— Одна у нас с вами судьба, товарищи партизаны, бояться нам нечего, в случае чего — в лес уйдём, народ мы лесной.
Леса здесь огромные, не то, что на Сумщине, их не окружишь, как Спадщанский лес окружили немцы. К северу от Старой Гуты они тянутся за Брянск, десятки километров можно пройти ими, не видя просвета, а за тем краем — фронт, «Большая земля», Москва. Ближе к «Большой земле», и народ чувствовал себя увереннее.
В Старой Гуте мы получили долгожданную рацию. 9 апреля сбросили, здесь с самолёта на парашютах трёх радистов с походной радиостанцией. [58]
— Москва прилетела в Старую Гуту, — говорили жители и были очень горды: значит знают в Москве, что есть в Брянских лесах такое село — Старая Гута и что там стоят партизаны.
В Старой Гуте сводки Совинформбюро уже не переписывались от руки, а печатались на типографском станке, захваченном при разгроме одного из гарнизонов противника. Панин организовал в этом селе настоящую типографию, ежедневно выпускавшую листовки. Была тут организована также оружейная мастерская, даже портняжная, перешивавшая трофейное обмундирование на красноармейский лад. Действительно — настоящая партизанская столица.
Здесь мы впервые встретились с представителями брянских партизан, договорились с ними о созыве совещания всех командиров и комиссаров отрядов, действовавших в Брянских лесах. Мы хотели обменяться опытом.
Ясно было, что борьба предстоит упорная и долгая, что мы всерьёз должны стать военными людьми, что надо как следует учиться воевать.
Сначала основным для нас было изучение оружия. На вооружение отряда поступало то, что захватывали у противника, а это было оружие самых разнообразных систем, зачастую никому из нас не известных. Каких только винтовок, пулемётов, автоматов, пистолетов немцы ни насобирали по всей Европе, а нам приходилось всё это оружие изучать и, конечно, без всяких наставлений, руководств. Ещё в Спадщанском лесу вопрос об изучении оружия был у нас поставлен так: у тебя пока только винтовка, но ты должен добыть себе в бою автомат или пулемёт и сразу же обратить это трофейное оружие против врага, — значит изволь предварительно изучить его. Каким образом? А вот у твоего товарища трофейный автомат — он научит тебя владеть этим оружием. Появился в отряде новый пулемёт — изучайте его все. Захватили миномёт — каждый готовься быть миномётчиком.
Новое трофейное оружие сперва изучали несколько человек, а потом каждый из них в свою очередь обучал группу бойцов. Вначале у нас было всего четверо или пятеро знавших минное дело, прошедших курсы минёров, организованных для партизан обкомом партии, а вскоре уже любой боец сам мог обучать этому делу новых людей, приходивших в отряд. Точно так же все стали автоматчиками ещё тогда, когда на весь отряд было не больше десятка трофейных автоматов. [59]
Свободного времени для учёбы не было — совмещали её с выполнением боевых заданий, несением караульной службы. Назначаются на пост или в секрет три бойца, автоматчик и два стрелка — один стрелок ведёт наблюдение, а другой, резервный, рядом где-нибудь в кустах сидит с автоматчиком и изучает с его помощью автомат.
Пройдёшь иной раз по землянкам, постам, заставам, и кажется, не партизанский отряд в лесу стоит, а осоавиахимовцы здесь учебным лагерем расположились: всюду, где вокруг пенька, где просто под деревом группами занимается народ сборкой и разборкой оружия, изучением взаимодействия частей пулемётов, автоматов. Молодежь быстрее схватывала, и не только городская, но и сельские хлопцы, привыкшие в колхозах к технике. Смотришь, какой-нибудь связист или разведчик, вроде Коли Шубина, объясняет, показывает, а усачи и бородачи внимают ему.
В Брянских лесах Руднев, оправившийся уже после ранения, установил обычай производить разбор каждой проведенной нами боевой операции. Возле штаба собирались все командиры, приходили и рядовые бойцы — никому это не запрещалось. Я, комиссар или начальник штаба начинали с того, что вызывали какого-нибудь командира. «Ты имел задачу выйти со своей группой к такому-то пункту, — говорили мы, — а вышел куда? Почему не точно выполнил приказ?» Он оправдывался, объяснял, например, опоздание тем, что ночь была очень тёмная и группа потеряла ориентировку. Тут вот и начинается разбор: а почему вы потеряли ориентировку, когда все другие группы вышли точно к назначенным пунктам?
