Вступление
Порыв вообразить общественное устройство, лучшее, чем вся жестокость и неустроенность прошлого, совсем не нов. Он состарился как минимум с «Государством» Платона — образцом для проектов последующих философов. Кто бы ни смотрел на мир идеалистически и какими бы идеалами он ни руководствовался (будь то разум, искусство, любовь, счастье или всё перечисленное), наверняка не раз взгоревал по поводу обилия того злого, что поддерживают безо всякой нужды. Не одним человеком, исполненным жизненной силы, овладевала острая потребность повести людей к воплощению того хорошего, что питает его творческое видение. Такие именно потребности изначально двигали первооткрывателями социализма и анархизма, как и до них — сочинителями совершенных форм человеческого общежития. Не в этом вклад социалистов и не в этом новизна анархистов, а в апелляции утопических идеалов к житейским страданиям, позволившей бумажным проектам мечтателей найти выход в мощных политических акциях. Вот чем эти две идеи важны и опасны как сознательным, так и слепым защитникам язв современного общества.
Подавляющее большинство людей идут по жизни ни к чему не приглядываясь, ничего не оспаривая как в своей судьбе, так и в мире вообще. С рождением они занимают определённое место в обществе и всё принимают без какой угодно вылазки за пределы сиюминутных нужд. Обходятся почти одним животным инстинктом, в будущее не заглядывают — им и в голову не приходит, можно ли достаточными усилиями в корне изменить условия жизни. Известный процент честолюбцев таки погоняет свою мысль в направлении средств оказаться среди счастливчиков. Но весьма немногие из дальновидных людей всерьёз пекутся о достижении всеми желаемого для себя. Это исключительные люди, которым любовь к человечеству не позволяет терпеливо сносить засилье зла в мире безотносительно к тому, как это повлияет на их собственные жизни. Чувствительные к чужой боли, они ищут выхода в теории и на деле, ищут новое общественное устройство, позволяющее людям жить богаче, полнее и приятнее, чем здесь и сейчас. Но именно жертвы несправедливостей, ради которых всё делалось, никогда не интересовались такими проектами. Самые обиженные всегда были также обижены образованием, энтузиазмом, силами, досугом, покоем, дерзостью, надёжностью и чувством собственного достоинства — вследствие своего вырождения. История показывает, что в такой публике бесполезно воспитывать сознательность, разумность и инициативность. Иное дело нынешний мир, где котором ум рабочего человека и эталоны его комфорта стремительно развиваются. В наш век действуют совсем другие условия, и радикалам (в большей степени социалистам, в меньшей — анархистам) есть где развернуться.
Что я предполагаю наиболее замечательным в социализме и анархизме, так это логическую связь политических акций с предложенными идеалами мироустройства. Отдельные писатели выверили эти идеалы в своих книгах, и они оказались достойными того, чтобы влиятельная часть трудящихся положила их в основу своей практики. В социализме это очевидно, однако в анархизме — не без оговорок. Как таковой анархизм никогда не был «на устах у всех», лишь в форме синдикализма он приобщился к популярности. В отличие от анархизма и социализма, синдикализм произошёл не от идеи, а от существующей организации: сперва возникли профсоюзы, а затем разработали идеал, достойный профсоюзов (прогрессивных французских — «синдикатов»). Но корень идеала суть анархистский — можно видеть в синдикализме анархизм рынков в противоположность анархизму отдельных личностей. Отведением столь важной роли профсоюзам анархо-синдикализм выступает примером союза нематериальной идеи с реальной организацией и потому заслуживает быть поставленным в один ряд с социалистическими партиями.
В Новой истории социализм и анархизм вышли на очередной виток развития благодаря усилиям Маркса и Бакунина, которые всю жизнь не ладили и так довели Интернационал до раскола. Этими двумя персонажами я и должен буду начать: от их учений перейду к вдохновлённым ими организациям. Мы пройдём весь путь социализма к сердцам миллионов наших современников, а затем отречёмся от него (за апологию государства и политического участия) вслед за синдикалистами, после чего рассмотрим влияния анархо-синдикализма за пределами Франции: ИРМ в Америке и гильдеизм в Англии. По этому историческому обзору мы должны найти выход из затруднений нашим идеалам, а также выяснить, в каком смысле будет счастливо человечество, если победят социалисты или синдикалисты.
