В квартиру Коппино Люсинда не заходила довольно давно. Как же она удивилась, когда нашла в корзине на кухне «еще одно совсем новое бамбино». Ребенок был крепко спеленут и походил на только что испеченный батон итальянского хлеба.
— Вот это да! — всплеснула руками Люсинда. — Где же вы взяли это бамбино? Аист принес или в капусте нашли?
Эта речь была слитком длинна для скромных познаний миссис Коппино в английском, и она не поняла смысла. Тони прекрасно понял, но так как имел о новорожденных куда более фундаментальные представления, чем Люсинда, предпочел сделать вид, что засмотрелся в окно и глубоко погружен в свои мысли.
— А зовут его как? — задала новый вопрос Люсинда.
Тони немедленно отвернулся от окна и перевел вопрос матери.
— Чезаре, — отвечала миссис Коппино.
— Чезаре, — задумалась девочка. — A-а, Цезарь! — мгновение спустя закричала она. — Гай Юлий Цезарь! Мы будем проходить его только на будущий год, а вы уже сейчас назвали в его честь это совершенно новое бамбино. Наверное, вы хотите, чтобы оно когда-нибудь выросло и тоже разделило Галлию на три части?
На этот раз никто из семейства Коппино не понял смысла. Побыв еще немного в гостях, Люсинда пришла к кое-каким выводам, которые изложила на следующий день мистеру Спиндлеру. Она специально поехала для этого в «Геднихаус».
— Прошу вас как можно скорее подумать о Тони, — убеждала она управляющего. — В квартире для него просто нет никакого места. Я вообще не понимаю, как они могут там жить? По-моему, они скоро будут укладывать своих новых бамбино в ящики с апельсинами. А Тони подвесят, как гроздь бананов, под потолком.
— Я очень серьезно подумаю, — пообещал управляющий.
После этого Люсинда сразу уехала. Она не приезжала в гостиницу с тех самых пор, как навсегда попрощалась с Принцессой в своем дневнике. Но даже сейчас у нее просто не хватило бы смелости подняться наверх.
В субботу ролики были оставлены дома, и Люсинда пошла на своих двоих к тете Эмили. Она сразу же поднялась в библиотеку. Прошлую субботу они с дядей Эрлом из-за Люсиндиного похода в цирк пропустили. Сегодня им предстояло дочитать «Как вам это понравится». Люсинде жаль было расставаться с ее героями. Но ведь как только пьеса закончится, они начнут что-то другое. Интересно, что из Шекспира на этот раз выберет дядя Эрл?
Дочитав и поставив томик на полку, дядя довольно долго стоял в задумчивости. Наконец он выхватил со стеллажа новый том, полистал его и, заложив страницу пальцем, снова уселся в кресло.
— Пока мы читали с тобой у Шекспира только сказки или комедии, — медленно проговорил он и с таким любопытством взглянул на Люсинду, словно она была самой захватывающей пьесой из всех. — Не попробовать ли нам теперь трагедии? Как тебе кажется, ты достаточно до них доросла?
— А что, эти трагедии другие, чем комедии или сказки? — спросила племянница.
Дядя Эрл принялся объяснять разницу. В комедиях, говорил он, много смешного и всегда счастливый конец. А трагедии кончаются катастрофами и смертями. Там часты конфликты между персонажами. Герои совершают ошибки, за которые потом расплачиваются до конца жизни. Тут дядя Эрл наклонился поближе к племяннице и добавил:
— Понимаешь. Люсинда, в настоящей трагедии все события неотвратимы. Когда читаешь великих греков или Шекспира, просто не сомневаешься, что иначе быть не могло. Там все подчинено законам гармонии и красоты. Без них трагедия просто теряет смысл.
— Неотвратимо… — с удовольствием произнесла Люсинда. — Какое отличное новое слово!
