Со сторожевых вышек по нас открыли огонь из пулеметов. Немцы стреляли наугад, и пули не могли затронуть нас. Мы лежали до тех пор, пока не прекратилась стрельба. Потом поднялись и направились в лагерь. Это была вторая для Риммы и первая для нас боевая операция на «железке».
От имени командования бригады нам была объявлена благодарность.
Через несколько дней мы опять пошли на «железку», но нас поджидала неудача. Поезд не дошел до нас, остановился. Где-то на другом участке партизаны рвали рельсы! Мы думали, что это подрывники из нашего отряда. Очень жалели, что не пришлось взорвать эшелон. Особенно переживала Римма. Сердито говорила:
— Зачем нас посылали?
Как потом выяснилось, рельсы рвали не наши подрывники, а партизаны из отряда Тихомирова.
Вскоре Римма и Поля отправились на станцию Татарка. Они подложили мину и стали ждать. Перед их уходом на диверсию ушел Митюров со своими подрывниками. Они взорвали эшелон и скрылись. Немцы пустили на линию поезд, который маневрировал взад и вперед. Взрывать его не было смысла. Несмотря на дождь, девчата терпеливо ждали. Прошли часовые, не заметив шнура. Потом со станции вышел дежурный с карманным фонариком. Он дошел до подкопа и увидел шнур. Раздался свисток. Выхода не было.
— Надо рвать, — прошептала Римма.
— Рви, — согласилась Поля.
Римма потянула шнур. Взрыв. Девчата лежали в нескольких метрах от полотна и их сильно оглушило взрывной волной. Не сразу смогли подняться. Через несколько минут все же кое-как встали и, поддерживая друг дружку за руки, добрались до лагеря.
На следующий день разведчики доложили, что дежурный немец был разорван в клочья.
Чтоб защититься от партизан, немцы начали минировать обочины дорог, но и это не остановило партизан-подрывников.
В следующий раз Римма пошла на «железку» с партизаном Потапейко Василием. Они наткнулись на мину, и оба были ранены: Римма в левую челюсть, а Василий — в ногу. Идти он не мог. Пересиливая боль, Римма восемь километров тащила товарища.
Лечилась Римма в гражданском лагере. Еще больная, она часто приходила в отряд. Очень переживала, что временно выбыла из строя. Когда ей стало немного лучше, начала проситься, чтоб ее выписали. Врачи противились. Римма самовольно покинула госпиталь и возвратилась в отряд. Ее сердце жаждало борьбы.
…Римма и Нина ушли на задание. На этот раз им удалось подорвать эшелон недалеко от Осипович.
Римма участвовала во многих других операциях. Она была неутомимой. Возвратившись с одного задания, просилась на другое. Мы удивлялись, откуда брались у нее силы и энергия. Как боец, она гордилась званием народного мстителя и всячески старалась оправдать его.
В свободное время мы говорили о том, чем займемся, когда отряд соединится с Красной Армией. Римма всегда отвечала:
— Я пойду на фронт добивать немца.
Она считала, что для победы еще мало сделала. Летом 1944 года из сводок Совинформбюро мы узнали о большом наступлении Красной Армии в Белоруссии и быстром продвижении наших войск. Собравшись в группки, девочки говорили, что скоро кончится война, наша родная Беларусь будет свободной и мы выйдем из леса. Но многим не суждено было увидеть своих близких, и это омрачало нашу радость. Римма в таких случаях говорила:
— Володю-то я никогда более не увижу.
В отряде появились два разведчика-красноармейца. Партизанам объявили, что отряд имени Рокоссовского идет на соединение с частями Красной Армии.
В Липене мы первый раз увидали наших советских танкистов. Трудно описать нашу радость.
Немцы сдавались пачками.
Из Липеня мы двинулись в Осиповичи. В это время случилось непредвиденное. По шоссе Минск — Бобруйск двигались немецкие части, которые вырывались из бобруйского «котла». Они напали на наш отряд. Партизаны залегли около шоссе. Начался жестокий бой. Было подбито два танка и несколько машин. Римма вместе с семью партизанами вела бой против значительно превосходящих по количеству немцев. Когда вышли все патроны, они поднялись в атаку. В это время вражеская пуля скосила Римму.
Мертвую привезли ее в Осиповичи. Здесь и похоронили. Над свежей могилой политрук роты Матвей Потапейко рассказал о боевых делах юной партизанки. Обращаясь ко всем, он сказал — Мы потеряли смелую партизанку, горячую патриотку, которая все свои силы, свою жизнь, всю себя отдала за нашу Родину, за счастье народа. Спи, наш дорогой юный друг. Дело, за которое ты бесстрашно сражалась, мы доведем до конца: добьем фашистскую гадину в ее собственной берлоге и подымем над Берлином флаг победы! Прощай, Римма!