Я убеждён и считаю необходимым оговорить сразу, что чистый анархизм, к которому надо стремиться, всё же недостижим. Современное общество сможет просуществовать без власти лишь считанные годы. С другой стороны, марксизм и синдикализм, хоть и с грехом пополам, но разработаны именно так, чтобы действительно сделать мир приятнее и лучше. Всё равно, однако, я не считаю их наиболее пригодными на практике. Уж слишком многое позволяет государству марксистская идеология. А синдикалисты, хоть и отрицают государство, но вынуждены будут восстановить централизацию власти, чтоб прекратить соперничество различных производителей. Из всего выполнимого на практике наилучшим вариантом я нахожу гильдейский социализм, признающий доводы и государственного социализма и синдикальной антигосударственности, надеющийся на профессиональный федерализм из тех же соображений, какими оправдывают федерализм народов. Обоснования для таких выводов буду излагать по мере подготовки читателей.
Перед отбытием в недавнее прошлое утопий нелишне обрисовать основные черты характера политического идеалиста, которые многими просто не поняты, в том числе из предвзятости. Это необходимо для иллюстрации причин его неизбежной беззубости.
В целом, лидер передовых течений отмечен обострённым чувством справедливости, и это видно по его карьере. Явно не будучи обделённым способностями, проталкивающими людей к власти, он не дирижирует миром вокруг себя, не наживает достатка, не пользуется аплодисментами современников. Добывчивый и трудолюбивый не в меньшей степени, чем его победители, идеалист сознательно придерживается проигрышной политики. Нужно понимать, что цель его жизни не в личном успехе. Какой бы налёт своекорыстия ни пристал к отдельным главам его биографии, живёт он не ради себя. Многие первопроходцы социализма, анархизма и синдикализма выбрали тюрьму, изгнание и нищету вместо отречения от своей пропаганды. Своим поведением идеалист проявляет сильнейшую надежду на что-то хорошее для человечества, а не для себя самого.
Но хотя не что иное, как искренняя забота о счастье людей руководит поступками идеалиста, в его лозунгах проглядывает скорее ненависть, чем любовь. Терпимым мало что изменишь, и такой человек обосновывает ненависть досаждающим ему противлением счастливлению человечества. Чем меньше корысти видит в себе борец, чем меньше сомневается в идее, тем болезненнее он воспринимает неудачи. Часто у него развивается даже философское спокойствие по отношению к апатии масс, а то и к явным реакционерам. Однако ни при каких обстоятельствах он не простит тех, кто декларирует такую же потребность в спасении человечества, но метод избирает другой. Без фанатичной веры в идею выдержать политические репрессии невозможно, однако такая вера представляет идею настолько очевидной, что оспаривать её можно лишь из недостатка честности, диктуемого злонамеренностью и вероломством. Так воспитывается сектантская психология — узколобая ожесточённая ортодоксальность, которой страдают мученики непопулярных убеждений. Когда так просто обольститься изменой, оправдана подозрительность. Идеалист свои не растраченные на карьеру амбиции воплощает не только в расширении интеллектуального влияния, но и во внутрисектантской деспотии. Вот почему реформаторы вынуждены отпочковываться от материнской школы — ненавидимыми ненавидеть и обвиняемыми обвинять (например, в подкупе полицией). Своим авторитетам они приписывают свои убеждения и пытаются втиснуть их в рамки своих лозунгов. В результате тот, кто пожертвовал всем ради человечества как будто вдохновлён злобой, а не состраданием — так видится случайному и лишённому воображения наблюдателю. Догматизм душит разум идеалиста, отчего интеллигенции сложно найти общий язык с радикалом, целям и почти всей программе которого даже сочувствует.
