Но в это же время царю был нанесен еще один удар. Подлый, исподтишка. Внезапно умер его сын Иван… Хотя здесь, наверное, читатель вправе выразить недоумение — как же это, удар царю? Все знают, что сам царь нанес сыну удар в висок. Даже Репин картину написал… Да, «все знают». Но мало кто знает, что у Репина после создания этой картины стала быстро сохнуть рука. Ведь и в Священном Писании сказано: «Не прикасайтесь к помазанным Моим» (Пс. 104:15). Но давайте для начала оставим то, что было наворочено в художественных произведениях и обратимся к строгим фактам. Они были выявлены в XX в. при вскрытии царских гробниц. Волосы Ивана Ивановича очень хорошо сохранились, но химический и спектральный анализ ни малейших следов крови на них не обнаружил. Когда обмывали покойного, полностью удалить их было нельзя, какие-то частицы должны были остаться. А найти, видать, сильно хотелось, разными способами исследовали — и не нашли! Зато нашли, что содержание мышьяка в останках втрое выше предельно допустимого уровня, а ртути — в 30 раз [69, 83, 84]. Царевича травили не единожды. И этому имеется подтверждение в документах: Иван неоднократно болел, в 1570 г. сделал большие вклады в Кирилло-Белозерский монастырь, даже не исключал, что при дальнейшем ухудшении здоровья пострижется [72].
Кстати, в подобных случаях, когда оказывается, что «все знают», имеет смысл разобраться и с вопросом — откуда? Откуда пошло это «знание»? Из летописей? Нет. Все русские летописи указывают только то, что царевич «преставися» 17 ноября. Упоминается, что он скончался в Александровской Слободе, отправившись на богомолье (с проломленной головой?!) О сыноубийстве пишет лишь Мазуринский летописец — польский, настроенный антироссийски. Но и он наряду с этим приводит другую версию, что царевич умер от болезни.
Не исключено, что у него действительно случилась какая-то размолвка с отцом, такие сообщения есть. Но, во первых, об этом пишется не наверняка, как о слухах — «глаголют нецыи». А во вторых, например, Псковская третья летопись никак не связывает это столкновение со смертью, они значительно разнесены во времени. Слух о конфликте — 7089 г. (до 31 августа 1581 г.) Смерть — 17 ноября. А перебежчик Давид Бельский рассказывал полякам об этой размолвке в мае, за полгода до гибели царевича! И французский капитан Маржерет, долгое время служивший при русском дворе, подтверждал, что смерть наследника от побоев — ложный слух, «умер он не от этого… в путешествии на богомолье» [62, 105].
Но мы знаем и другое: кто был первым автором версии о сыноубийстве. Антонио Поссевино. Что ж, практика информационных войн в XVI в. была уже отработана. Вспомним, что и Селима I, нарушившего интересы папы и итальянских купцов, произвели в «отцеубийцы», «братоубийцы». (А вот о пьянстве и безобразиях Селима II европейцы не упоминали никогда!) Поссевино в своих записках изложил, якобы царь случайно встретил во дворце (в московском!) беременную жену сына, ходившую в одной нижней рубахе. Начал ее бить за неподобающий вид, появился и вступился царевич, и ему попало [97]… Однако иезуит никогда не бывал в жилых покоях царской семьи, поэтому не знал, что встретить в коридоре сноху «в неглиже» было невозможно. Дети государя и их жены жили в отдельных теремах, выходили оттуда в сопровождении целой свиты ближних боярынь и служанок. Да и с чего бы беременную понесло в одной рубахе из своего терема во дворец — в ноябре?!
Позже появилась вторая версия. Дескать, царевич был недоволен ходом мирных переговоров, требовал продолжать войну до победного конца, выступил на заседании Боярской Думы, Иван Грозный разгневался и… [49] Не сходится. Потому что наследник умер за месяц до начала переговоров. Третья версия, Горсея — столкновение произошло из-за того, что Иван Иванович по собственным делам дал кому-то подорожную на 5 или 6 почтовых лошадей. Это более правдоподобно. Гонять по личным нуждам государственную почту было негоже. Было ли рукоприкладство? По русским традициям, глава семьи имел право наказывать детей независимо от их возраста. Но в данном случае это сомнительно. Причина-то пустяковая. Иван Васильевич мог сделать сыну выговор, внушение.
