И царь, и Церковь предпринимали экстренные меры, кормили голодающих из своих запасов, к акциям по оказанию помощи Иван Васильевич подключил купцов, земские и опричные структуры. Монастыри принимали и устраивали вдов, сирот, монахи самоотверженно ухаживали за больными, отпевали умерших, хотя при этом сами заражались и умирали. Государь ввел новые, еще более строгие санитарные правила. В городах учреждались специальные патрули, проверявшие улицы. Дом, где выявлялись заболевшие, переводился на режим карантина, входить и выходить из него возбранялось под страхом смерти. Из осужденных преступников и добровольцев с высокой оплатой создавались команды для сбора и перевозки трупов. Хоронить их предписывалось в особых местах, далеко от города. Запрещалось персональное отпевание, похоронный обряд осуществлялся сразу над всей скудельницей. По данным британского посла Дженкинсона, общее число жертв эпидемии оценивали в 300 тыс. человек, но эта цифра, конечно же, не точная. Кто их считал-то?
Однако в Литве и Польше последствия чумы были еще страшнее. Слабая власть короля не могла осуществить таких централизованных мероприятий, как в России. Зараза разносилась беспрепятственно, а городам и селам предоставлялось бороться с ней как угодно — или вымирать. Паны в таких условиях заговорили о прекращении войны. Хотя в большей степени их боевой настрой подорвали иные причины — уничтожение заговора в России и поражение турок. Сигизмунд лишился главных козырей, на которых строились расчеты. Он предложил переговоры, прислал в Москву дипломатов. Причем выяснилось, что ляхи уже успели вступить в альянс со Швецией. Если раньше они подталкивали царя к совместной войне против шведов, то теперь настаивали, чтобы мир был заключен одновременно с ними и с Юханом. Соответственно, выход на морские просторы остался бы для русских затрудненным. Иван Грозный такой вариант отверг. Повторил предложение провести границу по Двине и за это даже согласился на крупные уступки — вернуть Литве Полоцк. Но это не устраивало Речь Посполитую.
Мир не сладился, но, тем не менее, договорились заключить перемирие на три года. Потому что на ход переговоров влияло еще одно важное обстоятельство. Здоровье Сигизмунда стало быстро ухудшаться. И послы, уже не от лица короля, а от имени литовских магнатов сообщили, что самой предпочтительной кандидатурой на своем престоле видят Ивана Грозного, считают его лучшим властителем, чем император Максимилиан II и другие монархи. Что ж, царь отказываться не стал, обнадежил панов, хотя и оговорился, что не гонится за их короной, поскольку «милостью Божию Россия велика».
О болезни Сигизмунда государь прекрасно знал и без послов, он уже вел на этом собственную игру. Еще до начала переговоров с Речью Посполитой он успел обратиться к императору. Предлагал ему наладить взаимодействие, когда будут выбирать польского короля, не допустить избрания османского вассала Стефана Батория. А в перспективе царь выражал готовность и заключить союз против Турции. И, между прочим, письмо царя к Максимилиану II доставили все те же Таубе и Крузе, горячо убеждали его, какой сильный и мудрый правитель Иван Грозный, насколько полезным будет сближение с ним [49].
А после того, как было подписано перемирие с Речью Посполитой, летом 1570 г., государь приступил к реализации своих планов по созданию Ливонского королевства. Магнус получил в свое распоряжение русскую армию под командованием Яковлева и Лыкова и двинулся в Ливонию. Сперва дело шло успешно. К ливонскому королю потянулись местные дворяне, 23 августа войско подошло к Ревелю. Но на предложение перейти под власть Магнуса город ответил отказом. Началась осада. С моря должен был помочь своим флотом Фредерик II, Иван Грозный писал ему об этом. Однако датский король двурушничал. В Копенгагене крепко работали польские дипломаты, папские агенты, подогревали оппозиционные настроения. Депутаты риксдага выступили против войны. Стоит ли тратиться, посылать войска и корабли, добывая престол для королевского брата?
Впрочем, и сам Фредерик не горел желанием помогать родственнику. Сбагрил его на шею русским, вот и ладно. В сентябре, как раз в то время, когда развернулись бои под Ревелем, король вступил в переговоры со Швецией и заключил мир. Действовал, кстати, очень нечисто, сохранил дело в тайне. Царю, как ни в чем не бывало, продолжал писать о «дружбе», ни единым словом не известив его о своем примирении с Юханом. Ну а осада Ревеля шла бестолково. Русские ратники вели под огнем земляные работы, окружили крепость окопами, поставили деревянные башни, обстреливая с них город. Но ливонские дворяне вовсе не стремились драться с соплеменниками. Немецкие и датские солдаты Магнуса тоже не спешили геройствовать — им же платили не за подвиги, а по времени. Чем дольше осада, тем больше заработок.
