Волна советских войск, продвигавшаяся по Украине, была рыхлой и разнородной, и к тому же плохо вооруженной. Командующий Украинским фронтом В. Антонов-Овсеенко сообщал: «У Махно четыре очереди на одну винтовку, у Григорьева три, у Дыбенко две…»
{299}
К тому же часть сил приходилось отдавать Южному фронту для борьбы с деникинцами.
15 марта Петлюра внезапно перешел в наступление, взял Коростень и подошел к Киеву на 50 км. Гайдамаки заняли Житомир. Однако на других участках фронта красные продолжали наступать, и 18 марта 1 Украинская дивизия Н. Щорса вошла в Винницу, а 20 марта — в Жмеринку. 26 марта Петлюра был разбит на реке Тетерев и отступил. 21 марта командование отрезанного красными Юго-западного фронта УНР (атаманы Волох и др.) провозгласили переход на советскую платформу.
После исхода интервентов из Одессы отступившие в Ровно остатки Директории (Петлюра и А. Макаренко), 9 апреля назначили премьер-министром Б. Мартоса, который сформировал более левое правительство УНР. Однако члены Директории А. Андриевский и Е. Петрушевич, опиравшиеся на Западно-украинскую народную республику (ЗУHP), не признали правительство Мартоса, и де факто УНР раскололась. Связанный с Андриевским атаман В. Оскилко 29 апреля поднял мятеж против Петлюры и Мартоса в Ровно, арестовал членов правительства и провозгласил себя головным атаманом. ЗУНР не помог Оскилко, его мятеж провалился, но и фронт УНР был окончательно развален. Отставив Ровно, Директория продолжила кочевать на запад. Как шутили тогда, «В вагоне Директория, а под вагоном ее территория». Директора вывели 13 мая из своего состава Андриевского, избрав 9 мая председателем Директории Петлюру.
Разложение режима Директории высвободило шовинистические инстинкты атаманщины. В феврале-марте погромы охватили Балту, Проскуров и другие населенные пункты. 27 мая Директория приняла закон о создании Особой следственной комиссии по расследованию погромов. Но существенных последствий эта мера не имела, так как комиссия не могла арестовать петлюровских командиров, творивших произвол против евреев. Петлюре осталось только обвинять в провоцировании погромов… большевиков. Якобы, «враги нашего государства — большевики расстреливали, насиловали женщин и детей, учиняли погромы еврейского населения, забирали последние материальные средства к жизни»
{300}
. А теперь погромную агитацию ведут их провокаторы. А вот «рыцарское войско, которое несет всем нациям Украины братство, равенство и свободу, не должно спокойно слушать всяких пройдох и провокаторов, жаждущих человеческого мяса. Также оно не может быть причастно к тяжелой участи евреев»
{301}
.
Восстание Григорьева спасло УНР, ослабив натиск большевиков, зато 14 мая польская армия под командованием Галлера двинулась на Волынь. Силы УНР спасло тогда от полного разгрома только то, что в конце мая поляки столкнулись у Радзивилова с красными. Директория уехала в ЗУНР, в Тернополь. Но поляки 2 июня заняли и Тернополь, и Петлюре и его начальнику штаба В. Тютюнику пришлось прорываться в сторону красных на Проскуров. В этот момент вся территория УНР, включая ЗУНР, сократилась до полосы в 10-20 км. в районе станций Богдановка и Волочиск на западном берегу реки Збруч. Если бы Директория с ее армией не смогла пробиться на восток за Збруч, то она оказалась бы во власти поляков на несколько месяцев раньше — уже в июне 1919 г. Но 3 июня петлюровцы все же пробились на восточный берег. Красные, ослабленные в условиях наступления Деникина, не удержали переправу через Збруч, оставили Проскуров, что позволило Директории вернуться 6 июня в Каменец-Подольский.
Поляков тоже отвлекли дела на западе, и украинцы 9 июня взяли Чертков и 15 июня — Тернополь. Но дальнейшее наступление на Львов обернулось катастрофой. Пилсудский, заручившийся согласием Антанты на занятие всей Галиции, разбил украинскую галицийскую армию 28 июня, и 17 июля она покинула Галицию.
После того, как почти вся территория Украины была занята Красной армией, здесь был установлен режим «военного коммунизма». 1 июня УССР вошла в военно-политический союз советских республик с общими вооруженными силами и управлением экономикой. Но фактически промышленность Украины была сразу же подчинена общероссийскому центру. На восстановление промышленности было направлено 125 миллионов рублей, но в условиях обесценивания денег и военных действий это не помогло поднять производство.
