Аллан Рамзей (Рэмси)
(1686 – 1758)
Элегия на кончину Джона Купера, церковного старосты. Anno 1714
Гудит молва, несется слух:
Джон испустил зловонный дух!
Он кукарекал, как петух, —
И вот-те на:
Ему, грозе окрестных шлюх,
Пришла хана!
По-своему он был хорош —
Да въедлив, точно клоп иль вошь:
Он за распутство иль дебош
Взимал сполна:
Вынь да положь последний грош,
Не то – хана!
Как волк нещаден, туп как вол,
На шлюх сей муж охоту вел!
И помирал отнюдь не гол:
Его мошна
Вмещала не один обол!
И вот – хана…
И неказист, и невелик
Был приснопамятный старик —
Но, видя сей суровый лик,
Сам сатана,
Я мыслю, обмер бы и сник,
Решив: «Хана…»
Куда убрался? В рай, иль в ад?
Но, право, не придет назад.
И родственник, поживе рад,
Готов хватать
Наследство – долгожданный клад, —
Как подлый тать!
Фи, Смерть! Зачем тобой ведом
Бедняга Джон в дубовый дом?
Гасил он – с тягостным трудом! —
Раздор и свару,
Смирял разгул, сметал содом,
Пророчил кару!
Безжалостно врывался Джон
Во всяк бордель, во всяк притон —
И грешных перечень имен
В башке хранил.
Презренных шлюх повинный стон
Был Джону мил!
Порою шпагу иль кинжал
Хмельной распутник обнажал —
Но Джон в узде врага держал,
Немилосерд! —
О, перед старостой дрожал
И смерд, и лэрд!
А протрезвеет сукин кот —
И к Джону каяться идет:
Мол, я обидел вас – и вот,
Воздам стократ…
И взятку старосте кладет,
Кляня разврат.
Но девок – весь дневной улов! —
Джон отсылал без долгих слов
Под сумрачный тюремный кров:
Мол, посиди!
Стоял всеместно вой и рев:
Мол, пощади!
А нынче в городе у нас —
Гульба, попойка, перепляс:
Во всякий день, во всякий час
Мы пьем до дна!
Джон Купер гигнулся, угас,
Ему – хана!
О Смерть! Ужель твоя коса
Взнесла мерзавца в Небеса —
Двуногого цепного пса,
Царя пройдох?..
Но верю, верю в чудеса:
Джон Купер сдох!
Постскриптум
Во страхе закрываю рот:
Из-под земли покойник ход
Наружу вырыл, точно крот!
Везде гласят:
Видал покойника народ
Раз пятьдесят!
Неугомонный царь пролаз
Гнусит, червив и черномаз:
«Простите, ибо грешен аз…»
О, как наружу
Прополз мертвец? Увидишь – враз
Напустишь лужу!
Но мир усопшему, не меч!
Чтоб не было подобных встреч,
Священник да услышит речь
Бедняги Джона
И молвит: «Сын мой! Время лечь
В земное лоно!»
Вильям Крич
(1745 – 1815)
Некоему господину, сетовавшему на то, что потерял старые карманные часы
К чему же огорченный вид?
Зачем же раздражаться тут?
Не сетуй: время прочь летит —
Часы, как должно, прочь бегут.
Отменно тощему и телесно слабому автору, сочинившему архипустейший трактат
Где же, где он, источник моих вдохновений? —
И талант удивляется часто, и гений.
Ты же в собственном облике черпаешь мощь:
Твой никчемный трактат и бессилен, и тощ.
Залог блаженства
Пройди, пересеки весь круг земной
Вослед за ветром вольным, иль волной —
О! Все под солнцем здешним суета!
В конце пути – могильная плита.
Гляди: алтынник деньги бережет,
И родиной торгует патриот;
И всяк чиновник истовый готов
Пасть жертвой государственных трудов!
В прекраснейшем фиале – страшный яд:
Иной влюбленный удавиться рад!