Партизаны нашего отряда тяжело переживали утрату. А мы, Риммины подруги, горько плакали. Очень жаль было Римму: с ней мы прошли весь боевой путь, перенесли все тяготы и лишения партизанской жизни… Особенно обидно было, что она погибла в счастливый день — освобождения.
Пусть погибла Римма Кунько, но в наших сердцах и в сердцах тех, кто жил и сражался вместе с ней, она всегда будет живой.
— Так, ничего, — ответила я и зашла в дом.
Не могла же я на улице говорить о знамени! За мной следом вошли мама и папа. Тогда я расстегнула жакетку, вынула знамя и сказала:
— Вот что я принесла!
Мама взяла сверток, развернула и тихо охнула.
— Зачем ты его принесла? — сказала она. Что мы будем с ним делать?
— Его нужно спрятать…
— Спрятать? Сжечь его нужно, а не прятать.
— Мамочка, как это сжечь? Это же наше пионерское знамя!
— Ну и что же? А ты знаешь, что будет нам, если его найдут немцы? Нас всех убьют…
— Если хорошо спрятать, не найдут, — отозвался отец.
Я обрадовалась, услышав эти его слова. А мама подумала и сказала отцу:
— И ты за нее? Если так, то поступай, как знаешь. Тебе виднее.
Я попросила у мамы что-нибудь, чтоб завернуть знамя. Она дала мне старый платок. Я стала заворачивать знамя. Отец не выдержал и вздохнул:
— Вот какое время пришло… Своего нужно бояться, прятать…
— И у меня в душе все болит, — призналась мама. — Но что поделаешь… Ну, спрячем. Возможно, когда-нибудь вернем на место.
Я завернула знамя в платок и положила в шкаф, что стоял в темном углу, за печью.
Прошел день. Из головы не выходили мысли о знамени. На второй день я не выдержала и, когда дома никого не было, достала знамя, посмотрела на него и опять положила на прежнее место.
С неделю в городе было спокойно, и знамя лежало в шкафу. Потом начались обыски. Я испугалась и спрятала знамя в старый валенок, а валенок поставила на печь. Я думала, что никому и в голову не придет, что в валенке спрятана такая дорогая вещь. На четвертый день не утерпела и опять перепрятала: теперь уже, завернув его в тряпки, положила в печку, в пепел, а маме сказала:
— В этой печке не топи, там знамя.
— Ты опять перепрятала? — спросила она. — Ну, хорошо, буду помнить.
Пришла осень. Начались холода. Надо было топить печку. Я посоветовалась с мамой — куда лучше спрятать знамя. Она подумала и сказала:
— Надо закопать в землю. Надежнее и спокойнее.
Папа тоже согласился, что так будет лучше. Хмурым, туманным утром я взяла лопату и ушла на огород. Там, где был картофель, выкопала ямку и положила туда знамя. Чтобы его не испортило сыростью, обернула в толь. Ямку засыпала и землю разровняла так, что даже вблизи нельзя было узнать это место.
Мой отец где-то достал коровью шкуру и хотел сделать из нее сыромятную кожу. Но он плохо просолил ее, и в ней появились черви. Тогда отец взял и закопал ее под забором. Соседка наша Шура Исарова, жена полицая, заметила это. Она побежала в комендатуру и заявила, что Голофаевы спрятали советское добро. Назавтра пришло шесть немцев и полицаев. Они начали допрашивать отца, где и что он прятал. Отец подумал, будто это они про знамя спрашивают, и ответил, что ничего не прятал. Ему не поверили и начали обыск. Перевернули все в доме, но ничего не нашли… Вышли во двор и стали присматриваться, нет ли где свежевскопанной земли. Я вертелась около них и дрожала. Очень боялась, что они пойдут на огород. Отец понял, какая опасность грозит нам, если найдут знамя. Вспомнил про кожу и показал, где она закопана. Кожу откопали. Немцы посмотрели и ушли.
Скоро начались дожди. Земля набухла. Я начала беспокоиться, как бы не пострадало знамя. Вечером, когда стемнело, откопала его и принесла в хату. Знамя было сухое. У меня отлегло на душе. Мама спросила, зачем я откопала знамя.
— Боялась, что сгниет, — ответила я.
— Положи на печь. Там будет сухое, — посоветовала она.