Рудневу и Базиме очень пригодился их опыт осоавиахимовской работы. По сути дела они её продолжали и отчасти даже с теми же людьми, приспособляя прежний учебный опыт к партизанским условиям. Вообще в партизанской борьбе нам очень многое пригодилось из того, что дала нам советская жизнь, наша партия, чему приучила прежняя работа в мирных условиях. Вспоминаю партизан гражданской войны. Тогда говорили: вот это бывший солдат, фронтовик, его командиром, конечно, надо назначить. Я сам так вот стал тогда командиром. А теперь у нас оказалось много штатских, которые могли командовать. Армейские привычки обнаружились даже у тех, которые никогда не служили в армии. Если товарищ был хорошим председателем колхоза, сельсовета или бригадиром, он быстро вырастал в хорошего партизанского командира, как бывшие [60] трактористы-колхозники в Спадщанском лесу за несколько дней становились у нас танкистами. Существовавшее вначале разделение бойцов на «военных» и «невоенных» быстро исчезло. К тому времени, когда мы расположились у Старой Гуты, все путивляне стали военными. Это и на внешнем виде сказалось.
Руднев и Базима — до чего они разные по характеру люди: об одном говорили «орёл», а о другом — «душа-человек». Бывало, посмотришь на Семёна Васильевича — ну, прямо только что из города человек приехал, а посмотришь на Григория Яковлевича и подумать можно: а этот наверное никогда из лесу не выходил, оброс как — ужас! И вдруг вижу, Григорий Яковлевич щёки начал подбривать, появилось у него что-то вроде бородки. У меня самого в Спадщанском лесу лицо так заросло, что люди пугались. Прошло это время. Теперь не побреешься пару дней, и кто-нибудь, намыливая у пенька товарища, уже приглашает:
— Товарищ командир, не хотите побриться?
Потрогаешь щёки:
— Что ж, побрей.
С мылом очень трудно было, но для бритья у каждого имелся обмылочек. Большой ценностью считался, на него можно было трофейные часы променять.
* * *
В апреле я побывал на партизанском совещании в селе Красная Слобода, в штабе партизанского соединения Сабурова. Это село, расположенное в глубине Брянских лесов, представляло собой в то время такую же партизанскую столицу, какой была наша Старая Гута. В большом доме, занятом штабом Сабурова, собралось несколько десятков командиров и комиссаров партизанских отрядов, съехавшихся с разных сторон Брянских лесов. Мы поделились друг с другом опытом борьбы. Меня подробно расспрашивали о нашем зимнем походе по северным районам Сумщины. Видно было, что маневренные действия Путивльского объединённого отряда всех очень заинтересовали.
Совещание в Красной Слободе ещё больше сплотило нас, украинцев, с орловскими партизанами. Был создан объединённый штаб партизан Брянских лесов. После этого против немцев и мадьяр, блокировавших Брянские леса, начались активные операции всех партизанских отрядов, действовавших от Новгород-Северского до Суземки. Образовался [61] почти сплошной партизанский фронт протяжением приблизительно в 150 километров.
Наши отряды громили вражеские гарнизоны в сёлах Середина-Будского района, не допуская создания противником заградительной зоны между Брянскими и Хинельскими лесами. Середина-Будский район был для нас воротами из Брянских лесов на родную Украину. За эти ворота мы вели ожесточённую борьбу с конца марта до начала мая и не позволили врагу закрыть их. Основными опорными пунктами противника были здесь сёла Жихов, Пигаревка, Чернатское и Середина Буда, расположенные приблизительно на одной линии, с запада на восток, километров в восьми друг от друга. Местность вокруг них открытая, леса в этом районе лежат только островками, так что ни к одному из этих сёл нельзя было подойти лесом. Для скрытности подхода, внезапности удара мы использовали тёмные ночи. Боевые группы выходили из леса с наступлением темноты и наносили удар по противнику в середине ночи.
