Когда нас представляли друг другу, мне удалось рассмотреть Эстер поближе. Мое впечатление только усилилось. Лицо Эстер, поднимающееся над горностаевой горжеткой, казалось еще белее и нежнее, чем издали. Выпуская из своей руки ее руку, я почувствовал, как Кэбот пристально смотрит на меня. Его загорелое лицо вдруг показалось мне печальным, а улыбка, которой он одаривал каждого гостя, неискренней. В течение всего вечера и начала ночи я нередко поглядывал на Эстер. У нее всегда были партнеры для танцев и собеседники, но последние все время менялись. Едва ли кто-то из молодых людей надолго задерживался рядом с ней – все разговоры, казалось, были проявлением формальной вежливости, будто бы вынужденными. У меня появилось ощущение, что все избегают долгой беседы с ней, которая со стороны могла бы показаться проявлением особого внимания. А поскольку Эстер обладала исключительной красотой, такое поведение виделось мне странным.
Время близилось к часу ночи. Как раз тогда мы с моим знакомым сидели в тихом уголке так называемого голубого салона, и он пересказал мне уже большую часть дорожных приключений, которые случились с ним за всю жизнь. За несколько минут до того, как пробил час, в нашем салоне танцевали две пары. Одну из них составляли Эстер и незнакомый мне приятный молодой человек. Лицо Эстер блестело от выступившей на нем испарины. И в этом не было ничего удивительного, ведь на ней была меховая горжетка. Ее встревоженный взгляд заставил меня забеспокоиться. Я все еще думал о том, что могло так напугать ее, как внезапно лицо Эстер исказилось и она вырвалась из объятий своего партнера. Послышался ее хрип, и она, пошатываясь, бросилась к двери, с силой распахнула ее и исчезла. Ее партнер остался беспомощно стоять. Я же вскочил со своего места. Мне вдруг стало ясно, что это приступ удушья. Я выбежал вслед за ней в приоткрытую дверь. В комнате, где я оказался, было темно. Но нездоровое свистящее дыхание и легкий, устремившийся мне навстречу поток воздуха навели меня на мысль, что Эстер пришлось открыть окно, чтобы прийти в себя. Я и вправду различил у окна фигуру Эстер. Она перегнулась через подоконник и судорожно покачивалась из стороны в сторону, будто это могло помочь остановить приступ. Я поспешил к окну, но, приблизившись, услышал, что хрипы в ее дыхании стихли. Казалось, самая опасная часть приступа миновала.
Смертельно бледная, изможденная и неспособная пошевелиться, девушка ухватилась за оконную раму. На лице ее читалось отчаяние. Но совсем не это поразило меня в тот момент. Эстер сняла горностаевую накидку и расстегнула ворот платья. В падавшем на нее луче света я увидел ее обнаженную шею и догадался, почему она прятала ее под неуместным меховым украшением. К низу от лица девушки – выражавшего сильный испуг, но от этого не менее красивого – по обеим сторонам шеи тянулись крупные, узловатые, неправильной формы опухоли, свидетельствующие о запущенной форме зоба. И происшествие, свидетелем которого я был, явилось результатом его увеличения и последовавшего сужения дыхательного прохода. Вероятнее всего, приступ удушья был вызван нагрузкой, полученной во время танца. К сожалению, такие приступы – частый симптом заболеваний щитовидной железы, зачастую приводящих к смерти.
Взволнованный голос Кэбота вырвал меня из оцепенения. По-видимому, ему тут же сообщили о случившемся. С нежностью, которой я не ожидал от подобного великана, он отвел девушку от окна и заслонил своей грудью, пока наконец слуга, державший свечу, не поднял с пола горностаевую накидку и Кэбот не укутал в нее Эстер, которую затем усадил на диван. Он приказал слуге выйти и закрыть за собой дверь, и я остался наедине с Кэботами.
Несколько минут все молчали. Из-за двери доносилась музыка. В конце концов Кэбот медленно повернулся ко мне. Его широкое лицо, несмотря на загар, казалось серым. Он взглянул на меня глубоко посаженными глазами и проговорил: «Теперь и Вы знаете…»
После небольшой паузы я спросил, не участились ли в последнее время такие приступы.
«Да, – ответил он устало. В последнее время промежутки между ними сократились, а сами приступы происходят внезапно и без видимых причин».
