А едва вернувшись из паломничества, Иван Васильевич расстался с супругой, выехал в Коломну и встал во главе армии, ожидая нападения крымцев. Опять же, исполняя долг государя — никакая семейная трагедия не должна была и не могла помешать этому. И Анастасия свой долг исполнила. Долг преодолеть материнское горе, терпеть разлуки с супругом, волнения за него, выносить и родить наследника. Через 9 месяцев после смерти Дмитрия, 28 марта 1554 г., она принесла мужу и стране еще одного царевича, Ивана.
Имеет ли смысл описывать, как счастлив был отец? Радость была искренней и безмерной. Но царь хотел, чтобы и другие разделяли ее. Мало того, он решил дополнительно укрепить мир и согласие в стране. Было составлено новое завещание, объявлявшее наследником Ивана Ивановича. Ну а на случай, если государь умрет, а царевич будет еще малолетним, Иван Васильевич назначил его опекуном… Владимира Старицкого! И не только опекуном. Если вдруг и царевич умрет до совершеннолетия, Владимир Андреевич назначался наследником престола! На вражду царь отвечал доверием. На интриги и подлость — открытой дружбой. Конечно, двоюродный брат благодарил за оказанную честь. Принес новую присягу верно служить государю и его сыну, не замышлять зла против них и царицы. А коли уж придется стать регентом, клялся решать все дела совместно с Анастасией, митрополитом и боярами. Но намеревался ли он выполнять свои обещания? В этом, очевидно, были сомнения. Ведь не зря же в клятвенную грамоту внесли еще один пункт: Старицкий обязался не держать на своем московском дворе больше 108 воинов [119]…
24. АНАСТАСИЯ ПРОТИВ СИЛЬВЕСТРА
Житие муромских чудотворцев свв. благоверных князей Петра и Февронии наверняка знакомо многим читателям. Это великолепный памятник литературы XVI в., написанный живым, красочным языком народных сказаний и былин. Это и замечательный духовный памятник, представляющий нам идеал великой и чистой любви. А создавался он как раз в то время, которое мы сейчас рассматриваем. Об авторе Жития уже говорилось в этой книге. Им был псковский монах Ермолай-Еразм, которого царь, заинтересовавшись его работами и проектами реформ, перевел в столичный дворцовый собор Спаса-на-Бору.
А свв. Петра и Февронию Иван Васильевич особо чтил. Напомню, государь поклонился их мощам, направляясь на войну. Но они являются и покровителями православной семьи. И взятие Казани, а одновременно рождение сына, конечно, свидетельстовало о их заступничестве. После победы государь благодарил Господа строительством храмов, в том числе в Муроме. Святых заступников, способствовавших победе, почтили и иными способами. Приближенный царя Аркадий — тот самый, у которого исцелилась рука у гробницы св. Александра Невского, составил Житие этого князя [114]. Очевидно, тогда же Ермолаю-Еразму было поручено написать Житие свв. Петра и Февронии. Для этого автор собирал муромские предания (не исключено, что он вместе с многими другими священниками участвовал в походе).
Но как только мы уточняем время написания, невольно обращает на себя внимание сюжет Жития. Св. Петр убивает лютого змея, потом следует тяжелая болезнь. Петра выхаживает мудрая красавица Феврония, дальше — бунт бояр, не желающих служить княгине низкого рода, и супруги садятся на струги, плывут в изгнание… А теперь сопоставьте с реальными событиями, происходившими как раз тогда же, в 1552–1553 гг. Иван Грозный берет Казань. Вслед за этим — опасная болезнь, Анастасия днюет и ночует у постели царя. И боярский бунт. Отношение заговорщиков к царице было в точности таким, как описано в Житии, князь Ростовский возмущался, что царь «нас истеснил… поял рабу свою, и нам как служити ей?» Разве что до изгнания дело не дошло, было другое плавание, паломническое.
Сколько совпадений! Учтем, что автор был близок ко двору. В ходе работы над столь важным Житием его обязательно должны были читать и царь, и царица. А отсюда напрашивается в общем-то логичный вывод. В литературных образах свв. Петра и Февронии Ермолай-Еразм так или иначе, вольно или невольно, должен был отразить какие-то черты… Ивана и Анастасии! И это подтверждается текстом Жития. Например, в нем настойчиво подчеркивается, что муромские князья были «самодержцами» в своих владениях. Историческим реалиям XII – начала XIII в, когда жили и правили свв. Петр и Феврония, это не соответствует. Но во времена Ивана Васильевича было очень актуально.
