— Сколько?
— Ну, четыре фунта и шесть пенсов.
— Вот вам пять. И можете выпить на шесть оставшихся пенсов три стакана чая.
— О! Совсем не нужно, мэм. А впрочем, выпью.
Шофер снова надел кепку и тут же снова снял.
— До свидания, мэм, до свидания, леди и джентльмены. Пока, сынок. Извини уж, погорячился.
— Ничего, отец. Бывает.
— Да уж, ну, гудбай.
И, наконец, окончательно утвердив шапку на голове, он вышел в белую дверь.
Женщина-сова вновь махнула рукой, и кошелек растворился в воздухе. Она сняла очки. Глаза ее снова уменьшились и затем снова увеличились.
— Ты, наверное, есть хочешь?
— Не очень. Нас в самолете кормили.
— Рис с горошком?
— Ага.
Женщина-сова обернулась к стоящим рядом.
— Видно, меню в авиакомпании менять не собираются. Но, будьте уверены, в этом доме вам кое-что повкуснее предложат. Дело в том, что я кулинар-искусник!
Запахи пряностей, которые просачивались в коридор, подтверждали, что в доме этом действительно живет большой кулинарный художник. Прекрасные представлялись натюрморты вдохнувшему дивный запах — супы с золотыми сухариками, взрезанные пироги с грибами и фрукты разноцветные, как елочные игрушки. Уютно и сытно жить в доме с такими запахами.
— Скоро будет обед, и вы сможете почувствовать разницу между кулинарной халтурой и высоким искусством приготовления пищи. Если у вас, конечно, есть вкус! Идемте!
За коридором, конечно, должна была быть комната, но за дверью оказался еще один коридор. Через него можно было выйти на улицу с другой стороны дома и при этом ни разу не зайти в первую комнату. Впрочем, сюда можно было и зайти. Можно было повернуть налево и зайти в гостиную, подняться по лестнице в комнаты для студентов или повернуть направо и войти в столовую.
Мы повернули направо и вошли в столовую.
Здесь, понятно, было много столов. Были здесь еще стулья, шкафчики, холодильник и камин.
Сквозь два огромных окна, которые опускались чуть не до самой земли, видно было зеленую лужайку. На таких лужайках часто изображают миллионеров, которые, лениво помахивая клюшками, играют в гольф.
— Имейте место! — сказала вдруг женщина-сова. Именно такими словами англичане предлагают своим гостям присесть. Так и говорят: «Имейте место!».
Я приглядел место за столиком у камина. Расселись и остальные.
На камине стояла фотография с изображением пляжа, который белым клином рассекал синеву неба и моря. Позже я узнал, что этот пляж находится в Анталии, где проводит каждый отпуск женщина-сова.
Однако самой хозяйки среди купающихся на фотографии видно что-то не было.
Все по-прежнему смотрели на меня. Мол, что нам новенький расскажет? Но я специально ничего не говорил, и только разглядывал белый берег анталийского жаркого пляжа.
Женщина-сова попробовала нахмурится. Но сделать ей этого не удалось. Лицо ее было гладким как свежий абрикос и, видимо, не хмурилось никогда.
— Вы, кажется, должны были приехать вчера? Я, между прочим, вчера ездила встречать вас в аэропорт. Два часа стояла там с плакатиком «Добро пожаловать, Станислав Востоков!» Как клен на Пикадилли.
— Понимаете, я опоздал на самолет.
— Понимаю. Но надо было позвонить и сообщить об этом. Чтоб люди не волновались.
Трудно было вообразить, что подобная мелочь может взволновать человека с таким гладким лицом. Даже девятибалльный шторм не смог бы нахмурить его поверхность.
— Впрочем, в аэропорту работает моя подруга, и мы с ней неплохо посплетничали. А теперь, вот, познакомьтесь с вашими товарищами.
Женщина-сова показала на индуса-узбека.
— Это Мигрень из Индии.
Не могу сказать, чтобы такое имя меня не удивило. Но за границей может быть всякое. Мигрень, так Мигрень.
Я кивнул индусу. Он помахал мне рукой. Ага. С одним познакомились.
Как я узнал позже, индуса звали Мриген. Но англичанам никак не удавалось выговорить его имя правильно. Поэтому до самого конца учебы его продолжали звать Мигренью. Но мы-то будем называть его правильно.
