Шуйские наверняка подтянули в столицу своих сторонников, вооруженные дружины. И защиты маленького Ивана для любимцев его матери хватило лишь на несколько дней. Вероятно, задержка произошла из-за того, что организаторам переворота требовалось договориться с остальными боярами. Кого-то перетянуть на свою сторону, пообещав те или иные выгоды, кого-то припугнуть. А через неделю после смерти Елены победители бесцеремонно явились в покои великого князя и схватили Телепнева вместе с мамкой Аграфеной Челядниной.
Великий князь плакал, кричал, а на него не обращали внимания. Телепнева без суда бросили в темницу, и вот он-то умер очень быстро. Его уморили голодом. Аграфену постригли в монахини и сослали в далекий Каргополь. Но «дядька» Федоров-Челяднин не пострадал. Мало того, при новых правителях он возвысился. Только перестал быть «дядькой» при Иване. Впрочем, он приходился Аграфене родственником только по мужу, держался за нее до тех пор, пока она обеспечивала его карьеру. А Шуйские Федорова купили другими назначениями чтобы не путался под ногами возле великого князя.
Что ж, из всех этих событий мы можем четко понять, почему же покойный Андрей Старицкий так упорно и, на первый взгляд бессмысленно, отсиживался в своем уделе? Он ждал, пока сообщники в Москве сумеют выполнить свою задачу. И когда ему пришлось выступить преждевременно, его марш к Новгороду тоже был совсем не бессмысленным. Победить правительницу в гражданской войне было проблематично, но укрыться в неприступной цитадели и продержаться, пока отравят Елену — почему бы и нет? Если бы в апреле 1538 г. Андрей Старицкий остался жив, дальнейшее решалось автоматически. Он стал бы государем, а Иван сгинул бы вслед за матерью и приближенными. Однако Андрея уже не было. Чуть-чуть не дождался. Поэтому заговорщикам пришлось сохранить ребенка, чтобы править от его имени.
Но стоит особо подчеркнуть один факт, на который почему-то не обращают внимания исследователи. Ни один русский источник того времени не сообщал, что Елена отравлена. Впоследствии Иван Грозный об этом не знал. Даже в ходе самых серьезных разборок с боярами он ни разу не выдвинул обвинений в убийстве матери. Но об этом знали за границей! Об отравлении великой княгини писал Герберштейн [18, 49] — тот самый посол императора, который дважды бывал в Москве и имел контакты с оппозицией Василию III. Причем отметим, в последний раз он был в России 1526 г., а в 1538 г. находился далеко от нее, в Вене! Тем не менее, он откуда-то знал правду. Мало того, он одобрял убийство и назвал его «справедливой местью». И вот это уже можно считать бесспорным доказательством, что российская оппозиция плела интриги не только ради личных выгод, она была связана с Западом. Хотя удивляться тут, собственно, нечему, это же обычный закон политики — когда государство считается противником, надо поддерживать внутренние силы, способные ослабить его.
Впрочем, ни один из историков, глубокомысленно рассуждающих о политических переменах в Москве, почему-то не счел нужным обратить внимание и на другую сторону вопроса. У семилетнего и пятилетнего мальчиков подло убили самого близкого и дорогого человека, которого на Руси принято называть ласковым словом — мама. Или, по-вашему, это не так уж важно?
14. РЕБЕНОК И ВРЕМЕНЩИКИ
Новую власть возглавил Василий Шуйский. И о том, насколько высоко заносились его амбиции, мы можем судить по двум фактам. Через три месяца после переворота он женился на Анастасии, дочери татарского царевича Петра — а матерью невесты была сестра Василия III. Представитель старшей ветви Рюриковичей стал вдобавок дядей государя. Второй факт еще более красноречивый. Василий сразу же освободил из тюрем и ссылок участников прежних заговоров: Ивана Бельского, Андрея Шуйского и др. Но малолетнего князя Владимира Старицкого и его мать Ефросинью оставил под стражей. Лишний претендент на престол Шуйскому был не нужен. Кстати, минует 60 с лишним лет, и другой Василий Шуйский добьется своего, получит корону. Но это будет в период Смуты и междоусобиц. А в 1538 г. временщик понимал, какую конфронтацию может получить со стороны народа и других бояр. Но пока ребенок-государь ему не мешал, а наоборот, давал легитимное прикрытие власти. Вот его и не трогали, пусть числится великим князем, а дальше видно будет.
