Законы государства определялись Судебником Ивана III — дед Ивана Грозного в 1497 г. провел полную кодификацию права, было составлено единое уложение на основе накопившихся указов различных времен, древних княжеских «правд», обычаев, православного византийского законодательства. Судебник дополнился рядом актов, принятых Василием III. И современники-иноземцы отмечали, что русские законы были весьма мягкими по сравнению с западными. Смертью карались очень немногие преступления: убийство господина, предательство, святотатство, похищение людей, поджигательство, разбой [131]. Герберштейн писал, что в России преступление «крайне редко карается смертью, даже и за убийства казнят редко, если только они не совершены с целью разбоя». За воровство били кнутом, и только в случае рецидива могли казнить.
При расследовании серьезных преступлений — убийство, грабеж и т.д., допускались пытки. Но право их применения и вынесения смертных приговоров принадлежало лишь немногим начальникам. В России, в отличие от Европы, никакой местный судья или феодал не мог лишить жизни ни крестьянина, ни холопа. К смертной казни приговаривали исключительно в Москве. По случаям воровства, грабежа, убийства наместники производили предварительное следствие, а потом посылали обвиняемых в столицу. Судьей по данным делам являлся великокняжеский дворецкий [51].
При отсутствия четких доказательств истец и ответчик могли подтвердить свою правоту присягой и целованием креста. Нарушить клятву или дать ложную присягу само по себе было преступлением — духовным. За столь тяжкий грех пожизненно отлучали от причастия, и прощение давалось лишь тем, кто пролил кровь за Веру и Отечество. Впрочем, существовали и лазейки. Клятва, данная под угрозой считалась недействительной. А понятие «угрозы» можно было трактовать по-разному. Опять же, в семье не без урода: разве нельзя было среди многих священников найти такого, кто согласится за мзду отпустить грех? Ну а для тех, кто уже совершил тяжкое преступление, почему было не добавить еще один грех? Вдруг когда-нибудь позже, на старости лет, получится отмолить, покаяться, умилостивить Бога пожертвованиями.
В спорных ситуациях, когда выяснить правду иными способами не удавалось, на Руси сохранялся архаичный обычай судных поединков. Считалось, что Бог поможет правому. Назначались приставы, следившие за соблюдением правил. Выбиралось любое оружие, кроме огнестрельного и лука. В поединке могли участвовать сами представители тяжущихся сторон, а могли вместо себя нанять бойца. Выделились даже особые профессионалы, зарабатывавшие подобным способом. И чья сторона проиграла, тот признавался виноватым. Апелляцию по результатам суда можно было подать государю. Он был вправе отменить и смягчить любой приговор, назначить пересмотр дела, других судей.
Великий князь занимал в структуре государства исключительное положение. Он был властен над всеми подданными, и обязан был обеспечивать справедливость в отношении каждого — отвечая за это перед Самим Господом. Формально у государя могли с равным основанием искать заступничества и холоп, и боярин (хотя реально, конечно, до такого идеала было далеко). Независимо от чина и ранга великий князь мог миловать и казнить виновного, подвергнуть телесному наказанию, посадить в темницу. Иногда на проштрафившихся сановников налагалась просто опала. Это означало запрет появляться перед лицом монарха. Опальный удалялся из Москвы или оставался в столице, но не мог бывать при дворе. В знак унижения и покаяния он носил темную одежду, не стригся.
Однако на Руси существовала и традиция заступничества. Митрополит и духовенство обладали правом (и обязанностью) «печаловаться» за осужденных и опальных. Согласно Судебнику Ивана III, действовала и система поручительства. Большими правами в данном отношении обладали «добрые» люди — те, кто имеет безупречную репутацию и не замечен ни в чем предосудительном. Их свидетельства были в судах очень весомыми. Показаний «добрых» людей было достаточно для оправдания или осуждения обвиняемого. А если они брали человека на поруки, его освобождали из-под стражи. Но поручители несли за него ответственность, должны были присматривать за ним. Для этого мог назначаться денежный залог. Если освобожденный снова что-нибудь натворит, его взимали с легкомысленного поручителя.
