Наш пациент имел весьма особенное отношение к вопросу смерти. Он выказывал глубочайшую симпатию по отношению к кому-либо, кто умирал и набожно посещал похороны; так что у своих братьев и сестер он заработал кличку “птица дурной приметы (bird of ill omen)”. (В оригинале “Leichenvogel”, литературно “трупная птица”. - Англ. пер.] ). В своем воображении, также, он постоянно избавлялся от людей с тем, чтобы выражать свою сердечную симпатию лишившимся их родственникам. Смерть старшей сестры, которая произошла, когда ему было от трех до четырех лет, играла огромную роль в его фантазиях и была поставлена в тесную связь с его детским проступком того периода. Мы знаем, более того, какие в ранние годы мысли о смерти отца занимали его ум и мы можем расценить его болезнь саму по себе как реакцию на то событие, в отношении которого он чувствовал обсессивное желание пятнадцатью годами раньше. Странное расширение его обсессивных страхов на “следующий мир” было ничем другим, кроме как компенсацией за все эти пожелания смерти, которые он переживал по отношению к своему отцу. Оно появилось через 18 месяцев после смерти отца, в то время, когда его грусть по поводу потери оживилась и оно было предназначено - вопреки реальности и вопреки желанию, которое перед этим проявлялось в фантазиях любого типа - уничтожить факт смерти отца. У нас была возможность в нескольких местах перевести фразу “в следующем мире” словами “если бы мой отец был еще жив”.
Но поведение других обсессивных невротиков не сильно отличается от поведения нашего пациента, хотя бы даже судьба не сводила их лицом к лицу с феноменом смерти в такие ранние годы. Их мысли неуместно оказывались занятыми продолжительностью жизни других людей и возможностью смерти; их склонности к суеверию не имели, прежде всего, никакого иного содержания и, возможно, никакого другого источника. Но эти невротики нуждались в помощи возможности смерти главным образом потому, что она могла действовать как разрешение конфликтов, которые они оставляли неразрешенными. Их существенная черта такова, что они неспособны придти к решению, особенно в вопросах любви. Они пытаются откладывать любое решение и, в своих сомнениях, ради какого человека они примут решение или какие меры они предпримут против человека, они вынуждены выбирать для себя модель старых немецких судов, в которых процесс обычно подходил к концу прежде вынесения решения по причине смерти одной из сторон. Так, в каждом конфликте, который вторгается в их жизнь они находятся настороже смерти кого-то, кто важен для них, обычно кого-то, кого они любят - такого, как один из родителей, или конкурента, или одного из объектов их любви, между которыми колеблются их склонности. Но в этой точке наше обсуждение комплекса смерти при обсессивных неврозах затрагивает проблему инстинктивной жизни обсессивных невротиков. И к этой проблеме мы должны сейчас обратиться.
(в) Инстинктивная жизнь обсессивных невротиков и источник компульсий и сомнений
Если мы желаем приобрести понимание о взаимодействии психологических сил, которое создало этот невроз, мы должны снова обратиться к тому, что мы узнали от пациента по поводу причин, вызывавших его заболевание как при созревании так и в детстве. Он заболел на третьем десятке, столкнувшись с искушением жениться на женщине, вместо той, которую так долго любил; и он избежал разрешения этого конфликта, отложив все необходимые подготовительные мероприятия. Основание так поступить было предоставлено ему его неврозом. Его колебание между дамой, которую он любил и другой девушкой может быть редуцировано к конфликту между влиянием на него его отца и его любовью к своей даме или, другими словами, к конфликтному выбору между своим отцом и своим сексуальным объектом, таким, который уже существовал (судя по его воспоминаниям и обсессивным идеям) в далеком его детстве. Всю свою жизнь он был очевидной жертвой конфликта любви и ненависти, как в отношении дамы, так и в отношении отца. Его фантазии мщения и такой обсессивный феномен, как его обсессия понимания и его обращение с камнем на дороге свидетельствуют о его дискордантных чувствах; и они были в определенной степени понятными и нормальными в отношении дамы в свете ее первоначального отказа и последующей холодности, дававших ему некоторое оправдание для враждебности. Но его отношения с отцом также находились под властью похожего разногласия чувств, как мы это видели исходя из нашего толкования его обсессивных мыслей; и его отец также должен был предоставить ему оправдание за враждебность в детстве, как и, в самом деле, мы оказались способны установить почти бесспорно. Его отношение к даме - сплав нежности и враждебности - достиг высокой степени в пределах возможностей его сознательного понимания; самое большее, он вводил себя в заблуждение относительно степени и силы своих негативных чувств. Но его враждебность к отцу, напротив, хотя однажды он остро осознал ее, с тех пор надолго скрылась от его знания и, только лишь наперекор ожесточеннейшему сопротивлению она смогла быть привнесена обратно в его сознание. Мы можем расценивать вытеснение его инфантильной ненависти к отцу как событие, которое поставило всю его последующую карьеру под власть невроза.