Василий поселился в Кремле в палатах Андрея Старицкого. Присвоил себе давно забытый титул наместника московского. И власть приобрел такую, что в летописи его называли на первом месте: «Того же году был на Москве наместник князь Василей Шуйский, а князь велики тогда был мал». «Малого» великого князя Василий захватил под контроль. В сентябре 1538 г. в традиционной поездке в Троице-Сергиев монастырь государя сопровождали Шуйские и бояре из их группировки. Но на самом деле с сиротой совершенно не считались. Впоследствии Иван Грозный вспоминал, что их с братом Юрием даже кормили плохо, «яко убожейшую чадь», а то и забывали дать поесть. Впрочем, победители не считались ни с кем и ни с чем. В Троице-Сергиевом монастыре родич Шуйских Иван Кубенский, получивший пост дворецкого, в нарушение всех уставов потребовал, чтобы ему выставили угощение после всенощной. Не считались и с Думой, раздавая назначения по собственному усмотрению.
А вот оборону государства Шуйские совершенно забросили. Видимо, считали более важным укрепление своих позиций, а войска собирать опасались — как бы против них самих не выступили. Вместо этого предпочли мириться с татарами, невзирая на условия. Согласились на все требования Крыма, обязались «не воевать Казани», посылать большие выплаты (а чего жалеть, не свое же!). Такой ценой был заключен «союз» с Сахиб-Гиреем. Но шайки крымцев все равно налетали на южные рубежи. А казанцы вообще не стали продолжать переговоров, начатых при Елене. Их отряды полезли на Русь, грабили окрестности Нижнего Новгорода, Мурома, Мещеры, Вятки, Перми, появились в районах, которые считались внутренними и безопасными — возле Вологды, Устюга, Тотьмы, Кинешмы, Костромы.
Конечно, все это вызвало недовольство. Причины были разными. Патриоты искренне возмущались безобразиями, другие аристократы оказались обойденными — чем они хуже Шуйских? И в противостоянии временщикам различные группировки сомкнулись. Оппозицию возглавили митрополит Даниил и Иван Бельский. Хотя Бельский сам участвовал в заговорах и был освобожден Шуйскими из тюрьмы, теперь он стал их соперником, а по знатности рода не уступал им. Ну а митрополит имел доступ к великому князю. Через государя Даниил и Бельский попытались проводить какие-то решения, возвышать своих сторонников в обход Шуйских. Однако перехватить влияние на державного ребенка властители им не позволили. Осенью 1538 г. они решительно разгромили оппозицию. От имени «наместника московского» и Боярской Думы — обойдясь даже без формального участия государя, они посадили Ивана Бельского обратно в темницу, дьяка Мишурина после пыток обезглавили, других оппозиционеров сослали по деревням. А Даниила свергли с митрополии и отправили в Иосифо-Волоколамский монастырь. На его место возвели Троицкого игумена Иоасафа.
Правда, Василию Шуйскому насладиться плодами победы не довелось. В разгар расправ с политическими противниками он вдруг скончался. Может быть, пожилого боярина отправили на тот свет вспышки собственного гнева и нервные перегрузки. А может и соперники «подсобили». К вершине власти выдвинулся его брат, Иван Васильевич Шуйский. Он во многом отличался от Василия. Не был политиком, не вынашивал далекоидущих замыслов. Он проявил себя просто вором. Вместе с ближайшими родичами принялся грести из казны золото и серебро, якобы для выдачи жалованья детям боярским. А чтобы «отмыть» приватизированные ценности, их переплавляли в чаши, кувшины, сосуды, на которых ставилось фамильное клеймо Шуйских — вроде как наследственное, от предков досталось [37, 138].
Остальные Шуйские и их клевреты тоже распоясались. Получая в кормления наместничества и волости, ударились в откровенное хищничество. Придумывали дополнительные налоги в свой карман. Вводили бесплатные работы на себя. Обирали богатых людей, обвиняя их в мнимых преступлениях. Слуги таких администраторов входили во вкус безнаказанности, насильничали, хулиганили, задарма хватали на рынках и в лавках понравившиеся товары. Особенно «отличились» беззакониями Андрей Михайлович Шуйский и Василий Репнин-Оболенский, наместники в Пскове — летопись сообщала, что они «свирепствовали, аки львы», выискивали поживу даже в храмах и монастырях, и жители окрестных мест боялись ехать в город: ограбят, да еще и сам в беду попадешь.