Тем временем женщина-сова перешла к худому индусу.
— Это Кумарагуру-буру-муру…
Худой индус поднял указательный палец и сказал:
— Кумарагурубаран.
Он улыбнулся мне, и я улыбнулся ему. И с этим познакомились.
Понятно, что произнести подобного имени никто кроме самого Кумарагурубарана не мог. Поэтому до конца учебы мы называли его просто Кумар, что, между прочим, означает «Великий». Конечно, обладатель такого имени не мог быть простым человеком.
А мы продолжали знакомство.
— Это Ханна, она из Канады.
— Значит, все-таки не племянница, — понял я и помахал ей рукой.
4
— А меня зовут Олуэн. Веду тут хозяйство. Я — хаузкипер.
Слово это звучало также необычно и торжественно, как, например, «обергофмаршал». Оно походило на воинское звание. Я подумал, что если у обычной домашней хозяйки и может случиться на кухне или в комнатах беспорядок, то у хаузкипера — никогда.
Но «хаузкипер» я выговаривал легко, а вот Олуэн никак не выговаривалось. Всякий раз у меня выходило Оулен, что, между прочим, в переводе означает «сова». Так я и звал ее до конца курсов. И Олуэн на это не обижалась, потому что и вправду немного походила на сову.
Затем Олуэн поднялась, и я снова увидел, как крепко она стоит на ногах. Да и плечи у нее были такими, что без труда выдерживали тяжесть ведения хозяйства.
— А ТЕПЕРЬ: ЗАПОМНИТЕ НАШ РАСПОРЯДОК!
Я достал ручку с блокнотом, потому что это дело лучше было записать: Олуэн-хаузкипер принялась загибать пальцы один за другим, они ложились на ладонь как солдаты, которых обергофмаршал кладет на плац.
— Семь тридцать — подъем. Восемь ноль ноль — спуск к завтраку. Двенадцать тридцать — ланч. Восемнадцать тридцать — обед. Двадцать два ноль ноль — отбой. И постарайтесь не нарушать, а то, знаете…
Мы кивнули, показывая, что, может, конечно, и не знаем, но все же догадываемся.
— А по воскресеньям вы будете мыть посуду сами. Потому что воскресенье у меня выходной.
— Чуть-чуть помедленнее, — попросил я, — а-то я записываю.
Олуэн подождала, когда я закончу писать, и вдруг хлопнула ладонью по столу. От страха я начертил длинную линию через весь блокнот.
— И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ УНОСИТЬ ПОСУДУ В КОМНАТЫ. НАКАЗАНИЕ ЗА УНОС ПОСУДЫ — СМЕРТЬ!
Если бы Кумар не имел такой темный цвет лица, то он наверняка побелел бы от страха, поскольку, говоря о смерти, Олуэн смотрела на него. То ли он уже уносил посуду в свою комнату, то ли вскоре намеревался это сделать. Во всяком случае, в этот момент кофейный цвет его лица разбавило молоко.
Затем Олуэн повернулась ко мне.
Я никой посуды в комнаты не уносил и поэтому мне бледнеть было нечего. Но я все же побледнел.
— А сейчас я покажу вам вашу комнату!
Вслед за Олуэн я вышел в коридорчик и стал подниматься по лестнице. Ступеньки походили на клавиши пианино. Когда на них нажимала Олуэн они говорили «крокодайл!». А когда наступал я шептали «сван».
Под эти странные звуки мы взошли на второй этаж и начали подниматься на третий.
На стене лестничного пролета висели за стеклами картины, изображающие различных животных. То я видел зебру, которая бежала по моему лбу, то птицу, которая высиживала яйца, в моем правом ухе.
На площадке третьего этажа Олуэн свернула к правой двери и провернула в ее скважине ключ.
Бело-золотой свет рухнул на меня, и я чуть не скатился вниз по лестнице.
Вслед за Олуэн я вошел в комнату, которую можно было справедливо назвать мансардой.
Мансарда — лучшее жилье для поэта. В мансарде легче и пишется, и дышится. Да и поглядеть на мир лучше из-под самой крыши.
Медитировать, кстати, в мансарде тоже хорошо.
Окно комнаты висело прямо над зоопарком. И я мог, не вставая из-за стола, поглядеть почти на любого зверя.