На зиму ливонское рыцарство разъехалось по поместьям. Наемники занялись грабежами окрестностей. Глядя на них, увлеклись барахольством и русские воеводы. Попыток штурмовать они так и не предприняли, что им, больше всех надо? Зато поживились будь здоров, только в феврале Яковлев и Лыков отправили домой обоз с добычей из 2000 саней. Магнус и воеводы строили планы, что защитников заставит капитулировать голод. Но датский флот не появлялся, и шведские суда подвозили в Ревель продовольствие, боеприпасы, свежие отряды. А русские воины зимовали в палатках и окопах, в разграбленной местности не было еды и фуража, снега и распутица прерывали подвоз. Стояли без толку 7 месяцев, неся огромные потери от непогод, болезней. 16 марта 1571 г. осада была снята. Магнус ушел в подаренный ему царем Оберпален, остатки русских полков побрели в крепости восточной Ливонии и Новгород — где их, ко всему прочему, стала косить чума.
А двое «царских доверенных», Таубе и Крузе, ударились в авантюру. Они связались одновременно с поляками и шведами, решили захватить Дерпт и передать тому, что больше заплатит. Подговорили отряд немецких наемников, внезапно напали на русскую охрану, вырезали ее и попытались взбунтовать жителей — кричали, что настал «час свободы и мести». Но «свобода» горожан почему-то не соблазнила, к изменникам никто не примкнул. Гарнизон оправился от неожиданности и навалился на них. Большинство перебили, Таубе и Крузе бежали. Хотели уйти в Ревель, но там их знали как проходимцев и не приняли.
Они отправились к полякам, обещая выдать важные секреты русских. Но никаких особых секретов они не знали — и вместо этого написали пасквиль на царя. Между прочим, произошла любопытная история, польские послы выразили в Москве возмущение по поводу клеветы на Сигизмунда. Им не без юмора ответили, что авторы находятся у них — дескать, можете казнить их или выдать, да и дело с концом [49]. Но, пожалуй, еще более любопытно другое. Пасквиль Таубе и Крузе про Сигизмунда, гулявший во многих экземплярах по Ливонии, почему-то «не сохранился». А вот опус про Ивана Грозного дошел до наших дней, и историки признали его ценным «источником».
На южных рубежах царь по-прежнему ограничивался обороной, но ее следовало укреплять. В феврале 1571 г. Боярская Дума приняла «Приговор о станичной и сторожевой службе», разработанный под руководством Михаила Воротынского. Этот документ фактически положил начало русским пограничным войскам. «Чтобы чужие люди безвестно не приходили», предусматривалось создать систему станиц-застав из детей боярских и служилых казаков. С ранней весны до глубокого снега устанавливалось патрулирование. Готовилось строительство новых крепостей, ремонт и сооружение засечных линий.
Но сделать ничего не успели. От казаков, от воевод южных городов стали поступать донесения, что хан собирает на Русь очень большие силы. Сообщали о тучах пыли в степи, ночных огнях, следах многочисленной конницы. Иван Грозный направил на Оку как земских ратников, так и опричников. Возглавил армию Иван Бельский. Сколько воинов находилось под его началом, мы не знаем. Видимо, тысяч 40–50. К ним приехал и царь…
Девлет-Гирей и впрямь поднял всю крымскую орду, присоединились ногайцы, и массы всадников покатились в набег. Правда, сперва хан ставил ограниченные задачи, он хотел погромить Козельск. Но к нему явился изменник, галицкий дворянин Башуй Сумароков, призывая идти на Москву. А следом к хану прибыла целая группа перебежчиков во главе с сыном боярским Кудеяром Тишенковым. Видимо, это были остатки тех, кого не выловили, искореняя заговор в прошлом году. Жили в постоянном страхе, а при первом удобном случае переметнулись к врагу. Они сообщили, что в России «два года была меженина великая и мор», рассказали и о том, что войска «в Немцех», а с государем «людей мало». Предложили свои услуги, чтобы показать броды на Оке…
Между тем, царь и его ратники ждали врага под Серпуховом и Коломной, где были самые удобные переправы. Но орда не появлялась. Разведку должен был вести передовой полк, воеводами в нем были Михаил Темрюкович и Темкин-Ростовский. Но они своими обязанностями пренебрегли. Михаил Темрюкович, глава опричной Думы, вел себя высокомерно, главнокомандующий Бельский был ему не указ. А противника воеводы «потеряли». Иван Грозный впоследствии сетовал — «хотя бы двух татар привели, хотя бы мне только бич татарский принесли!» Нет, воеводы передового полка себя не утруждали. Не обнаружив крымцев перед перед собой, доложили, что сигналы казаков ложные. Значит, хан отменил набег, пошел не на Русь, а куда-то в другую сторону. 16 мая Иван Грозный, оставил в войске часть опричников под командованием Я.Ф. Волынского, а сам отправился в Александровскую Слободу — не заезжая в Москву (его враги потом изобразили это «бегством»).