Причем стоит обратить внимание, св. Петр изображен в Житии довольно схематично. Главное действующее лицо — св. Феврония. Конечно, это вовсе не означает, что в царской семье лидировала жена. Это может означать другое — что Ермолай-Еразм был ближе к ней, чем к царю. В своем произведении он (в отличие от Адашева и Сильвестра) явно не симпатизирует крамольным боярам. А это свидетельствует о близости Ермолая-Еразма к партии Захарьиных. (Кстати, вполне может быть, что и его реформаторские проекты попали к государю тем же путем, как работы Пересветова — через родственников царицы).
Ну а в итоге получается, что в образе св. Февронии, который изображен в Житии, мы с вами имеем литературный портрет Анастасии. Нет, разумеется, не доскональный «рисунок с натуры». Автор был глубоко верующим человеком и писал именно о святой. Тем не менее, в произведении должны были отразиться реальные черты царицы. И ее портрет оказывается очень далеким от того, какой обычно изображают Анастасию — эдакой бессловесной «тенью», сидевшей где-то в тереме, молившейся потихонечку и не игравшей никакой самостоятельной роли. Напротив, мы видим весьма яркую личность. Умную, деятельную, волевую, женщину-правительницу, женщину-политика, советницу царя, «чадолюбивую мать» для народа.
Неожиданно? Но, как ни парадоксально, все это подтверждается другими источниками! Если русские летописи приводят для Анастасии «стандартный» набор эпитетов: добродетель, смирение, набожность, то отмечают и ум — а его выделяли отнюдь не у всех цариц. Уже говорилось, что Иван IV, уезжая на войну, дал своей супруге «царскую волю». Вряд ли такие права могли быть даны женщине, не имевшей понятия о политических проблемах, чуждой вопросам государственного управления. Ну а англичанин Горсей пишет, что Анастасия была «мудрой», «влиятельной». А к тому, что ее почитали и любили подданные, добавляет — «боялись». Кто боялся? Уж наверное, не простонародье, которое души в ней не чаяло. Зато изменник Курбский в своих обвинениях откровенно нападает на «жен-чародеек», якобы дурно влиявших на московских властителей, настраивая их против «лучших» советников. Здесь имеются в виду жены прежних государей Софья Палеолог и Елена Глинская — и Анастасия тоже (и Курбский подтверждает, что все «зло» шло «от Захарьиных»).
После мартовского мятежа 1553 г. царица стала главной противницей «избранной рады». Факты показывают: в страшные дни кризиса Анастасия видела или слышала нечто такое, чего не знал муж, метавшийся в беспамятстве. Она не просто заподозрила, она вынесла твердое убеждение, что Сильвестр и Адашев — тайные враги царя и его семьи. Конечно, она поделилась сомнениями с супругом. Но Иван Васильевич не придал им значения. Может быть, счел необоснованными, плодом женской фантазии. Или допускал, что советники проявили временную, вполне простительную слабость. В конце концов, они же не ушли к мятежникам, и в делах помогают, столько пользы приносят. Но Анастасия была уверена, лидеры «избранной рады» — враги. Только доказательств она не имела. И она повела собственную борьбу.
Вскоре для этого представился подходящий соучай. Летом 1553 г. вдруг открылось, что в России по-прежнему процветает ересь жидовствующих. Репрессии Ивана III и Василия III так и не искоренили ее. Обнаружилась она совершенно случайно. Знатный дворянин Матвей Башкин, служивший при дворе в личной царской дружине, был соблазнен еретиками, но оказался дураком. Взялся доказывать правоту обретенного учения своему духовнику, священнику Благовещенского собора Симеону [53]. Тот ужаснулся, доложил начальнику. То есть настоятелю собора — всемогущему Сильвестру. Но Сильвестр, вместо того чтобы арестовать еретика, попытался спустить дело на тормозах. Велел Симеону шума не поднимать, просто наблюдать за Башкиным. Однако преступник был слишком глуп. Болтал направо и налево, хулил Христа, Св. Писание, называл иконы «окаянными идолами», а Симеону принес книгу «Апостол», где пометил места, казавшиеся ему неправильными.