Иных манит научная стезя —
Да ничего на ней познать нельзя.
О, где оно, блаженство, смертный, где?
Наш мир земной с блаженством во вражде!
Ты в Небеса лазурные гляди —
Блаженство – там, блаженство – впереди!
Твой ум и дух от бедствий и тревог
Лишь Бог избавит. Помни: только Бог!
Роберт Фергюссон
(1750 – 1774)
Добротное сукно
Коль ты пополнить был бы рад
Людей великих долгий ряд,
За ум и труд не жди наград —
Секрет в ином:
Добротнейшим живот и зад
Одень сукном!
О, ежели купил отрез
Добротный, и в обновку влез,
То вымахаешь до небес —
Пускай ты гном:
Добротным даден рост – и вес! —
Тебе сукном.
В кафтане из дешевой ткани
Ты – ровня распоследней рвани,
Предмет насмешек – или брани, —
А чья вина?
Не зря гогочут горожане:
«Купи сукна!»
Развязный брадобрей в субботу
Кончает поскорей работу:
Трудился до седьмого поту
Цирюльник, – но
Рядиться время обормоту
Пришло в сукно!
Гляди: грядет он, – прям и горд,
Как родовитый, славный лорд,
Чужих вовек не бривший морд, —
Отколь сей форс?
В сукно оделся юркий черт —
Добротный ворс!
В одежке бедной не моги
К девицам направлять шаги —
Напрасно стопчешь сапоги!
Пуста мошна?
Влезай хоть по уши в долги —
Купи сукна!
Коль скоро твой истерт камзол —
Девичий голос груб и зол,
И дева цедит: «Хам! Осел!»
Шипит она:
«Ишь, воздыхатель, – нищ и гол!
Купи сукна!»
В сукно одевшись, тот же час
Предстанет принцем свинопас,
И богословом – лоботряс.
Мораль ясна:
Будь кем захочешь, коль припас
Кусок сукна!
Родиться Ньютоном, Шекспиром —
И дозволять в кафтане дырам
Зиять – беда: ничьим кумиром
Не стать – хана!
Да, всем тебя освищут миром…
Купи сукна.
Свежие устрицы
Счастливец, кто избавлен от забот,
Чей шелковый иль кожаный кошель
Не пуст, – и можно пить холодный эль,
И не грустить при виде свежих устриц.
Филлипс
Где б ни качал соленый вал
Рыбачью шхуну либо ял,
Где б ни влачил добычу трал
Иль перемет, —
Никто шотландских не знавал
Богаче вод.
Тунца, и сельди, и трески
В них изобильны косяки;
Угри отменно велики, —
А уж макрели!
И устриц лакомых садки —
На всякой мели.
Ликуй, береговой народ,
Поскольку осень – у ворот,
И Посейдон в столицу шлет
Шотландцам дань, —
И устриц полон всякий рот,
Куда ни глянь.
Теперь никто из объедал
Не внемлет лекарю: бахвал,
Ты, видно, публику считал
Безмозглой дурой?
Разбейся вдребезги фиал
С твоей микстурой!
Сюда, понурый хворый люд,
Тут свежих устриц подают!
Они врачуют в пять минут —
Любой порой! —
Зубную боль, мигрень, и зуд,
И геморрой!
Пропойца, гей! Тряхни копилкой!
Ты, обессиленный бутылкой,
Цепляй-ка свежих устриц вилкой
На радость глотке —
И не страдай от страсти пылкой
К вину и водке!
Когда гремит над головой,
И хлещет влагой дождевой,
Когда вздымается прибой,
И ветер свеж,
Займи в трактире столик свой —
И устриц ешь!
Когда купцу в урочный час
Придет пора замкнуть лабаз,
Вечерний звон торопит нас,
Манит в кабак,
Дабы во устричном погряз
Обжорстве всяк.