Ну и наконец, государь чисто физически не смог бы бить сноху или царевича, потому что накануне трагедии они находились в Москве. А Иван Грозный всю осень провел в военной ставке в Старице! Без сына. Царевич обычно бывал с ним в походах, в августе они вместе встречали Поссевино. Но в сентябре-ноябре наследник рядом с отцом ни в одном источнике не упоминается. Отсюда можно выстроить последовательность событий: сын работал в столице, где оставались Боярская Дума, приказы — занимались формированием пополнений, сбором денег и т.д. Получив отраву, Иван заболел. Потом почувствовал себя лучше, поехал на богомолье, но по дороге, в Александровской Слободе слег окончательно.
И лишь тогда, в ноябре, из Старицы спешно выехал царь. Данный факт тоже зафиксирован. Клеветники даже объявляли, будто он струсил и сбежал от конницы Радзивилла (которую разгромили под Торопцом, за 200 км от Старицы). Хотя достаточно сопоставить даты, чтобы увидеть, отец помчался к сыну в Александровскую Слободу. Причем перед этим он собирался ехать не в Слободу, а в Москву, обещал быть на заседении Думы. Но 12 ноября написал боярам, что не сможет, поскольку наследник «ныне конечно болен» [138]. (Между прочим, не на этом ли заседании, несостоявшемся, сын «выступил» против отца? Видать, на этом. Никаких других заседаний Думы, где они могли встретиться, осенью не было!) Из столицы в Слободу выехал Никита Романов с врачами и лекарствами. Они не помогли…
Кому было выгодно убийство? В первую очередь, внешним врагам. Оно позволяло в критический момент деморализовать царя, парализовать его волю, обезглавить русскую власть и командование. А вопросы чести для Батория никогда не были препятствием. Можно ли говорить о «рыцарстве», если Шуйскому из польского стана прислали ящик с «подарком» от прежнего сослуживца Ференсбаха? Хорошо, что заподозрили неладное, пригласили мастера, вскрывшего ящик сбоку. В нем лежали несколько заряженных пищалей, обсыпанных порохом. Того, кто откроет замок, должно было убить пулями и взрывом. Но и такие методы врагам не помогли. Царь уже 28 ноября смог вернуться к делам, принимал гонцов с фронта. Хотя только Господь знает, как же тяжело это давалось! Старший сын был его любовью, его надеждой, он сам учил Ивана и готовил себе в преемники.
А под Псковом осаждающим становилось все хуже. Они страдали от холодов, снегов. Русские отряды обложили их, в лагере начался голод. Хлеб и мясо продавались за огромные деньги, лошади подыхали. После трех провалов штурмовать больше не решались. Наоборот, уже не поляки, а защитники Пскова досаждали им атаками. Он-то зимовал в тепле, припасов хватало. За 147 дней осады воины совершили 46 вылазок, во множестве убивали врагов, уводили пленных. Наемники начали уходить прочь. И в такой ситуации королю все-таки пришлось согласиться на переговоры. Впрочем, невзирая ни на что, Баторий еще вынашивал другие планы. Уехал в Польшу на сейм просить денег, набирать новую армию.
Тем не менее, 13 декабря в деревне Запольский Ям делегаты двух стран открыли мирную конференцию. Нет, Поссевино ничуть не помог русским. «Посредник» явно и откровенно подыгрывал панам. Нажимал на наших послов, Елецкого и Олферьева, домогаясь уступок. Шпионил, стараясь вызнать их секреты и передать королевским дипломатам. Когда зашел спор о титуле царя, иезуит даже ухватил Олферьева за шиворот, вырвал у него бумаги и растоптал — в бешенстве кричал, что титулы имеет право давать только папа. Однако на ходе переговоров сказывались совершенно другие факторы. Поражения и огромные потери отрезвили панов и шляхту. Теперь они считали — надо мириться, чтобы удержать приобретения. Сыграл свою роль и ловкий дипломатический ход Ивана Грозного. Воинственные проекты Батория перестала поддерживать католическая церковь. Победы кончились, значит, следовало быстрее заключать мир и приводить царя к унии — пока он под влиянием своих успехов не передумал. Сейм не желал давать королю субсидии, и золотой поток с Запада тоже пресекся.