— Ты хочешь знать, что оно означает? — подхватил дядя Эрл. — Один из героев этой пьесы, — постучал он пальцами по томику Шекспира, который держал в руках, — очень хорошо объяснил его смысл: «Чему быть, того не миновать, уж это вы мне поверьте!»
— Вроде я поняла, — кивнула девочка.
— Могу и по-другому тебе объяснить, Снуди, — решил дядя внести полную ясность. — Представь себе, что перед тобой несколько цифр, которые в сумме составляют тринадцать. Сколько ни переставляй их местами, ответ все равно не изменится. Тоже происходит и в настоящей трагедии. Все события неизбежно приводят героев к гибели.
— Ну, теперь совсем ясно, — уверенно проговорила Люсинда. — А как называется трагедия, которую мы будем читать?
— «Ромео и Джульетта». Вот, слушай.
И дядя Эрл прочитал Люсинде знаменитый пролог.
Он уже давно закрыл книгу, а Люсинда все повторяла и повторяла про себя слова о влюбленных, которых благословляют звезды. Она снова подумала о своей бедной Принцессе. Может, и у нее все цифры сложились в тринадцать? Тогда это тоже трагедия. Только вот как тут быть с красотой? Хотя… Люсинда начала вспоминать. Пурпурно золотое платье, в котором лежала Принцесса, было просто прекрасно. И рукоятка кинжала красиво переливалась под светом ламп. Кинжал тоже был очень красивый, пока висел на стене. В чувствах Принцессы Люсинда и вовсе не сомневалась. Они наверняка чисты и возвышенны. В особенности теперь, когда она навсегда избавилась от мистера Исаака Гроуза…
Люсинда настолько была погружена в размышления, что Кэти трижды пришлось звать ее к ужину. Пока она спускалась по лестнице, очарование старой Вероны преследовало ее. И вдруг она поняла. Ведь Верона не выдумана, как остров Просперо из «Бури». Верона — в Италии, где сейчас ее папа с мамой. Они могут поехать в Верону. И сама она, когда вырастет, обязательно съездит туда.
Ужин с газелями на этот раз прошел довольно приятно. Тетя Эмили спешила в какие-то гости, и за столом вместе с ними сидеть не могла. Гувернантка тоже была занята. Она помогала тете Эмили одеваться. Пятеро девочек получили возможность ужинать так, как им хочется. А вскоре Агата с Сибиллой тоже ушли. Им было скучно с младшими сестрами, и они предпочли подняться наверх в свои комнаты.
Оставшись в обществе Фрэнсис и Вирджинии, Люсинда почувствовала себя совсем хорошо. Сперва они просто болтали. И вдруг Люсинда подумала, что может принести какую-то пользу этим несчастным девочкам. Роликовые коньки наверняка заставят их по-другому отнестись к жизни. А вечер без мамашиных поучений еще больше пойдет им на пользу.
— Сходим все вместе в театр Проктора? — предложила она. — По только втроем, без старших.
— В театр Проктора? — дрожащими голосами переспросили сестры. Предложи им Люсинда экскурсию в преисподнюю, их лица не больше бы исказились от ужаса.
Люсинда ничуть не удивилась. Она сама несколько раз слышала, как тетя Эмили твердила на все лады, что театр Проктора «вульгарный и низкопробный». Однако Люсинда куда больше доверяла мистеру и миссис Соломон, которые были о театре Проктора совершенно иного мнения. А Эледа совсем недавно там посмотрела спектакль «Английская роза» и осталась в полном восторге.
— А чего тут такого? — начала уговаривать Люсинда кузин. — Сходим, и все. Билет на галерку у Проктора стоит только двадцать пять центов.
— Вообще-то у нас есть карманные деньги, — растерянно отвечала Вирджиния. — Но каждый раз, как мы захотим их потратить, надо посоветоваться с гувернанткой и с мамой. Они никогда не позволят, чтобы мы пошли к Проктору.
— Тогда вы можете что-нибудь заложить, — вспомнила внезапно Люсинда.