Искать управу было негде и не у кого. Временщики ввели в русские законы новшество по образцу Польши и Литвы. Так же, как в этих странах постановления сената, так и решения Боярской Думы стали иметь равную силу с указами государя. А решения Думы контролировал Иван Шуйский. Теперь он мог обходиться совсем без ссылок на великого князя. К юному государю временщик относился пренебрежительно. Иван и его брат Юрий жили сами по себе, нужные только для формальности. Воспоминания Грозного сохранили яркую сцену, как они с братом играют, а Шуйский по-хозяйски заходит в спальню, разваливается, облокотясь на царскую постель и взгромоздив сапог на стул. Ему ли, всесильному, было считаться с детишками, копошащимися на полу?
А положение страны быстро ухудшалось. Подати из провинций до Москвы не доходили или разворовывались в столице. Жалованья, переплавленного в «фамильные» драгоценности, воины не получали. Дворяне и дети боярские вынуждены были разъезжаться со службы по поместьям, чтобы прокормиться. Строительство крепостей прекратилось. Засечные черты, начатые Василием и Еленой, остались недостроенными. Вся система обороны, кропотливо создававшаяся Иваном III, Василием III и Еленой, поползла по швам.
К счастью для России, ее состоянием не могла воспользоваться Литва. Она еще не оправилась от прошлой войны, и к тому же, Сигизмунду пришлось в это время сражаться с турками. Но литовцы, ливонцы, шведы вели себя все более дерзко, начали проявлять откровенную вражду, нарушать пункты мирных договоров, заключенных с Москвой. Видели, что Русь уже не та, не накажет. И выжидали, когда развал углубится еще больше. А татарские ханы уже и теперь вели себя как хозяева положения. В 1539 г. Сахиб-Гирей писал великому князю Ивану: «У меня более ста тысяч воинов, если каждый пленит хотя одного русского, сколько тебе убытка, а мне прибыли?» Угрожал привести на Русь не только татар, но еще и турок. Писал, что турецкий султан «вселенную покорил», и «дай Боже нам ему твоя земля показати».
Но казанские набеги стали еще более страшными и разорительными, чем крымские. С юга татарам сперва надо было пройти через степи, приграничные районы были мало заселены, деревни и пашни жались к крепостям. Когда враг обнаружит себя, был шанс разбежаться, укрыться, дать сигнал опасности соседям. А казанцы жили рядом и, не преодолевая никаких препятствий, сразу врывались в густонаселенные районы Центральной России, Поволжья. Врывались неожиданно, люди не успевали получить никаких предупреждений. А в 1538–1540 гг. орды казанцев разгулялись по русским землям вообще нагло и страшно. Не получая отпора, безнаказанно убивали, насиловали, жгли.
Летописец рассказывал «не по слуху, но виденное мною, чего никогда забыть не могу»: «Батый протек молнией Русскую землю, казанцы же не выходили из нее и лили кровь христиан, как воду… Обратив монастыри в пепел, неверные жили и спали в церквях, пили из святых сосудов, обдирали иконы для украшения жен своих усерязями и монистами; сыпали горячие уголья в сапоги инокам и заставляли их плясать; оскверняли юных монахинь; кого не брали в плен, тем выкалывали глаза, обрезали уши, нос, отсекали руки и ноги…» Другая летопись констатирует: «Рязанская земля и Северская крымским мечом погублены, Низовская же земля вся, Галич и Устюг и Вятка и Пермь от казанцев запусте».
Дошло до того, что казанский Сафа-Гирей счел себя победителем России и требовал платить ему «выход» — такую же дань, как когда-то платили Золотой Орде, на иных условиях он заключать мир не соглашался. А Шуйские, вместо того, чтобы проучить хищников, по-прежнему ублажали их. Униженно обращались к крымскому Сахиб-Гирею, увеличивали «дары», согласились признать Казань его владениями. Приводили доказательства своего миролюбия и дружбы: дескать, казанцы разоряют нас, но мы в угоду Крыму «не двигаем ни волоса» против них. Но «союз» с Сахиб-Гиреем получался полным посмещищем. Его послы были в Москве, и их вовсю задабривали, а в это же время стало известно, что сын хана Иминь опустошает Каширский уезд. Послам высказали недоумение, но они лишь извинились и заверили, что Иминь не слушается отца, балуется сам по себе. Что возьмешь с мальчишки? И бояре сочли за лучшее удовлетвориться подобными объяснениями, чтобы не раздражать татар.