А Елецкий и Олферьев держались скромно, потихонечку, но строго выполняли полученные от царя инструкции. В которых им предписывалось «в конечной неволе», под давлением, уступить то, что еще удерживали русские в Ливонии — без Нарвы эти города были не нужны. Но требовалось в любом случае отмести условия папы и поляков о включении в мирный договор Швеции. Расколоть коалицию противников, чтобы можно было разобраться с Юханом один на один. 17 января 1582 г., когда положение остатков королевской армии под Псковом стало совсем бедственным, было заключено Ям-Запольское перемирие на 10 лет. Баторию отдали Ливонию, за это он возвращал Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный, Изборск, Гдов. Швеции перемирие на касалось. Граница устанавливалась по той же линии, как до войны, в 1561 г.
На данном основании либеральные историки пришли к весьма авторитетному и глубокомысленному выводу, что войну Иван Грозный проиграл. Ну а как же иначе-то, «все отдал», ничего не завоевал… Хотя при этом почему-то замалчивается, а кто начал войну? Неужто Россия? Да ведь нет. Начали Литва и Польша. Они наступали, а не мы. И целью себе ставили — сокрушить Россию. Словом, если уж руководствоваться критериями подобных «авторитетов», то «проигравшими» можно объявить св. Александра Невского (который не завоевал Ливонский орден и Швецию), св. Дмитрия Донского (который не завоевал ханство Мамая), Кутузова (который не завоевал Францию). Они просто отразили нашествия врагов и спасли наше Отечество. То же самое сделал Иван Васильевич. Речь Посполитая и могущественные западные силы, стоявшие за ней, расшибли себе лбы, но не смогли захватить ни единой пяди исконной российской земли.
55. БАЛЕТЫ И ПИРАТЫ
В Посольском приказе сидели вовсе не наивные простачки. Всем русским дипломатам, ездившим к императору, папе, полякам, шведам, давались задания узнать, что делается в других державах — Франции, Испании и т.д. Поэтому царь и бояре имели полное представление, что перспективы широкого антиосманского союза и завоевания Византии, которыми манил государя Григорий XIII — заведомая ложь. Европе было вовсе не до войны с турками.
Италия после затяжных французско-испанских войн так и не оправилась. Здешние тузы ворочали огромными капиталами, но в хозяйство своей страны их не вкладывали, считали это невыгодным и опасным. Предпочитали ростовщичество, международную торговлю. Генуэзцы, например, купили у испанских королей монополию на поставку рабов в американские колонии. В результате экономика Италии пришла в полный упадок, народ еле перебивался, а состояния банкиров за полвека увеличились вчетверо, в должниках у них ходили почти все монархи Европы. Среди общей нищеты сверкали роскошью дворцы богачей, и Италия оставалась законодательницей мод, «изысканных» нравов. Поставляла в другие государства произведения искусства, механические диковинки, мыло — оно тоже было в Европе диковинкой, редкой и дорогой. Итальянцы в это время придумали и балет. Но изначально он ценился только как чувственное зрелище. Балерина и проститутка было почти синонимами. Специально придумывались всевозможные па, чтобы мелькали прелести танцовщиц, взлетали юбки, под которыми не подразумевалось иных предметов туалета.
По Италии очень весело погулял Генрих III после побега из Польши. На радостях «освобождения» он останавливался и оттягивался в разных местах. Щедрость проявил чрезвычайную — в благодарность за развлечения, которые устроил ему герцог Савойский, король запросто подарил ему три французских города. А из Венеции Генрих привез уникальный сувенир, двузубую вилку. Это была первая вилка во Франции, ее особо отметили в хрониках, до того мясо жрали руками (кстати, в нашей стране вилки были известны еще в Киевской Руси, ими пользовались и в Москве, они фигурируют среди археологических находок). Но король приобрел еще один «сувенир». В Венеции он побывал на балах гомосексуалистов и окончательно «поголубел».