11. В ПЕТЛЕ ФРОНТОВ И ЗАГОВОРОВ
В регентский совет при ребенке-государе, составленный по воле Василия III, вошли Андрей Старицкий, боярин Захарьин-Юрьев, князья Михаил Глинский, Василий Васильевич и Иван Васильевич Шуйские, Михаил Воронцов, воевода Тучков. Вероятно, покойный отец хотел объединить вокруг наследника представителей разных боярских группировок. Вышло наоборот. Интересы членов регентского совета были слишком разными, и он получился практически нежизнеспособным. А вокруг престола сразу же начались интриги. Прошел лишь месяц, как похоронили Василия, а уже обнаружился первый заговор.
Организовал его Юрий Дмитровский. Как мы видели, Василий III имел основания не доверять брату, соучастнику заговора Шуйских и Воротынского. Подтверждением недоверия служит и то, что государь не включил его в регентский совет (хотя Юрий был старше Андрея Старицкого). А после смерти великого князя, когда митрополит и бояре решили взять дополнительную клятву с его братьев, дмитровский князь пытался уклониться от нее [49]. Ну естественно, ведь если бы не ребенок, унаследовать престол должен был он…
В московском доме Юрия стали собираться его бояре, дьяк Тишков. Говорилось, что присяга дана под давлением, что наследник и регенты должны были дать Юрию взаимную присягу о соблюдении его прав. А раз не дали, то клятва недействительна. Примкнул участник прошлого заговора Андрей Михайлович Шуйский. Но когда пытались вовлечь князя Горбатого-Суздальского, он доложил в Боярскую Думу и Елене. В начале 1534 г. Юрий Дмитровский со своими боярами и Андреем Шуйским были арестованы и отправлены в тюрьму. Отметим, даже Василий III не мог себе позволить репрессировать оппозиционных братьев, не имея прямых доказательств их вины. А уж Елене, не успевшей утвердиться у власти, и подавно нельзя было подставляться под обвинение в беззаконии. Но на этот раз доказательства вины были настолько весомыми, что бояре правительницу полностью поддержали.
Против заточения брата ничуть не протестовал и Андрей Старицкий. Впрочем, он-то оказался в выигрыше. Теперь на роль ближайшего кандидата на престол выдвигался он сам. Но он попытался еще и поживиться за счет родственника. Кроме Старицы, ему принадлежали Верея, Вышегород, Алексин, Любутск, Холм, а Юрию куда более крупные и богатые города — Дмитров, Звенигород, Кашин, Руза, Брянск, Серпейск. И Андрей бил челом государю и Елене, требуя отдать владения брата или их часть в свой удел. Но усиливать потенциального противника правительница опасалась, в челобитной отказала. В компенсацию дала Андрею из наследства мужа большое количество ценных вещей — золота, драгоценностей, шуб, коней. Хотя в общем-то могла и не давать, но пыталась избежать конфликтов. Да уж куда там, избежать! Андрей все равно обиделся. Уехал в свою Старицу и принялся хаять Елену, распространять всевозможные обвинения в ее адрес. Никаким наказаниям за это он не подвергся — мать Ивана Грозного не была настолько могущественной, чтобы покарать князя за оскорбления.
Она не могла не понимать, что положение ее и ребенка слишком шаткое. До нас не дошло портрета Елены, описаний душевных и деловых качеств. Летописцы давали крайне скупые характеристики русских деятелей, обычно они фиксировали только события. От них мы знаем лишь о красоте Елены. Но из самих фактов ее правления мы можем узнать и другое: она была очень умна. Ведь со времен св. равноапостольной княгини Ольги не было прецедента, чтобы на Руси правила женщина! Нет, по своим способностям и развитию русские женщины отнюдь не уступали европейским. Известны случаи, когда они управляли удельными княжествами, Марфа Борецкая возглавила борьбу Новгорода против Москвы. Мать Василия Темного Софья успешно замещала сына, когда он попал в плен. Но официально руководить всем государством — такого еще не было.
