— В общем-то, так. Просто ты упустил роль глубинного или подсознательного. Именно, благодаря ему рождается вера, а она является особой, и днём, и ночью работающей антенной по впитыванию информационных потоков. Вот, где наша слабость — слабость всех живущих на Земле человеческих рас. Она заложена в подсознании. И сознание не всегда способно отсечь ненужную информацию. Понял теперь, как появились биологические часы в нашей генетике, плюс установка на очень короткий век?
— Понял, что мы сами себя запрограммировали на то, что сейчас имеем.
— Верно. Самое печальное то, что сейчас мы занимаемся тем же самым. Механизм прост и универсален. Завоеватели им до сих пор пользуются. Что в наше время вкладывают нам в подсознание? Что все расы равны, что надо нам смешиваться с неграми, папуасами и китайцами, что дети от таких браков самые талантливые и жизнеспособные, хотя всё наоборот. Фактически, идёт навязывание чисто либеральных ценностей. Для чего? Чтобы растворить белую расу в океане представителей гибридных рас. Зачем, я думаю, ты понимаешь: чтобы окончательно опустить наше сознание до их уровня. Ведь для ящероголовых серьёзную опасность представляем только мы. Скажу больше: в основном немцы, скандинавы и мы, русские, — самый большой этнос в мире. Средиземноморская гибридная раса, их долгожданное детище, хоть и живёт в Европе, но опасности для оккупантов не представляет. У неё другая генетика. Она давно вывернута наизнанку. У большинства её представителей в голове только нажива и развлечения. Как раз то, что хозяевам и требуется. Раб не должен думать о свободе. Он обязан отдавать свою энергию хозяину и жить только прямой кишкой. Вспомни великих греков, итальянцев, испанцев, французов? Все они были по своей антропологии и генетике представители нордической расы. Тот же Платон, Аристотель или Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль или Эльгреко.
— Ты хочешь сказать, что средиземноморская раса на таланты кастрированная?
— Не в этом дело. Она — другая. Цветным чужды идеи и высокие порывы души. Их интересы в ином. По своей генетической природе, все они — рабы. Таковыми их и создали ящероголовые. Заметь, с каждым веком духовное различие между цветными расами и нашей белой становится всё меньше и меньше. Это не от того, что цветные подымаются. Внутренне они пока не в состоянии подняться, а внешнее — не считается. Различия исчезает из-за нашего духовного падения. Понимаешь, что происходит?
— И какой из всей этой беды выход?
— Спасти на Земле уцелевших представителей нордической расы. Сохранить потомков белых богов. Тогда мы спасём от гибели и себя, и цветных. Им можно помочь. Конечно не сразу, но можно. Здесь дело во времени. Если у нас ничего не получится, тогда очень скоро придёт конец нашей цивилизации дегенератов…
— Ты только что сказал, что мы, русские, являемся самым большим этносом в мире. Так?
— Я не оговорился, всё так! Нас сейчас 92 миллиона, вторым крупным монолитным этносом являются японцы, их больше 80 миллионов.
— А как же китайцы?
То, что говорил всезнайка, выходило за рамки моего понимания.
— Что китайцы? Чистокровных ханьцев меньше, чем японцев.
— Но ведь в Китае более 1,5 миллиардов населения?
— Ну и что? Ты посмотри по справочникам. В Китае живут монголы, маньчжуры, тибетцы, уйгуры, джунгары, кого в нём только нет. Даже китайские евреи. Численность русских является одним из самых высоких доказательств того, что мы — прямые потомки переселившихся с севера ориан. Любопытно, что наша численность резко возросла после XVII века. Как ты думаешь, за счёт чего?
— Неужели из-за присоединения к Московскому государству населения Сибири?
— Кого ты имеешь в виду? Уж не аборигенов ли?
— Не только их, — улыбнулся я. — И сибирских угров, и самодийцев, и тунгусов, и палеоазиатов, и тюрок в те времена было не больше, чем сейчас. А может и меньше. Скорее всего, прирост населения Русского государства произошёл за счёт челдонов, которых в Сибири было немало.
— Слава Роду, хоть это ты знаешь. Но все твои вопросы меня как всегда отвлекли. Если так дальше пойдёт, то наши гости успеют добраться до нас раньше, чем я растолкую тебе, балбес, как избавить свою генетику от биологических часов.