Екатерина Медичи сперва не придала этому особого значения. Надеялась, что сына можно исправить, и женила его на лотарингской принцессе Луизе де Водемон. Куда там! На женщин он даже не смотрел. Стал окружать себя «миньонами» («милашками»). Некоторых совращал насильно. Приказывал достать книгу из сундука, а подручные прижимали жертву крышкой — это называлось «поймать кролика». Дворянами монарх не ограничивался. Однажды, увидев работавшего обойщика он, по словам современника «так влюбился, что даже зарыдал от умиления». Королю принялся подражать его брат Франсуа, завел собственную свиту миньонов. Скандальные и заносчивые, они заполонили дворец, ссорились, ревновали друг к другу.
Но при дворе обреталась и «сладкая парочка», Генрих Наваррский с женой Маргаритой. Замужество ничуть не изменило ее привычек. Иностранные дипломаты сообщали: «Королева Наваррская проституировалась до такой степени, что ей мало каких-то мальчиков в Гаскони, понадобились даже погонщики мулов и жестянщики в Оверни». Впрочем, испытывать привязанность к мужу для Марго было бы нелегко. Генрих был страшно неряшлив, ненавидел стричься и мыться, и шутили, что от него исходит запах, «способный убить на расстоянии любого врага». Но в постельных похождениях он жене не уступал, впоследствии историки насчитали у него 56 только «официальных» любовниц, а в случайные связи он вступал направо и налево. Посол Тосканы и папский нунций слово в слово делали один и тот же вывод, что французский двор — «неслыханный бордель».
В стране не утихали междоусобицы, а вокруг короля кипело веселье. Пресытившись, извращались уже во всем, в чем только могли. Генрих III, Франсуа, Марго и Генрих Наваррский устраивали пиры, где подавались такие блюда, как ворона с капустой, фаршированные ежи, ужи. Король и его брат соперничали, стравливая своих миньонов, и происходили побоища, в которых участвовали десятки, а то и сотни шпаг. Ради потехи и Маргарита подстрекала любовников к дуэлям с любовниками короля. Или, допустим, вскружила голову престарелому барону Салиньяку. А потом дала сильное слабительное, сказав, что он выпил яд. Он принялся «напоследок» изливать возлюбленной свои чувства… Все позабавились от души.
Многочисленные кавалеры Маргариты нередко погибали, и она придумала новое извращение. Приказывала забальзамировать их сердца и коллекционировала, раскладывая по коробочкам. А Генрих III со своим окружением изобретал сложные церемонии пробуждения короля, отхода ко сну. Миньоны, жеманясь, надевали на него рубашку, чулки, пудрили, подводили брови… Между прочим, как раз из этих игрищ родился французский «придворный этикет». И тогда же впервые начали употреблять обращение «ваше величество» — потому что во французском языке слово «величество» имеет женский род.
Но в 1576 г. Генриху Наваррскому все это надоело, он сбежал и возглавил гугенотов. А следом удрал принц Франсуа и тоже примкнул к протестантам. Ему пришла идея свергнуть брата и самому сесть на престол. За ними сбежала из Парижа и Маргарита. Она политическими целями не задавалась, ей просто приспичило покуролесить. Сперва она заявилась к мужу, а потом и от него уехала, возглавила собственную армию и стала воевать со всеми подряд — а заодно получила в распоряжение целую армию мужчин! Екатерине Медичи и королю пришлось заключить перемирие с Генрихом Наваррским, чтобы совместными усилиями разгромить общую родственницу, отловить ее и заключить в замок.
Королева-мать по прежнему управляла страной, Генриху III было не до этого. Она еще раз попыталась прекратить гражданскую войну, повела переговоры с гугенотами, согласилась предоставить им большие права. Но это возмутило католиков, Генрих де Гиз провозгласил непримиримую борьбу и стал формировать Католическую Лигу. Его поддержало большинство населения. Возникла опасность, что король и его мать вообще утратят реальную власть. И Екатерина, чтобы выправить положение, сделала обратный ход — по ее требованию Генрих III объявил вождем Лиги себя и возглавил боевые действия против протестантов. Правда, не геройствовал, изнеженного монарха миньоны выносили на поле боя на носилках.