Я уже было хотел спросить, знает ли он, что каждый приступ удушья может оказаться последним и что сложно предвидеть, чем может обернуться танцевальный вечер. Но я сдержал этот, возможно, несправедливый упрек и вместо того поинтересовался, как давно возникли признаки заболевания и какие меры принимаются для его лечения.
Мы оба прекрасно знали, что эту болезнь нельзя вылечить. Но, подавив отчаяние, Кэбот ответил: «Первые заметные симптомы появились пять лет назад. Мы пробовали различные курсы бальнеотерапии, доктор Винтерс много раз прописывал йод и вводил его в щитовидную железу. Все было бесполезно. Впрочем, доктор Винтерс и сам скоро приедет. Он уже много лет является нашим семейным врачом».
Я был знаком с Винтерсом. Он принадлежал к старшему поколению нью-йоркских практикующих терапевтов, которые, казалось, из поколения в поколение заботятся о здоровье членов богатых семей Пятой авеню. Винтерсу тогда было уже далеко за шестьдесят, и он, как многие врачи его возраста, был ярым противником хирургии. Он ненавидел ее за то, что она способствует прогрессу в тех областях, которые до этого безраздельно «принадлежали» терапевтике. Я помнил его по злостным нападкам на все новые открытия, способные подтолкнуть развитие хирургии. Я спросил Кэбота, не будет ли лучше, если я уйду и не буду больше обременять их своим присутствием.
Кэбот не ответил. Может, моя интонация подсказала ему, что я не очень высокого мнения о Винтерсе. Может, моя манера посеяла в нем некоторые сомнения. Этого я не знаю. Во всяком случае он неожиданно предложил: «Я бы с удовольствием побеседовал с Вами об этом». Он хотел, чтобы я подождал прихода доктора Винтерса в его рабочем кабинете. Эта тема была для него слишком насущной.
Я кивнул. Нечаянно подсмотренная сцена из жизни Эстер заставила меня относиться к ней с участием и пробудила естественное желание помочь ей. Я уже получил достаточно доказательств того, что традиционная медицина бессильна в борьбе с ее болезнью. Но я вспомнил, что незадолго до этого прочел в одном немецком профессиональном журнале, что опыты по удалению щитовидной железы дали первые положительные результаты в Вене и Берне.
Несложно было представить, как развивалась и в каком состоянии находилась болезнь Эстер. Несомненно, многие годы она страдала от постоянно прогрессировавшего двустороннего перерождения щитовидной железы, которое в Соединенных Штатах встречается несопоставимо реже, чем в альпийских областях Швейцарии, Австрии или Германии. На возвышенностях штатов Мэн, Вермонт, Нью-Хэмпшир, Мичиган заболевания щитовидной железы также встречаются сравнительно часто. Мне доводилось наблюдать их и в горных районах, но чаще всего все же они возникают у жителей Швейцарии или Тироля.
Поэтому речь шла о болезни, которая мне как американцу была не совсем знакома и которая никогда до этого вечера не вызывала у меня особого интереса.
В сущности, современные терапевты не обладали каким-либо действенным средством против этой болезни, как и врачи глубокой древности. Последние посредством внимательных наблюдений выяснили, что употребление в пищу жареных морских губок способствует уменьшению со временем опухоли щитовидной железы. С тех пор как швейцарец Жан Франсуа Коанде в 1820 году установил, что йод является важной составляющей морких губок, этот элемент стал применятся в терапевтике для лечения данного заболевания. Йод. Его втирали, принимали внутрь и инъекцировали в щитовидную железу. Из разных мест доходили слухи о его эффективности. Но число несчастливых случаев было больше, особенно если речь шла об инъекциях йода в щитовидную железу: они вызывали разрывы кровеносных сосудов и их последующее отмирание, что часто приводило к смерти. Лечение было не более чем экспериментом, исход которого был неизвестен. Главное препятствие, вне всякого сомнения, состояло в том, что врачам не удавалось определить функцию щитовидной железы в организме человека. Этот орган, в здоровом состоянии небольшого размера, располагающийся впереди трахеи и состоящий из двух долей и связки, называемой перешейком, был для физиологов загадкой. Так какое же лекарство могло помочь в лечении щитовидной железы, если никто не знал, зачем она нужна и нужна ли вообще? Насколько я помню, результаты всех предпринятых в Европе операций свидетельствовали о бесполезности щитовидной железы. У пациентов, перенесших такую операцию, не наблюдалось каких-либо видимых нарушений.