— Неужели это возможно? — открыл я рот от удивления.
— Я же тебе говорил, если есть яд, то найдётся и противоядие.
— Ну и как это делается?
В это время оленьи упряжки выехали из лиственничного бора на берег озера и люди, сидящие в нартах, приветствуя нас, замахали руками. Мы тоже подняли свои руки в знак приветствия, и обе нарты, съехав на лёд озера, наперегонки помчались к нашему берегу.
— Вот видишь, я могу и не успеть! — посмотрел на меня дедушка. — Но мне кажется, что ты и сам можешь догадаться. Всё архипросто.
— Первое что надо сделать для избавления от программы на короткую жизнь, так это уйти из системы.
— От людей с их безумной психикой, и от влияния СМИ, — добавил всезнайка.
— Лет, эдак, на пять.
— Достаточно — на три года. Хорошо, тут ты сообразил. Иначе подсознание всё равно наловит кучу программ. Неважно от кого и где. Оно это сделает с удовольствием.
— Второй шаг, я думаю, заключается в том, чтобы поверить, что тело человека сможет жить ровно столько сколько потребуется.
— Верно! Но для этого надо заложить эту программу в своё подсознание. И заставить его не реагировать на информационное давление извне. Как это сделать, ты знаешь. Можно — через обычный вход в подсознание. Можно обратиться к своей сущности. Что, собственно, то же самое, только на более глубокий уровень, а можно и так, как я только что тебе рассказал, используя письмо на полном расслаблении. Что, очень трудно?
— Конечно, трудно! Для обывателя, практически, невозможно.
— Но не для таких, как ты, — хлопнул меня по плечу Чердынцев. — Пойдём навстречу гостям. Как видишь, мы с тобой всё успели.
Глава 20.
Светозар
Оленьи упряжки, в каждой по одному крупному быку и двум изящным важенкам, во весь опор мчались к нам навстречу. Из-под полозьев нарт летел снег, слышался топот копыт и гортанное «моод» каюров[12]. Но вот первая упряжка вырвалась вперёд и, подлетев к нам, резко развернулась. Её примеру последовала и идущая следом. С первой нарты в национальной одежде северных челдонов спрыгнул бородатый крепыш и, раскрыв объятия, двинулся в нашу сторону.
— Пойдём встречать, — толкнул меня локтем Чердынцев. — Он не столько ко мне, сколько к тебе. Это Светозар. Только не спрашивай, где его дом.
Через пару секунд челдон был уже рядом с нами. Сначала он обнял отшельника, потом повернулся ко мне.
— Ну что, Белослав, будем знакомиться?! Я Светозар, — улыбнулся гость своей открытой русской улыбкой. — Только не спрашивай, откуда я тебя знаю. И с какой «луны» я свалился. Лишнее любопытство нам ни к чему.
В этот момент к нам подошли два его спутника. Оба они оказались эвенками. Одному на вид было лет сорок, другому — не больше шестидесяти.
— Это мои друзья, — повернулся к ним Светозар. — Отец с сыном Чапогиры. Они с одной таёжной фактории[13]. Давайте знакомиться.
Я протянул руку и назвал своё имя.
— Лючеткан, — представился старший эвенок. — А это мой сын — Тиманчик.
Оба эвенка были одеты традиционно в оленьи кырняжки. На головах у них виднелись парадные росомашьи капоры[14], а на груди красовались расшитые бисером нагрудники. По красивой, богато украшенной одежде, и по манере держаться было видно, что оба эвенка никакого отношения к поселковой жизни не имеют, что они дети тайги. Свободные от пут цивилизации и счастливые.
«Интересно, где нашёл этот странный Светозар живущих по своей традиции тунгусов? Ведь при советской власти кочевников тайги насильно расселили по факториям. Очевидно не всех!» — подумал я.
— Да-да, не всех! Их вот не сыскали! — посмотрел на меня насмешливо челдон. — Они живут там, где нравится. Здесь вся тайга принадлежит их роду.
— А зачем ты сказал, что они с какой-то фактории?
— Я не соврал. В их роду не меньше сотни душ, так я говорю, Лючеткан?
— Так-так, нас сто двадцать… — закивал головой эвенок.
— Как видишь, население целого кочевого посёлка.
