с ними, они готовились к сбору мёда, — воскликнул петух.
— О, у нас традиция, мы делаем это два раза в год, — объяснил Пробка.
— И вам это удаётся?
— Всегда… Это делается так: сзади к карете мы привязываем дырявый мешок с медяками и едем галопом через Скупицы; следом за нами бегут скряги, ссорясь из-за каждого гроша. Так мчатся они за каретой день или два, а в это время мы опустошаем хаты и вытаскиваем из укрытий спрятанное золото.
— Но как же это можно?
— Во-первых, мы делаем это с воспитательной целью, чтобы излечить скряг от скверного порока — от скупости; во-вторых, половину добычи мы всегда отдаем беднякам, которым сами они и не подумают помочь. Впрочем, вы учёная лисица, — обратился он к Хитраске, — вы знаете, что в каждом королевстве найдутся среди финансистов такие чародеи, которые сумеют несколькими заклятиями заставить раскошелиться зажиточных граждан.
— Господа, уже второй час, нам пора в путь…
— А вот мы как раз бедные, — пролепетал Мышибрат.
— Я помогу вам; подождите, пока мы кончим собирать мёд, — вы получите свою долю. Или, может быть, вы спешите?
— Нет, нет, мы не хотим денег, дайте нам чего-нибудь перекусить, — кукурекнул петух, вытягивая клюв в сторону увесистого чемодана.
Юлий Пробка ловко вскочил на крышу кареты, расстегнул ремни, достал буханку хлеба, три локтя колбасы, полпирога с черносливом и оплетённую тростником бутыль, в которой весело булькало вино.
— Выпьем на дорогу, — воскликнул он, наполняя огромные кубки.
— А кому в путь… — вздохнул Гуляйнога.
— Тот должен чем-нибудь подкрепиться, — закончила Хитраска, ловко нарезая колбасу.
Все ели с аппетитом, выпили по нескольку кубков. Пустую бутыль Уголёк забросил в кусты.
* * *
Карета, громыхая, въехала в тёмный проулок между лачугами.
Звякали падающие медяки, багровые в лучах заходящего солнца. Два разбойника крались вдоль плетней, ожидая, когда деревня опустеет, и только слегка развеселённый вином Пробка, развалившись на козлах, щёлкал бичом и пел во горло:
«За пригорком у ракиты
Скрягу грабили бандиты.
Ху! Ха!
Если крепок чей-то лоб,
Мы дубинкой по лбу — хлоп!
Ху! Ха!»
Скупцы выбежали из хат.
По знаку старосты Грошика они сбились в кучу и схватили друг друга за руки.
— На этот раз вам не удастся! Мы помним, как вы нас обобрали! Мы не дураки, — кричали они издалека.
Карета удалялась, падающие медяки позвякивали тише. Вдруг какой-то юркий мальчишка выскользнул из-за кордона и начал собирать деньги в шапку; этого скупцы не перенесли.
Цепь сплетённых рук лопнула. Забыв о прошлых опустошениях, скряги бежали по дороге и, нагибаясь, вырывали друг у друга из-под носа сыпавшиеся гроши. Через минуту деревня опустела. Все жители мчались за удаляющейся каретой.
— Удалось, — шепнул Мышибрат, дивясь пчеловодам.
— Так и надо скрягам, — топнула ногой королевна.
Тайна петуха
Небо потемнело; несмотря на слабый ветерок, было душно.
— Ну, и нам пора в путь.
Стоя на коленях, Хитраска упаковывала запасы. Она томно подняла глаза, в которых отражались еще хлеб и колбасы, посмотрела на петуха и сказала:
— Что бы мы стали делать без тебя, капрал? Ты наш опекун, наш лучший товарищ…
— Ты избавил нас от голода, — мяукнул Мышибрат, нежно обнимая друга.
— Э, не преувеличивайте… — скромно потупившись, ответил капрал.
— Скажи, — как ты сумел отобрать у них мою шкуру?.
— Что касается меха, то он его отдал с охотой.
— С охотой?
— Понимаешь, — и тут петух почесал голову и спину, — ну, понимаешь — блохи!
— Что?
— Блохи защищали твой мех.
Зардевшаяся Хитраска прошептала: «Мои милые, мои верные блошки…»
Ей ответили радостные и признательные писки.
— А я утверждаю, что это не петух, а свинья, — крикнула королевна.
Смущённый петух осмотрел свой гребень и хвост и не заметил никакой перемены: он был тем же старым петухом-ветераном.
— Виолинка! Как ты можешь!
— Только свинья может скрывать от нас еду, когда мы голодаем; а ночью втихомолку обжираться…
— Клянусь, я делился с вами всем, что имел!
— А мы нашли у тебя куриное яйцо!
Тут петух побледнел. Никогда еще звери не видели его в таком отчаянье и смятенье.
— Что вы сделали с этим яйцом?!!
Обшарив весь узелок, Пыпец кружился на месте, схватившись за голову.
— Оно там, — крикнула Виолинка, — теперь, наверно, уже испеклось вкрутую.
— Боже мой, — простонал петух; он рухнул на колени, разгреб пепел и, достав нагретое яйцо, дул на него, чтобы остудить.
— Вы видите, ему жаль для нас глупого яйца, — пискнула королевна.
— В этом яйце мой сын, — застонал петух, и слёзы закапали с его клюва.