Чувственные конфликты нашего пациента, которые мы перечисляли отдельно, не были независимы друг от друга, но связаны попарно. Его ненависть к даме неизменно соединялась с преданностью отцу и, наоборот, ненависть к отцу - с привязанностью к даме. Но два чувственных конфликта, которые мы получили в результате этого упрощения - а, именно, противоположности между его отношением к отцу и его отношением к даме, и противоречия между любовью и ненавистью внутри каждого из этих отношений - не имеют никакой другой связи друг с другом, кроме как по их содержанию или по их источнику. Первый из этих двух конфликтов относится к нормальному колебанию между мужчиной и женщиной, которое характеризует выбор объекта любви для каждого. Это первое, к чему привлекается внимание ребенка освященным веками вопросом: “Кого ты любишь больше, папу или маму?” и это сопровождает его через всю его жизнь, какой бы не была относительная интенсивность его чувств к обоим полам или какой бы не была его сексуальная цель, на которой он в конце концов фиксируется. Но в норме эта оппозиция скоро теряет характер жесткого противоречия, неумолимого “либо”-”либо”. Для удовлетворения неравноценных требований обеих сторон находится место, хотя даже у нормального человека более высокая оценка одного пола контрастирует с обесцениванием другого.
Другой конфликт, между любовью и ненавистью, производит на нас впечатление более необычного. Мы знаем, что зарождающаяся любовь часто ощущается как ненависть и, что любовь, если она отрицает удовлетворение, может быть частично превращена в ненависть, а поэты рассказывают нам, что в наиболее страстных любовных фазах два противоположных чувства могут существовать рука об руку некоторое время, как бы соперничая друг с другом. Но хроническое сосуществование любви и ненависти, и направленное на одного человека и высочайшей интенсивности, не может не удивлять. Мы должны были бы ожидать, что страстная любовь давно бы победила ненависть или была бы поглощена ею. И, на самом деле, такое длительное выживание двух противоположностей возможно лишь только при вполне определенных психологических условиях и при сотрудничестве с бессознательной стороной. Любовь не достигает успеха в уничтожении ненависти, а, только лишь, в изгнании ее в бессознательное; а в бессознательном, ненависть, спасенная от опасности быть разрушенной сознанием, может существовать и даже расти. В таких условиях сознательная любовь достигает, как правило, путем реакции, особенно высокой степени интенсивности для того, чтобы быть достаточно сильной для вечной работы по удержанию своего оппонента под вытеснением. Необходимым условием для случая такого необычного положения дел в любовной жизни человека представляется следующее - в очень ранние годы, где-то в доисторическом периоде его детства, две противоположности должны были быть разделены и одна из них, обычно ненависть, должна быть вытеснена. (Сравните с дискуссией по этому поводу на одной из первых сессий (стр.10 ). - (Additional Note, 1923.) Блейлер (Bleuier) впоследствии ввел подходящий термин “амбивалентность” для описания такой эмоциональной констелляции.).