Над зоопарком плыли облака в форме редких и исчезающих зверей.
Напротив мансарды находилась вольера с лемурами. Они сидели на верхушках деревьев, как грачи, и кричали «гав-гав».
— Как вам комната? Не низковат ли потолок?
А потолок действительно был низковат. Я не мог здесь подпрыгнуть, не ударившись о него.
Но прыгать я и не собирался.
— Очень хорошая комната. И потолок не такой уж низкий. Тут даже в шапке-гребешке ходить можно.
В доказательство я надел на голову шапку-гребешок и стал в ней ходить по комнате. Туда-сюда, туда-сюда.
— Тогда держите ключ.
Я взял из рук Олуэн ключ и увидел, что на нем имеется брелок — пластмассовая рамочка с надписью «квагга».
— У нас все комнаты названы именами исчезнувших животных. Напротив вас — «Странствующий голубь», под вами — «Дронт», а Мигрень и Кумар живут в «Тасманском волке».
5
— А сейчас вы должны пройти к профессору Фа! — убедительно сказала Олуэн.
Я вздрогнул.
«Профессор Фа!» — это звучало страшно.
Это было похоже на вскрик африканца, плохо владеющего английским языком.
Но Олуэн улыбнулась мне.
— Сходите и приходите. Мы будем иметь ланч!
Именно так она и сказала — «иметь ланч». Англичане никогда не едят ланч, они его исключительно имеют. Мысль о ланче, который будет вскоре иметься, придавала храбрости.
Я выяснил, в какой именно части особняка можно искать профессора и пустился в поход по зданию, поскрипывая его деревянными полами.
Через пять минут я пересек прихожую в обратном направлении и вышел в мощеный крупнозернистым булыжником двор. Справа располагалась древнейшая пристройка. Оттуда пахло не то каретным смазочным маслом, не то породистыми гончими псами.
Из гаража вылетело безголовое приведение и, бряцая кандалами, попыталось меня испугать. Но неожиданно поднявшийся ветер, задул его со звоном обратно.
Усадьба Ле Ное напоминала букву «Ц», лежащую на земле плашмя. Комнаты студентов находились в ее основании. В левой части располагалась библиотека, лекторий и комнаты преподавателей, правую занимал гараж. В хвостике жил большой специалист-герпетолог Ричард Гибсон.
У главного входа в усадьбу на красной стене висела белая табличка: «МЦОСРВ — Международный Центр, Обучающий Сохранению Редких Видов». Но по-настоящему старинный особняк назывался Ле Ное. Только так и называли его между собою работники зоопарка. И верно, разве сравнится с этим плещущимся названием варварский «МЦОСРВ»?
Стеклянные двери главного входа напоминали те, что были в аэропорту. Однако сами они при моем появлении не открылись, и пришлось дернуть их за ручки. Войдя в вестибюль, я огляделся.
Справа находилась безмолвная пока библиотека, слева — лекторий, в котором еще никто не читал лекций.
Под лестницей, поднимающейся на второй этаж, стоял потрясающих размеров термос, похожий на трехведерный самовар.
Рядом с ним находилось три банки кофе. Попить кофе тут, вероятно, любили.
Воздух в вестибюле был напитан озоном. От этого в голове сразу становилось как-то яснее. Чувствовалось, что где-то недалеко работает чудовищной силы мозг. Я поднялся по лестнице и пошел по узкому коридору. Здесь каждый мой шаг эхо повторяло ровно десять раз.
По обе стороны располагалось множество дверей. Я толкнул семь запертых и сильнее всего восьмую — незапертую.
С вскриком «Ох!» ввалился я в комнату, забитую книгами.
Из-за стопок книг на меня смотрел человек с ужасной фамилией «Фа». И, надо сказать, внешность его весьма к этой фамилии подходила. Именно такой возглас бы издал африканец, неожиданно увидевший профессора. «Фа!» — вскрикнул бы он и убежал обратно в Африку. Левое веко у профессора завернулось к шапке черных кудрявых волос. А сама эта шапка напоминала папаху, в которой ходил знаменитый маршал Жуков.
Из-под папахи на меня смотрело точно такое лицо, какое в детстве я воображал у людоедов. Крепкое, скуластое, битком набитое ядреными зубами.