Нарком государственного контроля Украины А. Иоффе писал Ленину весьма откровенно: «советская бюрократия живет весьма недурно, а рабочим, ввиду отсутствия и недостатка денежных знаков, жалование даже толком не выплачивается; все барские особняки и хорошие буржуазные квартиры заняты советскими учреждениями или советскими чиновниками, причем выселяют часто и пролетариат; о вселении рабочих в буржуазные квартиры много говорят, но мало делают…»
{302}
Главной задачей была заготовка хлеба и вывоз его в промышленные центры России. 13 апреля на Украине была введена продразверстка. Середняк обязан был сдавать 180 кг. хлеба с десятины, а кулак (к которым отнесли крестьян с наделами свыше 10 десятин) — по 400 кг. Бедняки от продразверстки освобождались и привлекались к поискам спрятанного хлеба. Формально продовольствие крестьянам оплачивалось, но по ценам, которые были в 10-20 раз ниже, чем у мешочников. Однако регионы, контролировавшиеся повстанческими командирами, выпадали из сферы действия продразверстки. Изъятие хлеба саботировали и некоторые советы и даже коммунистические парторганизации. В итоге удалось добыть лишь 8 миллионов пудов вместо 140 миллионов запланированных. В первом квартале 1919 г. с Украины было отправлено 300 тысяч пудов хлеба, а в обмен направлено из России 15 708 тысяч аршин тканей и другие товары. Однако к июлю удалось заготовить уже 8,5 млн. пудов и еще 4 млн. пудов других продуктов. 2 миллиона пудов хлеба были отправлены в Москву и Петроград.
Крестьянство было разочаровано — коммунисты не только изымали хлеб, но и стали проводить «кадетскую» земельную политику, отказавшись передать селянам обширные земли сахарных заводов, которые были превращены в совхозы. Обострились и национальные противоречия, которые стали отражением социальных. Новая бюрократия в большинстве своем формировалась из городских слоев, то есть прежде всего из русских и евреев. Крестьянские восстания весны 1919 г. как правило были направлены не против советской власти, а против коммунистов, и как правило были антисемитскими.
В апреле под Киевом восстал атаман Зеленый (Д. Терпило), что было опасным сигналом — перешедшие на сторону красных атаманы на самом деле — лишь попутчики коммунистического режима. Зеленый собрал около 12 тысяч бойцов, возникло еще несколько многотысячных повстанческих очагов. Вскоре Киевская, Черниговская и Полтавская губернии были охвачены восстаниями, а коммунисты контролировали города и относительно — железные дороги.
1 апреля восстали матросы Николаева. Эти события стали прообразом Кронштадтского восстания 1921 г. Митинг и совет избрали начальником гарнизона матроса Проскуренко, а комендантом — матроса-анархиста Евграфова. Восставшие выпустили газету «Свободное слово красного моряка», в которой утверждали: «власти советской, собственно говоря, нет, нет власти рабочих и крестьян… Если бы Советская власть была бы лучше, была бы настоящая, не было б столько врагов у Советской России»
{303}
. Восставшие требовали «действительной власти советов, уничтожения комиссародержавия», всеобщих выборов в советы в условиях восстановленных политических свобод, включая свободу агитации, признания всех партий, «стоящих на платформе советской власти», ликвидации ЧК, сокращения числа чиновников, выборности ответственных работников, коренного изменения продовольственной политики
{304}
. Эти требования были предельно близки к идеологии и практике махновского движения. С Николаевским восстанием не удалось справиться вплоть до мая.
5. «Добро пожаловать» или «Руки прочь»?
Большие опасения коммунистов вызывал район, занятый бригадой Махно. Так, например, в докладе заведующего александровским агитпросветом на съезде заведующих уездными агитпросветами Екатеринославской губернии 1 апреля 1919 г. (то есть в период официально «теплых» отношений между махновцами и красными) говорилось: «Александровский уезд является прифронтовой полосой, в районе его, а именно в с. Гуляйполе, расположен штаб “батьки” Махно, тот район представляет собой особое государство в государстве. Вокруг этого знаменитого штаба сконцентрировались все силы левых эсеров, анархистов, отъявленных бандитов и преступников-рецидивистов»
{305}
.
Махновцы не собирались просто сидеть в глухом углу Советской России, они принялись демонстрировать ей свое понимание революции. Махновцы захватили у белых эшелон с 90 тысячами пудов хлеба и отправили его голодающим рабочим Москвы и Петрограда с таким сопроводительным письмом: «Гуляйпольское революционное крестьянство, а также крестьянство всех прилегающих областей, командный состав и повстанческие крестьянские отряды имени Махно, Гуляйпольский Совдеп, Революционный полевой штаб Махно постановили имеющиеся у нас девяносто вагонов муки, добытой в бою с добровольческими бандами, как военная добыча, поднести в подарок московским, петроградским революционным крестьянам и рабочим. Повстанческие крестьяне названного района и все их вожаки протягивают свою товарищескую руку и приветствуют своих революционных товарищей, Совнаркомы и Совдепы. Просим оповестить население»
{306}
. Посылка хлеба, таким образом, рассматривалась махновцами как важная пропагандистская акция. Письмо составлялось как политическая программа, призванная кратко описать политическую систему махновцев, показать демократизм принятия решений, социальные приоритеты (даже применительно к Москве и Петрограду крестьянство ставится на первое место). Характерно и то, что махновцы приветствуют не Совнарком, а «Совнаркомы».