А в это время орда уже переправлялась через Оку, но значительно западнее, в верховьях реки [138]. И появилась она внезапно, с неожиданного направления. Отряд Волынского пытался задержать ее, но 2–3 тыс. опричников были просто сметены стотысячной лавиной. Крымцы стремительно вышли на Серпуховской тракт, оставив русскую армию в тылу, и двинулись на Москву. А в столице войск не было! Известия об этом обрушились на царя, как снег на голову. Он сделал единственное, что ему оставалось — срочно выслал в Москву все силы, имевшиеся под рукой, опричный конвой во главе с М.И. Вороным-Волынским. Поручил ему вооружать горожан, организовывать оборону. А сам государь точно так же, как поступали в подобных случаях Дмитрий Донской или Василий III, выехал в Ростов и Ярославль собирать местных дворян, поднимать народ, отзывать полки с запада — пусть оборона хотя бы остановит татар, а угроза подхода царских войск заставит их снять осаду.
Бельский тоже снял армию с позиций на Оке и погнал ее к Москве. Это был труднейший бросок. Мчались без отдыха, напрягая все силы. Успеть раньше врагов… И успели, хана опередили на день. Но Бельский, самое знатное лицо в России и председатель Боярской Думы, был не ахти каким полководцем. Вместо того, чтобы атаковать татар или прикрыть подступы к столице, он ввел армию в город. А Москва со времен Елены Глинской разрослась, ее население перевалило за 100 тыс., посады и слободы выплеснулись далеко за пределы стен Китай-города. Внешние укрепления были слабенькими — канавы, земляные насыпи, заборы, палисады. Большой полк занял оборону на Варлаамовской улице, правой руки — на Якиманке. Лишь Воротынский расположил полк левой руки на открытом месте, Таганском лугу, и передовой полк встал на пустыре за Неглинкой.
24 мая хан подошел к городу. Татары атаковали с ходу, Бельский встретил их контрударом и отразил, «за Москву реку забил за болото». И тогда крымцы подожгли Москву. Стояла сушь, жара, дерево заполыхало. Ветер быстро понес пламя. Организовывать борьбу с огнем оказалось некому. Да и как организовать в тесноте и неразберихе? Возникла паника, толпы людей ринулись к центру, в Кремль. Вскоре полыхала вся Москва. От жара рванули пороховые погреба, взлетели на воздух две башни — в Китай-городе и Кремле. Люди сгорали, набивались в каменные церкви и задыхались от дыма, лезли в реку и погибали в давке, тонули. Задохнулся сам Бельский, спрятавшийся в погребе на своем дворе. Погиб комендант Москвы Вороной-Волынский, пытаясь собрать людей и противостоять пламени.
Но и многие татары, кинувшиеся грабить, стали жертвами пожара. Существует предание, что остатки Москвы спасло заступничество св. Александра Невского — во Владимире было видение, как над храмом Рождества Пресвятой Богородицы, где покоились мощи князя, в облаке возносилось к небу подобие витязя [114]. А среди крымцев прошел слух, что приближается царь со свежими полками. Впрочем, Девлет-Гирей и не рассчитывал на такой успех. Его орда шла грабить налегке, поэтому он предпочел нахватать побольше «ясыря» и повел воинство назад. Преследовать его и отбивать пленников кинулся один лишь полк Воротынского. Передовой полк Михаила Темрюковича и Темкина тоже уцелел, но выступить в погоню они побоялись. А Ивану Грозному даже не сразу доложили о сожжении Москвы! После гибели Бельского старшим по рангу воеводой остался Мстиславский, но ни он, ни другие начальники не спешили принимать на себя командование. Ведь это означало принять и ответственность, отчитываться перед государем за случившееся…
Царь приехал в Москву 15 июня. Причем оказалось, что начать без него ликвидацию последствий страшной беды тоже никто не удосужился. Более-менее уцелел лишь Кремль, остальной город превратился в пепелище, был завален трупами, мертвые тела запрудили Москву-реку, три недели разлагались на жаре. Хоронить их было некому. Чтобы расчищать город и организовать погребение, Ивану Грозному пришлось наряжать «посоху» — мобилизовать по разнарядке крестьян. Иностранные источники называли разное количество жертв, вплоть до 800 тыс. Разумеется, эта фантастическая цифра не имеют ничего общего с действительностью. Девлет-Гирей был более реалистичен. Хвастаясь перед Сигизмундом, он писал, что угнал 60 тыс. пленных, и 60 тыс. русских погибло.