Вероятно, и муж, умирая, не думал о подобной возможности, поэтому старался подкрепить жену опекунами и родственниками. И бояре поначалу не видели в ней полноправную властительницу. Но она стала ею, и с бременем власти вполне справилась. В пользу Елены сыграли неприязненные отношения, сразу же сложившиеся между Боярской Думой и регентским советом. Дума была органом легитимным, с устоявшимися традициями, и двадцать бояр, входивших в нее, болезненно восприняли возвышение семерых опекунов, назначенных в суматохе у постели умирающего. Некоторые из них уступали по рангу другим аристократам, даже не являлись членами Думы. А Елена стала умело играть на этих противоречиях, лавировать между боярами и регентами, проводя свои решения.
А вдобавок она нашла для себя надежную опору среди высших сановников. Ею стали не мертворожденный опекунский совет и не дядя Михаил Глинский, которого она в своей жизни почти не знала. Опорой правительницы стал Иван Федорович Телепнев-Овчина-Оболенский. Блестящий полководец, любимец военных, получивший за свои заслуги высший придворный чин конюшего. Домыслы «желтых» журналистов и писателей, будто Елена еще при жизни мужа имела тайную связь с Телепневым, всерьез рассматривать не имеет смысла. Авторы подобных баек, очевидно, вообще не имели представления о порядках жизни в великокняжеском дворце. Жена государя никогда не оставалась одна, ее постоянно окружала целая свита прислуги [32]. Кстати, даже современники, враждебные Елене, подобных сплетен не использовали, поскольку они были совершенно невероятны.
Но когда Елена овдовела, молва утверждала, что Телепнев стал ее фаворитом. А почему бы и нет? Красавице-государыне было лишь 27 лет. Что же касается Ивана Федоровича, то его характеристик в летописях тоже нет, только факты. Но среди них есть весьма красноречивые. На войне он всегда командовал передовыми частями, первым атаковал и неизменно одерживал победы. Став возлюбленным великой княгини, вторым человеком в государстве, он мог бы получать гораздо более высокие назначения вплоть до воеводы большого полка — но нет, он по-прежнему брал только передовой! Это был лихой рубака, которому хотелось самому вести воинов в сечу, самому нестись в бешеные атаки и погони, крушить неприятеля. Что ж, в такого и впрямь можно было влюбиться. А сойтись Елене и Телепневу, судя по всему, помогла Аграфена Челяднина, мамка государя — она была родной сестрой Ивана Федоровича.
Кстати, мать Ивана Грозного, как и его самого, постарались посильнее опорочить иностранные авторы, отечественные либералы начиная с масона Карамзина. Каких только собак на нее не навешали — вплоть обвинений в преследовании «невиновных» Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого. Обвинений, совершенно игнорирующих реальные исторические факты. А уж возмущение «преступной связью» раздували вообще до крайней степени. Хотя в их родном XIX в. любовные похождения были в порядке вещей. Но следует отметить, что и в XVI в. подобная связь никак не считалась «преступной». В ту пору на Западе существовали строгие законы против прелюбодеяния, но, как мы видели, никто и не думал их исполнять. На Руси было иначе. Герберштейн отмечал: «У них нет законов для обуздания блуда, прелюбодеяния и других вопросов», о том же писали другие иноземцы.
Вопросы морали оставались в ведении Церкви, причем даже терминология в нашей стране отличалась от зарубежной. Под «прелюбодеянием» понималось вступление в брак при живом супруге, двоеженство или двоемужество (это и впрямь было преступлением). Добрачная связь девицы или любовь с чужой женой и мужем квалифицировались как «блуд». А к романам вдовы или самостоятельной незамужней женщины относились более снисходительно, таких называли не блудницами, а «прелестницами» [89, 102, 105]. Это было грехом, влекло церковное покаяние, но не очень строгое. И по поводу любви Елены ни разу не протестовал даже митрополит — вероятно, считал альянс полезным для государства. А если этот альянс был не безгрешным, то кто же из нас без греха?