Оставить без внимания такую улику было уже невозможно. Сильвестр доложил митрополиту, царю. Иван Васильевич начал следствие и фактически возглавил его. Взял Башкина под стражу, допрашивать его поручил специалистам по ересям — старцам Иосифо-Волоколамского монастыря Герасиму Ленкову и Филофею Полеву. Преступник некоторое время запирался, потом стал давать показания. Выяснилось, что речь идет именно о ереси жидовствующих. Сохранилась записка Сарского епископа (а до того игумена Иосифова монастыря) Нифонта, что он сейчас не может прислать в монастырь принадлежавшую ему книгу «Просветитель», поскольку «митрополит ея емлет и чтет, да и царь князь великий ея имал и чел». Как видим, святитель Макарий и Иван Васильевич дополнительно штудировали труд св. Иосифа Волоцкого, направленный против жидовствующих.
А в октябре 1553 г. царь посетил Ростовский Богоявленский Авраамиев монастырь — в годовщину взятия Казани там освящали храм Богоявления. И в монастырских записях указано, что государь взял здесь великую реликвию. Посох. Как раз тот посох, с которым мы видим Ивана Грозного на картинах. Но он был не обычным ремесленным изделием. По преданию, он принадлежал св. Авраамию. А святому достался от св. Евангелиста Иоанна Богослова, явившегося по его молению. И этим посохом св. Авраамий сокрушил бесовских идолов в Ростовской земле [69]. Очевидно, и царь взял его, чтобы укрепиться для схватки с ересью.
Следствие выявило, что Башкина обработали выходцы из Литвы аптекарь Матюшка и Андрюшка Сутеев. В секте состояли Иван и Григорий Борисовы-Бороздины, монах Белобаев, они были связаны с рязанским епископом Кассианом [49]. Но исследователи обратили внимание и на другие связи еретиков. Башкин вместе с Федором Адашевым и Шуйским прежде выступали поручителями за князя Турунтая-Пронского, пытавшегося сбежать в Литву. А Борисовы-Бороздины были братьями Ефросиньи Старицкой, приходились дядями Владимиру Андреевичу и поддерживали его во время бунта (как, вероятно, и Башкин) [138].
Осенью 1553 г. состоялся Освященный Собор. Царь лично допрашивал обвиняемых, начал их «испытывати премудре». «Они ж, видевше благочестиваго царя, крепко поборающе о благочестии и убояшесь». Башкин то ли симулировал сумасшествие, то ли действительно впал в прострацию, принялся плести околесицу. Впрочем, Иван IV даже к еретикам проявил милосердие (против смертной казни выступал и его наставник Сильвестр). Всем сохранили жизнь, ограничились монастырским заключением. А престарелого епископа Кассиана, которого разбил паралич, вообще оставили в покое.
Однако на процессе прозвучало еще одно имя. Башкин проговорился, что видным наставником жидовствующих являлся Артемий Пустынник. Тот самый «старец» Артемий, которого Сильвестр пытался навязать царю в качестве «учителя»! И которого он протолкнул на пост игумена Троице-Сергиева монастыря! Как стало известно, уйдя в Порфирьев монастырь, он успел создать там общину еретиков. От нее отпочковалась группа во главе с учеником «старца» Феодосием Косым, понесла заразу в Новоезерский монастырь… Когда Артемия вызвали на церковный Собор, он вел себя довольно независимо, отвечал уклончиво. Башкина объявлял вполне православным — дескать, он ошибался лишь в частностях. Но после первого допроса «старец» попытался сбежать из Москвы. Его задержали и взялись уже более строго. Обнаружилось, что он выступал против борьбы с еретиками, искажал учение о Св. Троице, отрицал целесообразность панихид, даже был повинен в каких-то «блудных грехах» (может быть, гомосексуализме). В январе 1554 г. Артемия отлучили от Церкви и сослали на вечное заточение в Соловецкий монастырь.