Если мы рассмотрим случаи анализа обсессивных невротиков, мы найдем, что невозможно избежать впечатления, что отношения между любовью и ненавистью такие, которые мы обнаружили у настоящего нашего пациента - среди наиболее часто встречающихся, наиболее заметных и, вероятно, таким образом, наиболее важных характеристик обсессивных неврозов. Но, хотя может оказаться заманчивым поставить проблему “выбора невроза” в зависимость от инстинктивной жизни, существует достаточно причин, для избегания такого курса. Ибо мы должны помнить, что при каждом неврозе мы наталкиваемся на те же подавленные влечения за симптомами. К тому же, ненависть, удерживаемая в подавленном состоянии в бессознательном любовью, играет огромную роль в патогенезе паранойи и истерии. Мы знаем слишком мало о природе любви для того, чтобы быть в состоянии достигнуть здесь какого-либо определенного заключения; и, в частности, связь между негативным фактором ( Alcibiades говорит словами Сократа в Symposium : “ Many a time have I wished that br were dead , and yet I know that I should be much more sorry than glad if be were to die : so that I am at my wits ' end ” [ Jowett ' s Translation ].) в любви и садистическими компонентами либидо остается совершенно неясной. Следующее, таким образом, можно расценить как не более, чем предварительное объяснение. Мы можем предположить тогда, что в случаях бессознательной ненависти, по поводу которой мы заинтересованы со стороны садистических компонентов любви, были, по конституциональным причинам, исключительно сильно развиты и, следовательно, подверглись преждевременному и слишком массированному вытеснению и, что невротический феномен, который мы здесь рассматриваем, вырос, с одной стороны, из сознательного чувства привязанности, которое было реактивно преувеличено и, с другой стороны, из садизма, удерживающегося в бессознательном в форме ненависти.
Но как-бы это примечательное отношение между любовью и ненавистью не было объяснено, его наличие, вне всякого сомнения, обосновано наблюдениями, изложенными в данной работе; и доставляет удовлетворение убедиться, насколько легко мы теперь можем следовать загадочным процессам обсессивного невроза, приводя их в отношение с этим фактором. Если интенсивная любовь противостоит почти равной по силе ненависти и, в то же самое время, неразрывно связана с ней, необходимым следствием определенно будет частичный паралич воли и неспособность придти к решению по поводу любых из тех акций, которым любовь должна придавать побудительную силу. Но эта нерешительность не ограничивается только лишь одной ограниченной группой действий. Ибо, во-первых, какие из действий любовника лежат вне отношений с его ведущим мотивом? А, во-вторых, позиция мужчины в сексуальных вопросах имеет силу стереотипа, к которому склонны приспосабливаться остальные его реакции. И, в-третьих, неотъемлемой характеристикой психологии обсессивного невротика является склонность к наиболее полному использованию механизма смещения. Таким образом, паралич его способности к принятию решений постепенно распространяется на все поведения пациента.
И здесь мы наблюдаем доминирование компульсии и сомнения такие же, какие мы встречали в психической жизни обсессивных невротиков. Сомнение аналогично внутренним восприятием пациента своей собственной нерешительности, которая, вследствие замедления его любви его ненавистью, овладевает им в преддверии любого мотивированного действия. Сомнение - на самом деле есть сомнение в его собственной любви, которая должна быть самой определенной вещью его ума; а оно оказывается распространенным на все вообще и, особенно склонно смещаться на самое незначительное и тривиальное. (Сравните использование “представления банальным” как техники производства шуток. Freud , Der Witz (1905), Fourth Edition , p . 65.). Человек, который сомневается в своей любви, может или, скорее, должен сомневаться в любой мелочи. ( Так , в любовных стихах Гамлета к Офелии : Doubt thou the stars are fire; Doubt that the sun doth move; Doubt thruth to be a liar; But never doubt I love.”).