Бывало, меркнет Феб в окне,
А я блаженствую вполне,
Взыскуя истины в вине
Пред очагом…
Родным гнездом казался мне
Питейный дом.
Коль у глупца полно монет,
Глупец являет приверед,
И жрет изысканный паштет
С довольной миной;
А ты ешь устриц на обед —
И суп куриный.
И в Новой Гавани кутеж,
И в Устричном Поселке тож:
Сидит попарно молодежь
В любом трактире —
И устриц отворяет нож
Крупнейших в мире!
О, здешний люд весьма неглуп
(Хоть неучтив подчас и груб,
И сдачу пробует на зуб!) —
Он хлещет виски
И устричный хлебает суп
Из полной миски!
И если пива льются реки,
Глотайте устриц, человеки,
Дабы не тяжелели веки!
И – шиллинг на кон,
Что вас не перепьют вовеки
Ни поп, ни дьякон!
К моим ветхим порткам
Ступайте прочь… Прощайте, – хоть
Вы знатно грели кровь и плоть
Мою – прощайте… Мы, бедняги —
Певцы, маратели бумаги, —
Таскаем рвань, доколе вслед
Не засвистит шутник сосед,
Покуда с горем пополам
Заплаты сокрывают срам,
Покуда стужа сквозь прорехи
Не донимает без помехи.
Не так ли чахнущий больной
Не поспешает в мир иной
И бочками лекарства пьет —
Авось, протянет лишний год?
Но, как спасаться ни горазд, —
А все едино, дуба даст.
Мне внятен ваш немой упрек;
Отлично помню, кто берег
И защищал мой бедный зад
В мороз и вьюгу, в дождь и град.
Увы! – неблагодарны барды,
И вылететь в окно мансарды
Моим порткам пришла пора:
Ни золота, ни серебра
Не вверишь столь худым карманам
В отрепье, столь безбожно драном.
А ежели в кармане грош,
Иль вовсе на аркане вошь
(Поэты нищи искони) —
Терять последнее? Ни-ни!
Портки! таков уж белый свет, —
И вам ли горше всех? О нет:
Мы любим друга, если тот
Поит вином и в долг дает;
А деньги у него иссякли —
И вышел дружбе срок. Не так ли?
Но, если человек не шваль,
Ему друзей злосчастных жаль, —
И мне вас жаль. Надевши вас,
Я подымался на Парнас!
Но мыслит Муза, что во вред
Нам изобилие монет, —
А мы без них угрюмы, злобны,
Понуры, неблагоутробны:
Коль скоро нет житейских благ,
То в каждом ближнем зрится враг.
Видали вы, как мой бокал
В руке недрогнувшей сверкал,
И лик мой счастлив был и свеж —
И сколь светло мечталось прежь!
Мечты погибли – все подряд,
Как маргаритки в зимний хлад…
Эх, нет умелого портняжки,
А поврежденья ваши тяжки!
Вы долгие служили годы
И не внимали крику моды,
Но – времени vicissitudo…
Вы одряхлели. Верю: худо
К последней близиться секунде.
Увы! Sic transit gloria mundi!
Спешите к некой лютой дуре,
Чей голос родствен реву бури, —
Вы подошли бы ей вполне,
Мужеподобнейшей жене!
Стыжусь открыто вас таскать я, —
Так скройтесь под подолом платья,
Чтоб ощутить объем и вес
Вельми упитанных телес!
А коль дождусь иных времен
И окажусь обогащен,
И задеру нескромный нос,
Имея денег целый воз, —
Пусть мне предстанет призрак ваш!
И укрощу хвастливый раж,
И вспомню, по какой одежке
Протягивал когда-то ножки.
Так царь Филипп – я вспомнил ныне, —
Пределы царской клал гордыне,
Чтоб Македония нимало
От спеси царской не страдала:
Слугою состоял при нем
Гнуснейший смерд, развратный гном —
И дротом этого слуги
Вправлялись царские мозги.