Однажды Тони Коппино показал ей на углу Восьмой авеню ломбард с тремя золотистыми шарами на вывеске. «Когда у человека совсем нет денег, он может отнести сюда какую-нибудь ценную вещь, — принялся объяснять мальчик, — и получить под залог денег до определенного дня. Если человек вернет деньги вовремя, его вещь вернется к нему. А если не отдаст, вещь заберет ломбард».
— Но мы даже не знаем, что это такое, — с тревогой признались газели. В самом слове «заложить» для них таилась какая-то скрытая опасность.
Люсинда повторила им то, что рассказывал Тони.
— Мы могли бы пойти к Проктору в день Святого Патрика, продолжала она. — А после спектакля я отвела бы вас ужинать к мисс Питерс и мисс Нетти. Но это только в том случае, если получится с театром. Иначе затевать ужин нет смысла. Придумали, что сможете заложить?
Предложение Люсинды показалось газелям таким заманчивым, что они начали думать. Единственной безопасной вещью из всех оказались детские книги с картинками. Фрэнсис с Вирджинией из них давно выросли. Если бы Люсинда могла…
Люсинда могла. Взяв с собой шесть книжек, она по дороге домой зашла к Тони и попросила отнести их в ломбард. У мальчика эта просьба восторга не вызвала. Однако, узнав, в чем дело, он согласился. До Святого Патрика оставался всего один день, и времени на раздумья попросту не было.
Тони удалось выручить за книжки газелей целых семьдесят пять центов. Узнав об этом, Люсинда немедленно приняла решение.
— Эти книги все равно никто никогда выкупать не будет, — сказала она. — Значит, пятьдесят центов мы отдадим газелям, а на оставшиеся двадцать пять ты, Тони, купишь себе билет и посмотришь спектакль с нами вместе.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮСИНДЫ УАЙМЕН
ЧАЙКА ЛЕТИТ К МОРЮ
На следующее утро Люсинда поднялась узнать, как чувствует себя Тринкет. Дверь открыла миссис Бродовски.
— Тринкет совсем плохо, — тихо проговорила она.
— Но теперь-то вы врача вызвали? — осведомилась Люсинда.
— Нет, — покачала головой миссис Бродовски.
— А будете вызывать?
— Не знаю, — почему-то отвела глаза в сторону женщина.
По дороге в школу Люсинде преградил путь мистер М’Гонегал, полицейский.
— Тебя случайно не надо опять посадить в тюрьму? — улыбнулся он.
— Нет, мистер М’Гонегал, — грустно отвечала Люсинда. — Но лучше у меня сегодня были бы неприятности. Вот что бы вы сделали, мистер М’Гонегал, если бы у вас была самая дорогая подруга, которая ростом чуть выше стула, и она бы целую неделю и даже больше болела, а ее папа и мама так и не вызвали доктора? Что бы вы сделали в этом случае, мистер М’Гонегал?
Полицейский снял шлем и потер ладонью затылок.
— Ну, наверное, если бы у меня был маленький друг и с ним бы такое стряслось, я, в первую очередь, вызвал бы доктора сам.
— Мистер М’Гонегал, а докторам случайно не надо платить? — вдруг осенило Люсинду.
— Конечно, надо, — ответил полицейский.
— Ну, тогда все понятно. Они же бедные и ужасно честные! Они ни за что не позовут доктора, если не могут ему заплатить.
— И что же ты предлагаешь? — чувствуя, что у Люсинды есть какой-то план действий, спросил мистер М’Гонегал.
— Знаете, у нас просто замечательный врач. Он вылечил всех, кто живет в нашем доме, а это никак не меньше десяти человек. И я никогда не видала, чтобы папа ему платил. Может, он это делает потихоньку? Вот я и думаю: если он только узнает все про Бродовских, то пойдет к ним даже без всяких денег.