В селе Жихов стоял гарнизоном 3-й батальон 51-го венгерского полка. Операция против него была проведена совместно с Хомутовским отрядом. Это было наше первое наступление. Тут мы действовали уже с артиллерией. В 3 часа ночи с расстояния в несколько сот метров от села был открыт огонь из 45-мм пушек и миномётов. Разведчик Саша Стариков пробрался с ротным миномётом в самое село. Выпустит мину, отбежит в сторону, даст очередь из автомата, перетащит миномёт на другое место и опять выпустит мину. Разбуженные стрельбой мадьяры выскакивали из хат, не обувшись, не одевшись, и, как ошалелые, кидались из стороны в сторону. Все пути отступления были перехвачены партизанами. Бегущих из села мадьяр встретил ружейно-пулеметный огонь с дистанции в 100–150 метров. Противник потерял здесь только убитыми 197 человек, из них 14 офицеров. А сколько мы выловили потом мадьяр, бегавших по лесу в одном белье!
Вслед за уничтожением жиховского гарнизона противника последовали такие же ночные удары по опорным пунктам немцев в сёлах Чернатское и Пигаревка.
В результате этих боёв немецкое командование вынуждено было признать, что мадьярские солдаты «потеряли чувство полноценности», как выражался автор одного перехваченного нами документа — инструкции № 555 по 108-й венгерской пехотной дивизии. Для поднятия упавшего духа солдат инструкция предлагала следующий метод: «В первую [62] очередь нужно перед солдатами ставить такую задачу, которая наверняка будет иметь успех, например: перед нашей линией обороны находятся группы домов или часть леса, где наверняка нет противника. Мы ставим солдатам задачу осмотреть этот лес или эти дома».
Эта инструкция составлена 20 сентября 1942 года, но предлагавшийся в ней метод фактически применялся гораздо раньше.
Мы простояли в Старой Гуте около двух месяцев. Противник не раз бомбил нас с воздуха, но наступать на партизанскую столицу не решался. Однажды он, правда, попытался напасть на наши заставы, которые стояли в сёлах и хуторах на опушке леса и защищали подступы к Старой Гуте. Противник подкрался к партизанским заставам в селе Большая Березка и в хуторе Васильев под прикрытием насильно согнанного из колхозов народа. Гитлеровские бандиты под угрозой расстрела гнали впереди себя женщин и детей. Притаившись за хатами, партизаны пропустили крестьян, дали им знак молча итти дальше и огнём с короткой дистанции срезали мадьярские цепи. Это надолго отбило у мадьяр охоту приближаться к партизанской столице. Только после нашего выхода из Брянских лесов в новый поход на Сумщину противник осмелился подойти к опустевшей Старой Гуте.
Возвращение в Путивль
Из Брянских лесов мы вышли в поход, чтобы парализовать движение на железнодорожной магистрали Конотоп — Ворожба — Курск и на параллельных ей шоссейных дорогах на Рыльск. Эти коммуникации приобретали важное значение в связи с начавшейся подготовкой немцев к наступлению на Воронежском направлении, Теперь наши удары нацеливались командованием Красной Армии, с которым мы установили в Брянских лесах прочную связь.
Опять мы шли в Путивльский район. Для выполнения плана намеченных диверсий решено было обосноваться в Спадщанском лесу и окружающих его сёлах. В приказе точно были указаны пункты нашей будущей дислокации.
К этому времени Путивльский отряд уже превратился в соединение, насчитывавшее около 750 бойцов. Глуховская, шалыгинская, конотопская и кролевецкая группы выделились из его состава как самостоятельные отряды, с оперативным [63] подчинением объединенному штабу, которым оставался штаб Путивльского отряда.
После ожесточённых боёв в апреле система обороны противника в Середина-Будском районе была нарушена, и выход из Брянских лесов не представлял для нас трудности. На нашем пути был только один мадьярский гарнизон в селе Каменка. Это село находится в нескольких километрах от Хутора Михайловского, где у немцев были крупные силы. Вступать в бой здесь не представляло смысла. Надо было проскользнуть мимо Каменки незаметно. При подходе к ней я послал нескольких разведчиков, приказав им подойти к селу со стороны, противоположной нашему движению, и обстрелять противника. Это было ночью 16 мая.