Я продолжал ходить из одного угла комнаты в другой, когда вошел Кэбот. «Винтерс намеревается прописать новый курс йодотерапии. Наверное, Вы скажете, что это все не имеет смысла. Но, может, Вам известен другой способ?»
Я вдруг понял, что заставило его начать со мной этот разговор.
«Я знаю, что Винтерс и врачи его поколения не любят хирургов и отказываются от их консультаций», – сказал я.
«Но этого не следует избегать в Вашем случае… Консультировались ли Вы когда-нибудь у хирурга?»
«Вы и вправду думаете, – спросил Кэбот, – что осталось что-то, чего я не пробовал? Я показывал Эстер Бигелоу в Бостоне. Вы лучше меня знаете, что он принадлежит к числу самых выдающихся хирургов Америки. Но и он сказал, что операция на щитовидной железе – не более чем резня, после которой останется только истекать кровью. Он подтвердил слова Винтерса…»
«Бигелоу был одним из моих учителей, – признался я. Он великий человек. Но хирургия щитовидной железы не стоит на месте. И во многих отношениях ее прогресс прошел мимо него. Ее развитие на нашем континенте сдерживается тем фактором, что здесь недостаточно людей, страдающих такими заболеваниями, но бедственное положение все же вынуждает их искать спасения у хирургов. Более того, насколько я знаю, в Швейцарии и Австро-Венгрии возросшее число критических случаев заставило врачей прибегнуть к оперативному вмешательству, чего еще не случилось здесь. Изучив строение и расположение кровеносных сосудов шеи, врачи нашли способ перевязать их. Это позволило сделать потерю крови при удалении опухоли щитовидной железы минимальной. Исходя из того, что мне доводилось читать, эта мера оправдала себя. Я постараюсь отыскать в моей библиотеке все, что за последнее время было написано о новых методах хирургического лечения щитовидной железы в Европе. Также я мог бы написать занятым в этой области европейским хирургам, а позже предоставить вам точные сведения о фактических успехах в этой области».
Я почувствовал, как в нем снова затеплилась надежда, хотя он и боялся верить в лучшее: возможные неудачи и разочарования пугали его. «Завтра утром я заеду к Вам около одиннадцати часов, – предупредил я. Если статьи, которые мне удастся найти, убедят нас обоих, то в Берн или Вену можно будет телеграфировать, чтобы не ждать, пока письмо дойдет по почте».
Было почти три часа ночи, когда я сидел в моей библиотеке, разбирая выпуски «Венского еженедельного медицинского вестника», «Архива клинической хирургии» и «Немецкого хирургического журнала». Я искал в них статьи об открытиях в области хирургии щитовидной железы, которые публиковались, насколько я мог припомнить, последние несколько лет и также встречались в журналах за последние несколько месяцев. Речь шла прежде всего об исследованиях цюрихского профессора Розе, венского профессора Теодора Бильрота и его ученика Вельффлера, а также молодого бернского профессора Теодора Кохера, которому едва исполнилось сорок. Впервые все эти имена упоминались некоторое время назад в хвалебной статье Эсмарха, хирурга, работающего в Киле.