Все умолкли, потрясённые признанием. В глубокой тишине послышалось тихое постукивание, словно кто-то обходил стены тюрьмы и, стуча в них пальцем, искал тайный выход.
— Что ты сделала, гадкая девчонка! — обрушилась лиса на Виолинку.
— Подумаешь, страшная история! У нас в замке сотни таких яиц…
— Тихо! Замолчите все, — взмолился петух, прикладывая яйцо к уху. Он стоял с минуту, внимательно прислушиваясь. Сомнений не было.
— Свершилось, — воскликнул он.
Яйцо переходило из рук в руки. Звери взволнованно вслушивались в движения малютки; уже видна была крохотная дырочка, в которую он выставил клювик. Повидимому, тепло костра помогло цыплёнку вылупиться.
— Мой сыночек! Мой дорогой… — петух покрывал яйцо поцелуями. — Ты жив… Ты жив…
— Но что мы будем делать с ним, когда он вылупится, — в дороге с малышом столько хлопот.
— Можно его выпотрошить и съесть, — сухо выговорила королевна.
Петух окаменел, прижав яйцо к груди.
— Ты, неблагодарная пигалица! — крикнула лиса. — Ты не стоишь нашей заботы и внимания.
— Боже! Ты слышишь и не гремишь, — заломил лапки Мышибрат. И вдруг раздался грохот. Молния зелёной стрелой разорвала сизые тучи. Дикая груша затрепетала, несколько мелких плодов упало на землю. Тяжёлые брызги косого дождя забарабанили по листьям.
Друзья побежали. Их догоняла высокая стена гудящего ливня. Гремел гром.
Прибытие в Тулебу
Снова настали хорошие дни. Знойная пора августа несёт с собой звон отбиваемых кос, сухой шорох срезанных колосьев. Среди лугов, где лениво сочатся голубые ручейки, аисты учат аистят охотиться на перепуганных жаб. Леса источают душный запах. Порой промелькнувшая белка задевает рыжим, как пламя, хвостом верхушки ёлок. Обвитые золотыми нитками смолы шишки уже утратили свой розовый цвет и отвердели; с шуршанием ударяясь о ветви, они падают в мох. Поляны усеяны крохотными фиолетовыми колокольчиками, а на вырубках уже начинает синеть вереск.
По вечерам, когда падает роса, усталые крестьяне возвращаются домой. Мокрые от пота рубашки овевает тёплое дыхание близящейся ночи. Крестьяне садятся на завалинке и слушают, как мирно скрипят журавли, плещется вода в желобах, как хрипит и переступает с ноги на ногу испуганный жеребенок. Иногда какая-нибудь звездочка заглядится в своё отражение и мелькнёт зелёной молнией, падая в пруд.
Но напрасно будешь искать на земле радость, над всем нависла угроза близкой войны: королевну до сих пор не нашли. Люди обсуждают новости, беспокойно вглядываются в сгущающиеся сумерки. Им кажется, что они слышат рокот барабанов и стук пушечных колес. Но это шелестят соломой о придорожный кустарник возвратившиеся с поля последние косматые возы с золотыми снопами, пахнущими хлебом и сытостью.
И тогда все спокойно вздыхают и тихо улыбаются, а ночные бабочки, привлечённые белизной рубашек, порхают вокруг, касаясь крыльями задумчивых лиц. Как раз в такое время трое друзей приближались к стенам Тулебы.
Хотя Виолинка не попросила извинения у петуха, он великодушно простил.
«Молодая, неразумная, она даже не понимает, что обидела меня», — думал он, прижимая к груди яйцо.
На дороге становилось оживлённее, чувствовалась близость города. Друзья повеселели. Мышибрат насвистывал песенку и щурил от удовольствия глаза при мысли о взбитых пуховиках, в которые он плюхнется вечером в каком-нибудь трактире. И только королевна была сердита на весь мир. Виолинка дала себе слово: пока с лица не сойдут чары цыгана, она не явится на королевский двор. Навстречу путникам шли крестьяне с пустыми корзинами и крестьянки с бидонами за спиной.
За скрытой в кустарнике часовенкой друзья услышали пронзительный свист и радостные крики. Паровоз, тащивший за собой девять вагончиков, состязался в скорости с запряжённым шестерней дилижансом. Высунувшись из окон, пассажиры покрикивали на машиниста, который бросал поленья в открытую топку. Длинная труба, похожая на катушку из-под ниток, обтянутую проволокой, дымила и шипела. Какой-то старичок пытался сэкономить пар и дудел в свёрнутую трубочкой газету, подражая паровозному гудку. Три мальчика, желая облегчить ход поезда, бежали вдоль полотна. Долговязый франт, выскочив из первого вагона, нарвал полевых цветов и вскочил на буфер, рядом с кондуктором, держащим высоко над головой красный флажок. Он карабкался теперь по крышам, чтобы вручить букет невесте. Встревоженная мать утихомиривала двух малышей; они высунулись из окна и размахивали вышитыми подтяжками задремавшего отца.
А внизу мчался дилижанс. Почтмейстер то щёлкал бичом, то, приложив к губам рожок, издавал весёлые звуки. Несколько усатых дворян, презирая станционную толчею, сажу и копоть, обещали ему, если он выиграет это состязание, большую бочку вина. Они небрежно кивали в сторону обезумевшего машиниста и курили, благовонные трубки, набитые мятовым листом. В облаках пыли и грохоте колёс дилижанс и поезд скатились с холма, устремляясь к воротам столицы.