— Сколько же у них тогда оленей? Тут пахнет 10-15 тысячами? — засомневался я. — Чтобы прокормить такое стадо, нужны обширные пастбища.
— Э-э, да ты, я вижу, парень не промах! — улыбнулся Светозар. — На мякине тебя не провести. Поди ещё и эвенкийский язык понимаешь?
— Понимаю, и немного на нём говорю.
— Тогда и спроси их, сколько они держат оленей.
— Не буду я их спрашивать. Это неприлично. Лучше ты мне объясни, чем эти дети тайги живут?
— Олень у них больше как тягловое животное и на крайний случай, если в тайге бескормица. Мы научили эвенков рыбалке. Их выручает рыба, которой и в реках и в озёрах здесь — уйма. Я вон вам пару тайменей привёз, каждый килограмм по пятьдесят.
— Тогда понятно, — посмотрел я в глаза приехавшего. — Говоришь, мы научили эвенков рыбалке? Кто это мы?
— Я же тебе сказал, не спрашивай, — хлопнул меня по плечу Чердынцев.
— А я и не спрашиваю, просто интересуюсь.
— И ещё они, — показал Светозар на отца с сыном, постоянно добывают «дикарей» и лосей. И того и другого здесь хватает.
— Он это знает, — засмеялся хозяин озера. — Месяц назад Белослав такого сохатого завалил, что за неделю еле вывез.
— Значит, мы вам зря привезли мясо, — огорчился гость.
— А где оно у вас? — спросил я.
— На нарте у Лючеткана. Тоже лосятина, только молодая.
— Всё хватит болтать, — перебил гостя Чердынцев. — Пойдём в дом, чай пить, потом разберёмся, что куда. Оленей можно отпустить на тот ягельник, они похоже прилично устали.
— Намаялись малость. Это так! — проворчал Светозар, стаскивая с нарты мешок с двумя здоровенными рыбинами, — пойдём, — кивнул он своим друзьям и попытался забросить мешок на плечо.
— Давай лучше так: — подошёл я к нему. — ты понесёшь одного тайменя, а я другого. А эвенки пусть займутся мясом, его тоже надо в сенки, подальше от собак.
— Он я вижу чувствует себя у тебя здесь хозяином? — кивнул в мою сторону челдон.
— Он и есть хозяин. Видишь, тот старый сарай, — показал отшельник на моё бывшее жилище. — Так вот, Белослав из него дворец соорудил. Теперь там и печь, и окно, и дверь, живи — не хочу! Настоящая гостиница.
— Это ты, наверное, для нас старался? — посмотрел на меня с любопытством гость.
— Нет, для них, — кивнул головой в сторону эвенков старик. — Пусть туда и мясо несут. У нас нет места.
— Как это нет?
— Да так. Мы тут с Белославом немного развлеклись. Половина кладовки завалена сохатиной, вторая её половина — рыбой.
— Выходит, я зря старался! — вытряхнул из самодельного мешка Светозар огромного тайменя. — У вас только птичьего молока нет!
— Рыбы у нас всякой, но таймень в нашем озере не водится, — успокоил его «дедушка». — Так что не печалься. Давай, Белослав, забирай свою ношу и — до избы. Признаться, я стал немного подмерзать.
Через минуту мы были уже рядом с нашим жильём. Только тут я нашёл время детально рассмотреть одежду челдона. И шуба его, и шапка были совершенно другими, чем у эвенков. Даже оленьи лунтаи[15] на ногах от местных резко отличались покроем. Они были выше колен и вместо оленьей щётки на подошве у них красовались лосиные лбы.
— Что, нравится? — перехватил мой взгляд Светозар. — Это одна из моих красавиц такой костюм мне соорудила.
В голосе гостя звучала неприкрытая любовь и гордость.
— Как видишь, наши русские женщины шьют зимнюю одежду не хуже местных. А если честно, то лучше. Когда приедем к нам, у тебя тоже будет такой костюм. В лосиных шубах у нас никто не ходит, — посмотрел он на мой наряд.
— Это он из подручного материала, — вступился за меня Чердынцев.
Когда Светозар сбросил с себя верхнюю одежду, я, наконец, его разглядел. Это был парень среднего сложения, лет на двадцать старше меня, крепкий, жилистый, подтянутый и красивый, какой-то особой непостижимой красотой. В его густой русой бороде, серых глазах, прямом тонком носе чувствовалось что-то античное.