Ну а народ мог посудачить на столь благодатную тему, но не более того. Между прочим, стоит добавить еще один характерный штрих. Ни один из источников, в том числе недоброжелательных к Елене, не упоминает, что она одаривала своего любимца вотчинами, наградами, драгоценностями. Такого не было. Богатства, накопленные в казне бережливым мужем, правительница использовала только на нужды государства. Она, например, организовала масштабный выкуп пленных из татарской неволи. Для этого собирались и частные средства, подключалась Церковь, и архиепископ Новгородский св. Макарий, приславший 700 руб. (очень большую по тем временам сумму), одобрительно писал: «Душа человеческая дороже золота».
Елена затеяла еще одно дорогостоящее, но необходимое дело. Возможно, оно намечалось еще Василием III: Москва разрослась, а осада в 1521 г. и угроза нападения в 1532 г. показали, что крепость Кремля стала слишком мала для столичного населения. И было решено строить новые укрепления. В мае 1534 г. начали копать ров от реки Неглинной к Москве-реке. На работы мобилизовали всех москвичей, за исключением высшей знати, духовенства и чиновников — они отряжали слуг. За месяц ров закончили, и под руководством архитектора Петрока Малого (перешедшего в Православие итальянца) стали возводиться каменные стены, которые назвали Китай-городом. Они имели четыре башни с воротами (Сретенскими, Троицкими, Всесвятскими и Козмодемьянскими), примыкали к цитадели Кремля и втрое увеличивали площадь защищенной части города.
Укрепление столицы было делом весьма своевременным. Ведь перемена власти на Руси не осталась и без внимания соседей. Швеция и Ливонский орден повели себя лояльно, направили послов с подарками и подтвердили мирные дороворы. Принес присягу новому государю казанский хан Джан-Али. А вот ногайцы попытались наглеть. Их князь Шийдяк и калга Мамай угрожали, что у них 300 тыс. воинов, которые «летают, как птицы» и могут нагрянуть в Москву. Требовали, чтобы малолетний Иван признал их «братьями и государями», равными ему по достоинству, и платил «урочные поминки», т.е. дань. Однако им ответили твердо: великий князь «жалует ханов и князей по заслугам», а дани не дает никому. И ногайцы удовлетворились тем, что им разрешили свободно торговать в России лошадьми, а они за это обязались помогать против крымцев.
Но правлением женщины и ребенка решили воспользоваться старые враги: крымский хан Сахиб-Гирей со своим калгой Исламом, польско-литовский король Сигизмунд. Татары потребовали немыслимых выплат (половину великокняжеской казны), но переговоры с ними даже еще не начались, когда их орды напали на Рязанщину. Воеводы Пунков и Гатев наголову разгромили их на реке Проне, однако это было только началом целой полосы войн. Сигизмунд выставил претензии вернуть все земли, отобранные у него Василием III. И тоже, не дожидаясь ответа, стал собирать армию, заключил союз с Сахиб-Гиреем.
Узнав об этом, Елена и бояре начали готовить полки на южных и западных границах. Но вскоре открылось, что Литва рассчитывала не только на свои силы и на татар, она позаботилась приобрести тайных союзников внутри России. Причем среди родственников великого князя! Младший из трех братьев Бельских, Семен Федорович, и окольничий Иван Ляцкий, которым было поручено формировать части в Серпухове, поддерживали связи с Сигизмундом и вместе со своими дружинами и слугами бежали к нему… Точнее, заговор был куда более широким. В нем участвовали воеводы большого полка Иван Бельский и Иван Воротынский, сыновья Воротынского Михаил, Владимир и Александр (двое из перечисленных лиц, Ляцкий и Воротынский, фигурировали среди оппозиционеров еще при Василии III).
При наступлении литовцев последствия стали бы катастрофическими — изменники могли открыть фронт, передаться на сторону противника. Но заговор был раскрыт. Семен Бельский с Ляцким, почуяв опасность, удрали. Иван Бельский и Воротынские не успели, были арестованы. Правда, некоторые историки выдвигали версии, будто их посадили без вины, только из-за родства Ивана с перебежчиком Семеном, но это, конечно же, чепуха. Потому что третий брат, Дмитрий Бельский, ничуть не пострадал, остался в Боярской Думе. Да и Владимир Воротынский в 1553 г. открыто признал, что он с отцом и братьями на самом деле участвовал в измене [49, 138].