Но в любом случае, катастрофа была такого масштаба, что понадобился даже «фиктивный изменник». Нет, не в качестве козла отпущения, а для того, чтобы поддержать международный престиж. Чтобы соседи не сочли Русь окончательно ослабевшей, раз татары сумели с налету уничтожить столицу. Таким «изменником» стал Мстиславский. Настоящая его вина состояла лишь в том, что он не проявил инициативу, промедлил с докладом царю и не начал работы по захоронению людей. Но Мстиславский (конечно же, по договоренности с Иваном Грозным) признался, будто это он «изменою» навел хана на Москву. За подобное «покаяние» он никакого наказания не понес, государь объявил, что прощает его и назначил наместником в Новгород.
С подлинными виновниками царь обошелся куда суровее. Воеводы передового полка уже и раньше успели проштрафиться, Михаил Темрюкович — злоупотреблениями, Темкин-Ростовский был подручным Басмановых, собирал клевету на св. Филиппа. Теперь оба были казнены. Кстати, покарали их строго по закону. Как уже отмечалось, в феврале Дума приняла «Приговор о станичной и сторожевой службе», а в нем за неисполнение служебных обязанностей при несении разведки полагалась смертная казнь [142]. Не пощадил государь и воевод Яковлева и Лыкова, погубивших русские полки под Ревелем. Командир опричного отряда Воронцов, вместе с ними занимавшийся грабежами, был пострижен в монахи.
45. ПОЛЕ СЛАВЫ — У ВОСКРЕСЕНИЯ НА МОЛОДЯХ
На татарский набег ответили казаки. Днепровские казаки во главе с Ружинским «впали за Перекоп», погромили улусы. А волжские казаки отплатили за измену ногайцам, совершили рейд на их столицу Сарайчик, разорили и сожгли его. Но эти удары не шли в сравнение с ущербом России. Девлет-Гирей прислал к царю гонца с оскорбительным подарком — ножом (дескать, можешь зарезаться). Передавал, что прислал бы коней, но они «утомились», вывозя добычу. Насмехался — я, мол, «искал тебя в Москве», а ты не захотел встретиться, скрылся.
Но Иван Грозный умел смирять себя. После чумы, голода, татарского нашествия положение было крайне тяжелым. Требовалась хотя бы передышка. Царь делал вид, будто не заметил оскорблений, направил посольства в Бахчисарай, в Стамбул. Выражал готовность примириться, шел на очень большие уступки. Соглашался уйти с Кавказа, приказал срыть Терский городок, раздражавший турок — все равно почти все местные князья перекинулись к Девлет-Гирею, удерживать крепость было трудно. Государь соглашался платить «поминки» хану, даже отдать Астрахань. Впрочем, еще надеялся схитрить. Писал своему постоянному представителю в Крыму Афанасию Нагому — при переговорах надо постараться выторговать, чтобы астраханского хана утверждали совместно крымцы и Москва.
Но таких уступок врагам России было уже мало. В Турции русских дипломатов встретили грубо и заносчиво. Селим II соглашался на мир только в том случае, если царь уступит Казань и Астрахань, а сам станет «подручным нашего высокого порога», т.е. признает себя вассалом султана. В Крыму были настроены еще более решительно. Зачем брать часть, если можно взять все? Прошлый поход показал, как легко громить Русь. Значит, оставалось ее добить совсем. В Бахчисарае уже распределяли наместничества — кому из мурз дать Москву, кому Владимир, Суздаль. Евреи-работорговцы вызывались спонсировать следующий поход, а за это получали от хана ярлыки на беспошлинную торговлю в русских городах.