— Тебе и правда надо поговорить с ним, Люсинда, — одобрил мистер М’Гонегал, — а пойдет он к твоим друзьям или нет, это уж ему самому решать.
Едва дотерпев до конца уроков, Люсинда поспешила к доктору Хичкоку. Он жил в одном квартале с тетей Элен Дуглас. Когда Люсинда вошла, мистер Хичкок обедал.
— Ну-ка, садись вон в то кресло напротив, — велел он девочке. — Сейчас мы будем есть вместе бараньи котлеты с печеной картошкой.
Пока они ели, доктор внимательно оглядел ее.
— Наверняка ни дня не болела с тех пор, как родители уехали за границу?
— Ни одного, — подтвердила девочка.
— Если бы все родители девяти или десятилетних детей надолго оставляли своих чад в одиночестве, я бы вконец обнищал! — засмеялся доктор.
— Но я ведь пришла совсем по другому поводу, — взялась за дело Люсинда. — Вы такой добрый, доктор Хичкок! Наверное, вы самый добрый на свете. И дядя Эрл тоже всегда так про вас говорит.
Доктор жевал в это время баранью котлету и был просто не в состоянии ничего ответить.
— Вы понимаете, — тем временем продолжала Люсинда, — на третьем этаже дома, где я живу сейчас на втором этаже с мисс Питерс и мисс Нетти, есть маленькая девочка. Это совсем особая девочка, и она сейчас очень сильно болеет. А родители у нее такие бедные… Но они не всегда будут бедными, потому что он, то есть папа Тринкет, когда-нибудь станет очень известным. А пока у них нет никакого своего доктора. Наверное, это потому, что они не могут ему платить. О, мистер, Хичкок, если бы вы хоть раз в жизни увидели Тринкет, вы бы забеспокоились о ней не меньше меня. Вот и все. Не очень-то складно я вам объяснила.
Положив нож и вилку на стол, доктор Хичкок легонько подергал себя за бороду.
— Просто удивляюсь, Люсинда, откуда ты столько узнала об этих людях? Наверное, твоей маме не очень понравится, что ты общаешься с кем попало. Вдруг они больны чем-то заразным?
— Нет, что вы! Это совсем не заразно. И потом, они ведь не «кто попало», а мои самые большие друзья.
— Я мог бы пойти с тобой сию же минуту. Но все не так просто, как тебе кажется. Представь себе, я приду, пропишу твоей Тринкет какое-нибудь лекарство, а ей станет хуже.
— Не станет! Не станет ей хуже! Никому из ваших больных никогда в жизни не становилось хуже!
— Блажен, кто верует, невесело усмехнувшись в бороду, пробормотал доктор Хичкок. — Всех я не могу спасти. Запомни это, Люсинда.
— Не буду я этого помнить! — решительно заявила девочка. — Я лучше вспомню, как мы втроем заболели дифтерией! И вы, и мама, и сиделка Мэри О’Брайан так хорошо нас лечили, что мы не умерли, а поправились.
— На все воля Божья, Люсинда.
— А мама сказала, мы должны быть вам благодарны, что выжили. Ну, пожалуйста, доктор Хичкок! Должен же кто-нибудь вылечить Тринкет! И, по-моему, нам с вами нельзя больше медлить.
Доктор снова схватился за бороду, и вид у него при этом был точно такой же, как у мистера М’Гонегала, полицейского, когда тот старательно чесал затылок. Дело и том, что оставалось еще препятствие. Врачебная этика не позволяла докторам, завоевавшим себе репутацию, отправляться к больному без вызова. Но разве можно было объяснить такое Люсинде?
А она не сводила глаз с доктора. Ей вдруг показалось, что она все поняла. Просто чем старше становится человек, тем труднее ему что-то решать. Если это действительно так, тут же подумала девочка, она хотела бы навсегда остаться десятилетней. Расправившись с остатком бараньей котлеты, она тут же потеряла всяческий интерес к печеной картошке, которая так и остыла нетронутой на тарелке.