Государь велел арестовать секты, созданные под эгидой «старца». В Москву доставили еретиков из Порфирьева и Новоезерского монастырей. Тут уж выявили «полный набор». Феодосий Косой считал Христа не Богом, а лишь «наставником», утверждал, что мир существует «безначально», живые существа «самобытны», а за Богом оставил лишь функции художника, «подновляющего» мир. Не признавались Св. Таинства, Церковь называлась «кумирницей». Отрицались святые, монашество, даже само христианство. Доказывалось, что «все веры в всех землях одинаковы». И царство отрицалось! Следовательно, властям можно было не повиноваться. А управлять людьми и заменять Церковь должны были «соборы верных» — таких, как сам Феодосий и его учитель Артемий.
Кстати, религиозные столкновения тоже косвенно отразились в Житии свв. Петра и Февронии. Оно открывается предисловием, большим и довольно необычным для агиографической литературы. Перед нами как бы развернутый «символ веры». Кратко излагаются основные догматы Православия, учения о Св. Троице, сотворении мира, пришествии Христа, прославлении Господа через Его святых. Наличие такого предисловия становится понятным, если учесть, что Житие писалось в 1553–1554 гг., когда шли процессы над жидовствующими, и Ермолай-Еразм буквально по пунктам противопоставил православные взгляды утверждениям еретиков.
А Анастасия со своей партией как раз и попытались использовать эти процессы, чтобы привлечь к ответственности Сильвестра. С обвинением выступил дьяк Висковатый. Но из материалов суда видно, что он действовал не от себя лично. Нужные книги, чтобы подкрепить доводы, дьяку дали Василий Захарьин-Юрьев и Михаил Морозов (свояк Захарьиных). Висковатый подал митрополиту «писанье», что «Башкин с Артемьем советовал, а Артемий с Сильвестром». Глава Посольского приказа Висковатый и сам был выдвиженцем «избранной рады», но у него возникли трения с временщиками — Адашев старался подмять внешнюю политику под собственное руководство. Поэтому Захарьины переманили дьяка. Но удар был нанесен неумело. Желая поразить противника посильнее, к обвинениям добавили «до кучи» все что можно. В том числе, что Сильвестр поместил в Благовещенском соборе неканонические иконы. А это легко опровергалось. К тому же, получалось, что Висковатый три года видел иконы и молчал, а сейчас вдруг выступил. Сильвестр имел сторонников среди церковников, бояр. Нажали на митрополита. И наряду с иконами все обвинение в целом было признано клеветой. За это Собор наложил на Висковатого трехлетнюю епитимью.
Но при этом стоит отметить еще один красноречивый факт. Главные еретики, Артемий Пустынник и Феодосий Косой, вообще ускользнули от наказания! Казалось бы, как должны везти и содержать преступника, осужденного самим царем и Освященным Собором? Но «старец» Артемий сбежал, не доехав до Соловков. Благополучно пробрался в Литву. А Феодосий и несколько его единомышленников сумели удрать из-под ареста прямо из Москвы! И тоже очутился в Литве — причем в протестантской среде Косого признали выдающимся мыслителем [36]. В итоге пострадала лишь мелкая сошка. Отсюда видно, что в самых высших эшелонах власти у еретиков действительно существовали могущественные покровители.
Между прочим, наличие сектантских гнезд в верхушке русского общества дает нам ответы на многие неясные вопросы, затронутые в предыдущих главах. Например, почему жидовствующий Вассиан Косой так яро протестовал против развода Василия III и Соломонии Сабуровой, чтобы трон унаследовали братья государя. Можно вспомнить и скандал у постели умирающего Василия III, когда Андрей Старицкий с группой бояр пытался не допустить его пострижения. Смысл станет понятен, если учесть — жидовствующие выступали против монашества и, подобно европейским реформатам, лелеяли планы упразднить его. А предсмертное пострижение популярного монарха поддерживало авторитет монашества. Наконец, это еще один ответ на вопрос, почему Сильвестр, принуждая царя каяться, всячески препятствовал паломническим поездкам. Так было не только в 1553 г., он каждый раз возражал.
Но если первая попытка свалить временщиков не удалась, это вовсе не означало, что Анастасия примирилась с ними. Родив сына Ивана, царица предприняла какие-то свои меры для его охраны. В результате он стал первым ребенком Анастасии, которому удалось дожить до совершеннолетия. В 1557 г. родился Федор и тоже уцелел. Их явно стерегли и оберегали не в пример лучше, чем Анну, Марию, Дмитрия. Готовилась и новая атака против «избранной рады».