Я опять спрятала знамя в валенок. Утром неожиданно пришли немцы и опять начали обыск. Они копались в комоде, в кроватях, в шкафу. Видимо, искали оружие. Я была на кухне и от страха не находила себе места. Я боялась, что они сейчас полезут на печь, найдут знамя, и тогда все мы пропали. Но если они спросят, зачем я взяла и прятала его, все равно не скажу. На каше счастье, они обрыскали всюду, но в валенок на заглянули.
Однажды я играла на улице. Смотрю, бежит незнакомая женщина. Нигде никого не видать. Я забеспокоилась и подбежала к ней.
— У Кукобничихи обыск, — сказала она и побежала дальше.
У Кукобничихи — это совсем близко от нас. Я вбежала в дом, схватила с печи знамя, сунула его под полу — ив лес. Забралась в чащу, но так, чтобы видеть, что делается на улице. Села на пень и давай следить. Просидела в лесу, пока полицаи не обыскали всю улицу. Вернулась домой поздно вечером и спрятала знамя в тот же валенок.
В пятый раз немцы делали обыск во дворе, а в дом уже не заходили. Я и тогда натерпелась страху, но не так, как в первые разы. Мне теперь почему-то казалось, что немцы ни за что не найдут знамя.
Как-то младший брат Миша возился на печи, залез в валенок и вытащил оттуда знамя.
— Смотри! Смотри, что я нашел! — крикнул он мне.
Я испугалась. До сих пор мы ничего ему не говорили о знамени. Я хотела отнять у него знамя и спрятать, но Миша привязался: «Покажи, покажи, что это такое…» Я вынуждена была рассказать ему все и попросила:
— Молчи, Миша, и никому об этом не говори. Если скажешь, всем нам будет плохо.
— Не учи, сам знаю, — сказал он и дал слово, что никому и ничего не скажет.
Свое слово он сдержал. Даже со мной потом он ни разу не заговорил о знамени.
О том, что я прячу пионерское знамя, кроме нашей семьи, никто посторонний не знал. Об этом я не говорила даже своим подругам и тете. Иной раз играешь с девочками, а саму так и подмывает рассказать им о своем секрете. Но ведь они могут кому-нибудь похвастаться или проговориться… Я ждала дня, когда можно будет достать знамя и пронести его развернутым по улице, как это было до войны.
Было лето 1944 года. Люди все чаще говорили, что наша армия наступает и что скоро будет здесь. Через некоторое время загремело около нашего города. Мы бросились в лес. Сколько там были — не помню. Но однажды в лесу разнеслась радостная весть: «Наши пришли!» Мы бежали в город. На улицах было полно наших бойцов. Как радостно было видеть их! Я подбежала к бойцам и спросила, скоро ли кончится война.
— Для тебя она уже кончилась, — ответили они и засмеялись.
Я вспомнила о знамени. Захотелось показать его воинам-освободителям. Я помчалась домой и рассказала об этом отцу. Он выслушал и сказал:
— Обожди немного. Я выстругаю древко и тогда понесем.
Я достала знамя, развернула и сказала:
— Вот и дождались, когда тебя не надо прятать.
Отец сделал древко, покрасил в красный цвет и прикрепил знамя. Я взяла его, и вместе с отцом мы пошли в райком партии. Теперь я смело несла знамя. Люди смотрели и удивлялись: откуда у меня знамя?
В райкоме зашли к секретарю Николаю Степановичу Клюеву: я первая, а отец — за мной. Поздоровались с ним.
— Добрый день! — ответил он и спросил: — Что скажете?
— Принесла пионерское знамя, которое прятала и берегла всю войну, — сказала я и передала ему знамя.
Секретарь взял его и ласково сказал:
— Благодарю, Маня. Ты — настоящая пионерка.
Из воспоминаний партизана
Наша группа пробиралась через лес. Тихо, уютно было под зелеными ветками в этот горячий душный летний день. Ласково шумели вверху листья, деловито постукивал дятел, перекликались птицы — все было как обычно, будто лес и не знал никакой войны.
Где-то рядом было шоссе Бобруйск — Могилев, но тогда оно нас не интересовало: у нас была иная цель.
И вдруг среди тишины внезапно началась стрельба. Трещал пулемет. Потом к нему присоединились винтовочные выстрелы. Потом второй пулемет… третий… Бой усиливался и ширился, перебрасываясь то в левую, то в правую сторону.
Бой — но с кем? Мы хорошо знали, что из наших товарищей никто засады не устраивал. Значит, тогда напали «чужие». Кто? Почему? Каким образом? И кто на кого напал?
Что бы там ни было, надо идти на помощь.