Это то же сомнение, которое ведет пациента к неопределенности в его защитных мерах, и к его постоянному повторению их для того, чтобы изгнать эту неопределенность; и это то же сомнение, которое, в конечном счете влечет за собой то, что защитные действия пациента становится невозможно завершить также, как и его исходно замедленную решительность в его любви. В начале моих исследований меня привело к предположению о другом и более общем источнике неопределенности обсессивных невротиков и тех, кто представляются более близкими к норме. Если, например, в то время как я пишу письмо, кто-то прерывает меня вопросом, я потом почувствую вполне законную неуверенность по поводу того, что могло оказаться ненаписанным из-за того, что меня прервали и, для уверенности я буду вынужден перечитать письмо после того, как его закончу. Таким же образом я могу предположить, что неуверенность обсессивных невротиков, когда они, например, молятся, обусловлена бессознательными фантазиями, которые постоянно смешиваются с их молитвами и прерывают их. Эта гипотеза корректна, но она может быть легко согласована с нашим более ранним утверждением. Верно, что неуверенность обсессивных невротиков в том, помогают ли им защитные мероприятия, обусловлена прерывающим эффектом бессознательных фантазий; но содержание этих фантазий диктуется прямо противоположным импульсом - тем, который и был целью того, что молящийся хотел отвратить. Это очевидно было засвидетельствовано у нашего пациента в одном случае, когда прерывающий элемент не остался бессознательным, а проявился открыто. Словами, которые ему требовалось использовать в молитвах, были: “Да защитит ее господь”, но враждебное “не” внезапно устремлялось из бессознательного и вставлялось в предложение; и он понимал, что это была попытка проклятия. Если “не” оставалось непроизнесенным, он находил себя в состоянии неопределенности и ему следовало продолжать молиться неопределенно долго. Но как только оно артикулировалось, он немедленно прекращал молитву. Перед тем, как поступать так, он, однако, как и другие обсессивные пациенты, пробовал различные способы для предотвращения проникновения противоположного чувства. Он, например, сокращал молитвы или произносил их быстрее. И, похожим образом, другие пациенты пытаются “изолировать” все такие защитные акты от других вещей. Но никакая из этих технических процедур не помогает надолго. Если импульс любви достигает какого-то успеха, смещаясь на некое тривиальное действие, импульс враждебности скоро последует за ним в его новую область и опять продолжит отменять все то, что было сделано.
И когда обсессивный пациент дотрагивается до слабого места в надежности нашей психической жизни - до недостоверности нашей памяти - его обнаружение позволяет ему расширить свои сомнения на все, даже на действия, которые уже были проделаны и которые так долго оставались без связи с комплексом любви-ненависти и было это давным-давно. Я могу припомнить случай с женщиной, которая только что купила расческу для своей маленькой дочери в магазине, и ставши подозрительной в отношении мужа, начала сомневаться в том, что не обладала ли она этой расческой давно. Говорила ли эта женщина не прямо: “Если я могу сомневаться в твоей любви” (и это было лишь проекцией ее сомнения в своей собственной любви), “тогда я могу сомневаться в этом тоже, тогда я могу сомневаться во всем” - таким образом свидетельствуя нам о скрывающем значении невротического сомнения?
С другой стороны, компульсия есть попытка компенсации сомнения и исправления непереносимого состояния заторможенности, о котором свидетельствует сомнение. Если пациент, при помощи смещения, достигает, наконец, успеха к приведению одного из своих заторможенных намерений к решению, то намерение должно быть доведено до конца. Верно, что это намерение не совпадает с первоначальным, но блокированная энергия последнего не может упустить возможность найти выход для своей разрядки в замещающем действии. Так, эта энергия делает себя ощущаемой теперь в командах и в запрещениях соответственно тому, любовный импульс или враждебный захватывает контроль над путем, ведущим к разрядке. Если случается, что компульсивная команда не может быть исполнена, напряжение становится непереносимым и переживается пациентом в виде экстремальной тревоге. Но путь, ведущий к замещающему действию, даже если смещение было совершено на что-то незначительное, столь страстно оспаривается, что такое действие может быть завершено только в форме защитного мероприятия, тесно ассоциированного именно с тем импульсом, который оно должно отвратить.