Попытки устранить опухоль щитовидной железы при помощи скальпеля имеют такую же долгую историю, как и сама болезнь. Но так же длинна история связанных с этим промахов, ошибок и смертей, из-за чего укоренилось мнение, что любая операция на щитовидной железе – бойня, исход которой предопределен. Уже хирурги Древнего Рима пытались вскрыть мускулатуру шеи и пальцами вылущить опухоль. Часто при этом они сталкивались с чудовищными кровотечениями, которые не удавалось остановить. Двести лет спустя Гален сообщил об операции на щитовидной железе ребенка, в ходе которой была «вырвана» находящаяся глубоко под кожей опухоль. Ребенок оправился от потери крови, но после операции потерял способность говорить. Гален обнаружил, что непосредственно за щитовидной железой, рядом с трахеей проходит едва различимый нерв – так называемый возвратный нерв, – который влияет на деятельность голосовых связок. Его повреждение, разрыв или сдавливание ведут к потере речи или, в лучшем случае, к неспособности разговаривать внятно. По прошествии еще тысячи лет Парацельс предупреждал о чрезвычайной опасности дальнейших шагов в этой области. Он установил, что кровеносные сосуды в нездоровом органе располагаются особым образом. На рубеже XVIII и XIX вв. несколько французских хирургов, в их числе Десол, Дюпюйтран и Руа, прооперировали пациента с тяжелой формой зоба и постановили, что в таких случаях терапевтика бессильна. Это и был случай Эстер. Не существует средства, которое препятствовало бы дальнейшему увеличению железы и сдавливанию трахеи. И если Кэбот не желал дочери смерти от приступа удушья, если не хотел видеть, как она медленно угасает, после очередного тяжелого приступа способная дышать лишь через канюли, выходящие из ее шеи, ему придется выбрать путь, оставляющий надежду на спасение…
Я чувствовал, что Кэбот был готов пойти на то, что я ему предлагал. «Телеграфируйте профессору Бильроту в Вену и профессору Кохеру в Берн. Спросите их, когда они могли бы осмотреть Эстер. Но я попросил бы вас осмотреть ее в любом случае. Узнайте также, что думает каждый из этих врачей. Ведь им, вероятно, более всего известно о щитовидной железе и ее заболеваниях…»
Кэбот посмотрел на Винтерса устало и нерешительно. «Что Вы думаете…?» – спросил он. Винтерс не ответил. Он только слегка пошевелил своей худой морщинистой рукой, покоившейся на набалдашнике его трости. Помолчав, он сказал: «Может, вы попросите доктора Хартмана позволить мне подумать над его предположениями еще восемь дней?» Чрезвычайно изумленный, я взглянул на Кэбота. Неужели он не видел, что Винтерс почувствовал свою слабость и теперь тянул время, чтобы найти новые доводы в пользу терапевтического лечения? Но Кэбот, стоило только надавить на него, обратился ко мне: «Будьте добры, выполните просьбу доктора Винтерса».
«Вилльям, – сказал я, – Эстер уже двадцать три. Пора спросить ее, какой судьбы она хотела бы для себя…»
В этот момент Винтерс покачал своей маленькой седой головой и сказал: «Эстер еще ребенок…»
«Вы находите?» – переспросил я. А потом добавил: «Вилльям, Вы тоже так думаете?»
Кэбот избегал моего взгляда. «Разумеется, мы обсудим с ней это», – сказал он неуверенно.
Я почувствовал, что за всем этим скрывалась некая тайна, некий тайный заговор, которому могло помешать мое стремление отвезти Эстер в Европу. Но только это могло уберечь ее от судьбы Сьюзан. «Могу я пожелать Эстер скорейшего выздоровления?» – поинтересовался я, надеясь таким образом все же поговорить с девушкой наедине.
«К сожалению, в таком состоянии она не может принимать посетителей…» – ответил Винтерс. Кэбот посмотрел на меня, будто бы извиняясь, но не смея перечить. Он не проговорил ни слова.
«Вилльям, – сказал я, – надеюсь, Вы достаточно хорошо все обдумали. Это одна из тех возможностей, упустив которую, приходится сожалеть до самого конца жизни…»
Я провел несколько дней в ожидании каких-либо новостей с Пятой авеню. На пятый день я самостоятельно телеграфировал Бильроту и Кохеру. Я поинтересовался, могли бы они в случае необходимости произвести удаление опухоли щитовидной железы и считают ли они, что это могло бы иметь положительный результат. Я хотел получить от них конкретное подтверждение, которое помогло бы мне убедить Кэбота. По истечении запрошенных Винтерсом восьми дней ни от Кэбота, ни от Эстер я не получил никаких известий. Зато два дня спустя пришел ответ профессора Кохера. В телеграмме он выражал готовность взяться за этот случай при условии, что сможет лично обследовать пациентку. Операция, на его взгляд, была необходима, и исход ее виделся ему успешным.
Следующим утром я получил письмо от Эстер:
«Мой отец рассказал, что Вы считаете операцию верным средством спасти меня. Доктор Винтерс расценивает это как покушение на убийство. Он втолковал моему отцу, что это было бы преступлением против меня и что мое состояние после еще более ухудшится. Но я не верю ему. Умоляю Вас, скажите, правда ли в Европе меня смогут вылечить или мне лучше оставить и эту надежду? Бурт передаст мне Ваш ответ».