Мне очень захотелось вскрикнуть: «Фа!» и убежать куда-нибудь. Может, даже и в Африку.
К счастью, я заранее приготовил приветствие и, когда я остановился в центре комнаты, оно вылетело из меня и полетело дальше, прямо в скуластое лицо профессора со страшным завернутым веком.
— Станислав Востоков. Вчера опоздал, а сегодня приехал. Как поживаете?
Дурацкие, глупые слова, произнесенные в нелепейшей ситуации. Но большего я все равно не мог сказать и стоял с ужасом глядя на глаз с завернутым веком. В этот момент я, вероятно, напоминал манекен, какие часто можно увидеть за витриной магазина модной одежды.
Но ничего, совсем ничего модного в моей одежде не было. Старые джинсы, отнюдь не новая куртка, грязноватые ботинки.
Хотя, конечно, экстремальной модой это назвать можно было вполне.
Насмотревшись на меня вдоволь, Фа сказал железным голосом:
— Ты должен был прилететь вчера!
Я попытался объяснить в чем дело, но не смог раскрыть рта. Я поднял руки и развел их как можно шире, показывая шириной глубину своего сожаления о случившемся.
— Мне нет оправдания! — как бы говорила эта огромная ширина.
Фа встал, тяжело опершись на стол, и я увидел, что он очень похож на медведя. На косолапого с лицом людоеда.
— Да, двоечников у него, наверное, нет, — подумал я. — Он их просто…
Профессор Фа потянул носом, оскалился и вышел мимо меня в открытую дверь. И уже из коридора донеслось:
— Следуй за мной!
Я вышел в коридор и последовал за профессором, радуясь, что не вижу его странноватого глаза.
Профессор молодцевато сбежал по лестнице, потряхивая теми частями своего тела, которые принято называть «мягкими».
Когда я спускался по ступенькам, они все еще испуганно колебались от шагов профессора. Перед ним трепетали даже неодушевленные предметы.
Мы вошли в библиотеку. Фа остановился так резко, что я чуть не влепился щекой в его спину, круглую и твердую как ствол дерева.
Фа поднял со стола что-то похожее на бандероль и уронил ее мне на руки.
— Теперь это твоя Библия! Ты обязан выучить ее от сих до сих. И за два дня!
— Какая Библия? — пронеслось у меня в голове. — Ветхий завет или, может быть, Новый? Кто же ее мне сюда прислал? Неужели мама?
Однако на обложке вместо традиционных религиозных рисунков я увидел надпись: «Руководство для изучения программы МЦОСРВ» и понял, что такую бандероль, мне, конечно, мама прислать не могла. Такую бандероль можно было получить только от одного человека в мире, профессора Фа.
А по толщине-то «руководство», пожалуй, превосходило Библию и приближалось к Большой Советской Энциклопедии.
Ни за два и ни даже за двадцать два выучить такую книгу, понятно, было нельзя. Тут я понял, что дело охраны животных сложное и что взялся я за него зря и по глупости.
— Тебя наш хаузкипер уже устроила?
Я, моргнув, кивнул.
— Гуд!
Профессор по-хозяйски повел плечами.
Голова повернулась на них как крупный телескоп.
— Скоро вы будете иметь ланч! — объявил Фа и направился к двери.
Раздался скрип, звук удаляющихся шагов, и все стихло.
Тут бы мне облегченно вздохнуть, но я вздрогнул, увидев, что в комнате я, оказывается, не один.
За столом, овальным, как щит воина-скифа, сидели Мриген и Кумар.
Сидели они так, как сидят прилежные ученики, положив локти на стол. Перед ними, как неимоверной толщины буквари, лежали две «библии».
Я сел рядышком и открыл свое «руководство».
Неожиданные слова увидел я на первой странице:
«Уходя, гасите свет!»
Я стал раздумывать над смыслом гашения света в деле сохранения редких животных, но понял его далеко не сразу.
Вступительная часть «руководства» была посвящена правилам проживания в Ле Ное. Ознакомившись с ними, я понял, что мне запрещается готовить еду в комнате, но зато разрешается слушать магнитофон в гостиной и исповедывать свою религию.
Последний пункт меня обрадовал и напугал. Обрадовал, потому что мне в первый раз кто-то разрешил исповедывать мою религию. А испугал, так как оказалось, что до этого я исповедовал свою религию без разрешения.