Временщики обратились и к султану, к нему поехали послы Федор Адашев с сыном Алексеем. Провели в Стамбуле почти год, вели переговоры. О чем и как, остается неизвестным, но ясно, что они тоже занимались ублажением и униженными уступками, ведь линия послов должна была соответствовать линии правительства. А Адашев был верным клевретом Шуйских. За поездку он был награжден очень высоко, получил чин окольничего — невзирая на то, что его миссия полностью провалилась. Политика Османской империи в отношении России изменилась в гораздо худшую сторону. Сулейман I учел отказ Москвы от претензий на Казань. А он-то давно уже согласился принять ее в свое подданство — выходит, не ошибся. Султан вспомнил и про Семена Бельского, отдававшего ему Рязань. Если Русь настолько ослабела, что не может защищаться, почему же не воспользоваться? Султан приказал паше Кафы помочь посадить перебежчика на рязанский престол, выделить янычар, артиллерию. А набеги на нашу страну Сулейман ни крымцам, ни казанцам запрещать не стал. Зачем? Это и им, и империи выгодно.
И угонялись огромные вереницы людей. Брали тех, кто помоложе и поздоровее, остальных приканчивали. Сотни тысяч русских переполнили крымские, турецкие, среднеазиатские, персидские, африканские базары. Раздетых мужчин и женщин выставляли на помостах, и покупатели придирчиво оценивали их, заглядывали в зубы, ощупывали мускулы и девичьи прелести. Выбирали рабочих на поля, носильщиков, гребцов на галеры, домашнюю прислугу. Самый дорогой товар, мальчики и девочки, в общую продажу не поступал. Маленькие дети высоко ценились у любителей «изысков». У работорговцев существовали и специальные заведения для «доработок» товара. Были школы, где девочек учили танцам и манерам, чтобы продать в богатые гаремы. Были медицинские центры, где кастрировали мальчиков, удаляли молочные железы девочек — евнухи и наложницы, не способные забеременеть, стоили дорого.
А на Руси к бедствиям от внешних нападений добавились внутренние. Наместники и волостели разоряли народ, пошло брожение. Беженцам из мест, опустошенных татарами, государство помощи не оказывало, они растекались по стране, нищенствовали. В разных районах появились банды «разбоев», и число их быстро возрастало. В октябре 1539 г. правители были вынуждены вспомнить о губной реформе, начинавшейся при Елене. Жителям Белозерского и Каргопольского уездов были направлены грамоты, чтобы они, «свестясь меж собя все за один», избрали в каждой волости трех-четырех «голов» из местных детей боярских для борьбы с разбойниками. А в помощь им сельские общины должны были определить старост, сотских, десятских и «лучших людей».
Но возмущение зрело и среди бояр. Шуйские узурпировали их права, вели страну к гибели. Организатором недовольных стал митрополит Иосааф. Теперь оппозиция действовала куда более скрытно, чем в прошлый раз. Вместе не собирались, до поры до времени ничего не предпринимали. Митрополит общался с великим князем Иваном, с боярами — но по его сану так было положено. А в ходе разговоров вырабатывалась общая позиция, лидером определили того же Ивана Бельского. И в 1540 г. оппозиция устроила переворот. Бескровный, мирный, что-то вроде «бархатной революции». Иоасаф и бояре вдруг явились к государю, ходатайствовали простить Бельского. Получив согласие, дружно двинулись в тюрьму, освободили его, привели в Думу и усадили на высшее место.
Ошеломленный Иван Шуйский был поставлен перед фактом. Оскорбился и отказался участвовать в заседаниях Думы. Это в общем-то и требовалось. Получилось, что прежний временщик уступил власть. Новое правительство, составившееся вокруг Бельского, начало предпринимать меры по выходу из кризиса. Смещало хапуг-наместников, воров-чиновников. В Пскове из-за разгула Андрея Шуйского ситуация была уже на грани восстания. Чтобы пригасить возмущение, Боярская Дума предоставила Пскову те же права, какие в свое время Василий III даровал Новгороду. Городу разрешили выбирать старост, целовальников, которые будут осуществлять суд вместе с наместниками. А вдобавок распространили на него губное право, предписав самим расследовать уголовные преступления и карать разбойников. Псковичи были этим очень довольны, славили государя и бояр.