Обстрелянные нашими разведчиками мадьяры прибегли к своему обычному способу «освещения» местности при ночных налётах партизан — подожгли дома на окраинах. Из Хутора Михайловского сейчас же выслан был на помощь мадьярам отряд немцев. Так как немцы подошли с той стороны, откуда незадолго до этого стреляли наши разведчики, мадьяры приняли их за партизан и открыли огонь. Немцы, решив, что село уже занято партизанами, начали наступать на него. Завязался очередной ночной бой между немцами и мадьярами. Пока они разобрались, что колотят друг друга, партизанское соединение со всем своим обозом спокойно прошло мимо Каменки на юг.
Мы шли к Путивлю прямой дорогой через Хинельские и Слоутские леса, через сёла, в которых уже бывали зимой несколько раз. В пути нас обстреливали издалека полицейские отряды, но они быстро рассеивались выбрасывавшимися вперёд партизанскими группами. Движение отрядов не приостанавливалось. Только на днёвке в Хинельских лесах пришлось вступить в бой с пытавшимся атаковать нас батальоном противника. Потеряв 50 человек убитыми, этот батальон разбежался по лесу.
Весь марш, включая дневки, продолжался десять дней. 24 мая, взорвав по пути железнодорожный мост на перегоне Ямполь — Маков и гужевой мост на дороге Глухов — Маков, партизанское соединение вышло в Путивльский район и остановилось в лесу Марица, рядом с урочищем Вишнёвые горы. Там есть высотка, курган, где незадолго до войны Базима со своими учениками производил раскопки в поисках старинного оружия и утвари. Этот самый курган, господствующий над низиной Клевени, стал моим командным пунктом. [64]
Во всех сёлах по ту сторону реки — Старой Шарповке, Яцыне, Черепове, Стрельниках — стояли заслонами прикрывавшие Путивль мадьярские и полицейские гарнизоны. В Спадщанском лесу работали две роты немцев — заготавливали лесоматериал. С командного пункта видно было всё наше родное, такое знакомое: сёла, лес, ветряки, дороги, по которым сновали немецкие машины, на горизонте колокольни старинных путивльских церквей.
Странное было чувство на душе, когда вокруг меня на командном пункте собрались кучкой путивляне, вместе со мной ушедшие из города в лес осенью прошлого года. Бинокли держим в руках, но никто не смотрит в бинокль, никому он не нужен. Внизу под нами, в сёлах за болотистой низиной Клевени, — противник, с ним ночью предстоит бой, но народ смотрит не сюда, а дальше через голову противника, туда, где над поймой Сейма темнеет Путивль. То, что хочется увидеть, в бинокль всё равно не увидишь. Не о домиках и садиках своих думал наш народ, а о всей своей жизни. Весь город был нашим домом. Какой бы уголок ни вспомнил — вспомнишь свои заботы, свои дела. Одни колокольни торчат на горизонте, а ты видишь всё, как будто по улице идёшь: вот райпартком, возле него запыленная машина, кто-то из области приехал, не вызовут ли сегодня на бюро; вот большое здание райисполкома, у подъезда несколько бричек, на втором этаже все окна настежь, кто-то на подоконнике сидит спиной к улице — должно быть совещание в кабинете у председателя; а вот горсовет, у дверей толпа женщин — меня, конечно, дожидаются. Вспоминаешь и думаешь: когда это было, сколько времени прошло с тех пор? И все, знаю, то же самое думают, одни у нас, у всех путивлян, были тогда мысли: мы, хозяева города, стоим на лесном кургане и смотрим на свой город, как будто сон видим.
Я, Руднев, Базима, Панин, Корнев — на командном пункте, а рядом в лесу сотни людей, и у всех одни мысли. Сотни глаз из-за деревьев смотрят поверх лежащих у Клевени сёл, как будто нет им никакого дела до противника. Кто-то влез на ветвистый старый дуб и смотрит туда же. Что он видит на горизонте? Едва заметную зубчатую полоску, а у него, наверное, вся жизнь перед глазами.
Мадьярские гарнизоны, прикрывавшие Путивль со стороны Брянских лесов, были расставлены по фронту в двадцать [65] километров. Мы предприняли наступление сразу по всему этому фронту четырьмя группами.