— Честное слово, — улыбнулся я ему, — мы с тобой уже где-то встречались! Знаешь где? В Эрмитаже! Ты смахиваешь на греческого Посейдона.
— На Посейдона говоришь? — засмеялся Светозар. — Это так тебе показалось, я похож сам на себя.
В это время в избу, осторожно ступая, вошли два эвенка.
— Давайте, раздевайтесь, — обратился к ним по-русски челдон. — И к столу. Сначала чай, потом займёмся баней. С дороги надо попариться.
— Оленей мы отпустили, там, на горе, снега мало, им хорошо копытить, — сказал Лючеткан, сбрасывая кырняжку.
— Молодцы! — похвалил Светозар друга. — Олени вымотались, пусть отдохнут.
После сытного обеда, который в честь гостей состоял из сырой мороженной оленины и крепкого чая, эвенки заторопились в лес, навозить к бане сушняку.
— Лучше бы отдохнули! — пытался уговорить хозяин. — Дров полным-полно, мы с Белославом полдня возили.
— Мы тоже пойдём, поработаем, — улыбнулся Тиманчик. — На улице хорошо. Тут у вас шибко жарко.
— Не уговаривай их, — остановил деда Чердынцева Светозар. — Ты же знаешь, они к избам непривычны. Всю жизнь в чуме. Хорошо, что бани перестали бояться. Раньше от неё, как от чумы! — повернулся он ко мне.
— Они что, при советской власти не жили?
— Жили, но в совхозном стаде. А там те же чумы и сплошные кочевья. А когда пришло время дикого капитализма, то выяснилось, что у пастухов не оказалось жилья в посёлках. Оно, конечно, было, да сплыло! Вот они и прикочевали к нам.
— Куда это к нам? — спросил я.
— Опять любопытничаешь! — погрозил мне пальцем дедушка.
— Да хватит тебе Дадоныч! — повернулся к Чердынцеву Светозар. — Он же всё равно к нам поедет. Держишь парня в ежовых рукавицах! Пусть что хочет, спрашивает.
— Всё равно должен знать меру! — засмеялся дедушка.
— Не надо! Любопытство — не порок, а дорога к знанию.
— Выходит Дадон не сказочное имя, а реальное? И его отца звали Дадоном? — спросил я.
— А что тебя удивляет? Переводится оно, как живущий рядом с водой.
С озером или рекой, всё равно, — ответил мне просто Светозар.
— Знаешь, кто он? — показал пальцем на челдона дед Чердынцев.
— Кто? — повернулся я к отшельнику.
— Прямой потомок Чингисхана! Как я тебя, а? — злорадно потёр ладонями старик. — Не будешь меня воспитывать!
Было видно, что он дурачится. Но то, что я услышал, меня насторожило.
— Неужели и вправду? — не удержался я от вопроса.
— Вот началось! — торжествовал Чердынцев. — Он тебя сейчас своими дурацкими вопросами об стенку размажет! Я его знаю! Мне бесконечными «почему» да «отчего» житья третий месяц не даёт!
— Ничего, я терпеливый! — видя, как хозяин радуется своей шутке, засмеялся и челдон. — А насчёт Тимчака-Чингисхана дед прав, я на самом деле являюсь одним из его потомков.
— Вот-вот! Сам сознался, теперь тебе не сдобровать! Он из тебя, — показал старик на меня, — свои верёвки вить будет. Такая у него неугомонная натура.
— Не совьёт! А ты на нашего просмешника не обижайся. Что-что, а дедушка пошутить горазд. Он всерьёз ни ругаться не умеет, ни осуждать. Сплошная доброта, только его понять надо!
— Знаю я его доброту! — покосился я на старика. — Пару месяцев со мной не разговаривал.
— Это он тебе карантин устроил. Так надо! Чтобы ты понял, где раки зимуют!
— Что? — не дошло до меня.
— Чтобы ты его зауважал.
— А, понятно!
— Зауважал?
— Сначала я дурачился, а теперь ты начал! — остановил челдона хранитель. — Хватит, наверное, лучше скажи ему, зачем вы встретились. Он хоть и молчит, но этот вопрос у него давно в башке.