Экономическое сотрудничество с пропагандистским уклоном продолжилось и позднее. Махновцы и большевистские органы начали налаживать продуктообмен с Донбассом
{307}
. Для Махновского движения это позволяло не только решить конкретные хозяйственные задачи, но и продолжить строительство предусмотренных программой движения горизонтальных хозяйственных связей. Но чтобы обмениваться хлебом или хотя бы банально торговать им, нужно было сначала получить продовольствие в свои руки. Крестьяне кормили махновских бойцов, но не более. И тогда махновские снабженцы принялись перехватывать продовольствие, заготовленное красными продовольственными органами для Донбасса. Большевики отбирали хлеб у крестьян, а махновские командиры отбирали этот хлеб у большевиков. Такие операции стали предметом специального расследования Высшей военной инспекции РККА, которое, однако не успело завершиться до катастрофы Украинского и Южного фронтов в июне. Расследование выявило, что продовольствие перехватывали не только махновцы, но и другие советские и военные начальники
{308}
.
При этом введение продовольственной разверстки, безудержный рост бюрократического аппарата, поглощавшего и разбазаривавшего значительную часть изъятого у крестьян хлеба, запрет партий и организаций, даже поддерживающих советскую власть, факты произвола со стороны ЧК — все это вызывало возмущение в махновском районе.
Махновская армия представляла инородное тело в РККА, и не удивительно, что уже в феврале Л. Троцкий потребовал ее преобразования по образу и подобию других красных частей. Похоже, нарком еще не понимал, что имеет дело со своеобразным военно-политическим формированием, которое не подчиняется Совнаркому и представляет собой «государство в государстве». Реакция Махно на «поползновения» Троцкого была резкой: «Самодержавец Троцкий приказал разоружить созданную самим крестьянством Повстанческую армию на Украине, ибо он хорошо понимает, что пока у крестьян есть своя армия, защищающая их интересы, ему никогда не удастся заставить плясать под свою дудку Украинский трудовой народ. Повстанческая армия, не желая проливать братской крови, избегая столкновения с красноармейцами, но подчиняясь только воле трудящихся, будет стоять на страже интересов трудящихся и сложит оружие только по приказанию свободного трудового Всеукраинского съезда, на котором сами трудящиеся выразят свою волю»
{309}
.
Таким образом Махно изложил формулу отношений движения с большевизмом: критиковать, но избегать столкновений с «братским» движением, служить средством защиты крестьян от большевистской власти и добиваться созыва неподконтрольного коммунистам крестьянского съезда, который станет верховной властью на Украине (в дела России махновцы не вмешиваются). Таким образом, Махно в 1919 г. относил свой район к Украине, что позволяло ему получить еще один «щит» от московского центра — ссылку на самостоятельность Украины. Однако мы увидим, что в махновском отношении к украинской самостоятельности не было стремления к разрыву отношений с Россией, а Ленин воспринимался как основной партнер по союзу, к которому следовало апеллировать в случае конфликта.
Махно не исключал, что такой конфликт скоро разразится. Поскольку большевики не позволят созвать крестьянский съезд, он «должен быть тайным и в тайном месте»
{310}
. Таким «тайным местом» вполне могло стать Гуляйполе.
Воззвание Махно от 8 февраля также полно критических выпадов в адрес коммунистов и персонально Троцкого: «Комиссародержавцы хотят видеть в трудящихся только “человеческий материал”, как выразился на съезде Троцкий, только пушечное мясо, которое можно бросать против кого угодно, но которому ни в коем случае нельзя дать право самим, без помощи коммунистов создать свою трудовую жизнь, свои порядки… Повстанческая армия борется за истинные советы, а не за чрезвычайки и комиссародержавие»
{311}
.
На II съезде советов района в феврале 1919 г. большевикам пришлось нелегко. Член президиума съезда, будущий председатель ВРС анархист Чернокнижный говорил: «Пока Временное правительство Украины сидело в Москве и Курске, трудящиеся сами освободили свою территорию от врага… Мы, беспартийные повстанцы, которые восстали против всех наших угнетателей. Мы не потерпим нового порабощения какой-либо пришлой партией». Большевик Карпенко возражал, что за партией большевиков идет большинство трудового народа, но с места ему кричали: «А кто избрал Временное Украинские большевистское правительство — народ или партия большевиков?» Когда Карпенко пытался убедить делегатов, что коммунисты не хотят быть опекунами народа, ему возражали: «А зачем они присылают нам комиссародержавцев?»
{312}
Выступая с докладом на съезде 14 февраля, Махно говорил: «Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжелой борьбе с контрреволюцией, мы должны сказать им: “Добро пожаловать, дорогие друзья!” Но если они идут сюда с целью монополизировать Украину — мы скажем им: “Руки прочь!” Мы сами умеем поднять на высоту освобождение трудового крестьянства, сами сумеем устроить себе новую жизнь — где не будет панов, рабов, угнетенных и угнетателей»
{313}
.
Приехавший в район известный анархист Барон возмущался на съезде: «Большевики, бывшие до Октябрьского переворота революционерами, — теперь расстреливают всякого истинного революционера, кто мыслит не так, как им желательно». Левый эсер Костин присоединялся к анархистской критике: «Ваша задача, товарищи, следить за тем, чтобы здесь, на Украине, строились свободно избранные, а не партийные, однобокие большевистские Советы»
{314}
.