Ещё одна причина непонимания обывателями лежит в абстрагировании идеалиста от общественного мнения и в его враждебности к действующим порядкам. И хотя он верит в право людей на лучшую жизнь, нелицеприятное знание жестокости обычаев обнаруживается в так называемых циничных высказываниях. Большинство людей придерживается двойной морали: одна нравственность для своих, а другая — для парий. Идеалисту свойственно солидаризоваться как раз с париями, среди которых, конечно, и военные неприятели, и преступники. Те, кого кормит и защищает действующий строй, отнесут к париям и проповедника значительных политико-экономических перемен, и все классы, которые по бедности и приниженности близки к опасной точке недовольства. Редко когда обыватели задумываются о положении идеалиста и покровительствуемых им классов. Всякий верит, будто является добрейшим человеком, поскольку не желает зла никому из своих. Однако радикала интересует далеко не идиллия в лагере «своих», а то, как обращаются эти «свои» с объектами их ненависти и страха. При таком напряжении может проскочить чудовищный разряд, и люди проявят себя не с лучшей стороны. Враги капитализма научены историей, что такой разряд испускается буржуазией и государством против трудящихся, восстающих против бремени индустриальной цивилизации. И видим тут совсем иной взгляд на общественное устройство, отличный от взгляда обеспеченных людей, не менее правильный, а может, и неверный, но в любом случае обоснованный.
Классовая борьба подобна войне между народами, она порождает две непримиримые «правды», каждая из которых в одинаковой мере неправа. Солдат на войне знает своих соотечественников из личного опыта, по своим друзьям и семье. Соотечественники для него — добрейший и достойнейший народ. Однако неприятельскую страну такой солдат изучает совсем по другому опыту: по свирепости битвы, по вторжениям в его родные дома, по притеснению его земляков, по дипломатическому лицемерию. Враги, проявляющие себя этими поступками, для кого-нибудь тоже являются мужьями, отцами, друзьями. Так капиталисты по незнанию и самостопу видят в революционере исключительно цинизм. Однако взгляд изнутри общества ничуть не лучше взгляда извне. Для достижения истины оба взгляда одинаково необходимы. Абстрагирующийся от общественного мнения социалист не является циником, он просто друг трудящихся, которого выводит из себя зрелище мучительных издержек капиталистического развития.
Всеми этими соображениями я предваряюсь ради читателей, чтобы за резкостью и озлобленностью революционера они смогли разглядеть движущую им пламенную любовь. Непросто удержаться от ненависти к палачу наших близких, однако вполне возможно. Широта Кругозора и Полнота Понимания — вот те музы, которые не должны смолкнуть при грохоте оружия. И если не всегда социалисты с анархистами достигают высоких степеней мудрости, в этом они ничем не отличаются от их противников. Благодатный источник их вдохновения стократно превосходит безотчётное праздное соглашательство с государственным гнётом и социальной несправедливостью.
I. Былое
1. Маркс и доктрина социализма
Подобно всему жизненному, социализм скорее настроение, чем сформулированная доктрина. Если подводить под него дефиницию, его придётся разглядеть в идеях, на социалистические мало кому похожих. Либо, наоборот, исключить то, что многие социализмом и назовут. Первое приближение к сущности социализма я усматриваю в апологии общинной собственности на землю и капитал. Общинная собственность может подразумевать владение государством, если только государство демократическое. Возможна общинная собственность и при анархо-коммунизме, когда владеет вольная общность людей, не знающих никакого государственного принуждения. Иные социалисты ожидают внезапного и полного утверждения общинной собственности вследствие революционной катастрофы, прочие ждут, когда это случится постепенно, отрасль за отраслью. Кое-кто настаивает на полном присвоении земли и капитала народом, а кому не страшны и отмирающие островки частной собственности. Что характерно для всех социализмов, так это демократичность и отмена, фактическая или полная, нынешней капиталистической системы. Социалистов, анархистов и синдикалистов отличает друг от друга именно то, как они понимают демократию. Ортодоксальные социалисты грезят парламентаризмом, который избавится от своих пороков при устранении капиталистических отношений в обществе. Анархисты и синдикалисты против парламентского аппарата как такового, политические дела общины они предлагают решать иначе. Но для всех трёх учений демократия не совместима ни с какими привилегиями, ни с каким искусственным неравенством: так говорят современные друзья труда. Экономические выкладки трёх доктрин во многом совпадают: капитал и заработная плата выступают орудием эксплуатации трудящегося в интересах правящих классов, а свободу производитель обретёт нигде иначе, как только в общинной собственности. Дальше трём доктринам не по пути, что даже те, кто претендует называться социалистами, существенно непримиримы во взглядах.
Как сила общеевропейского размаха социализм начинается с Маркса. Согласен, что предшественники, английские и французские, были. Даже больше того: в считанные дни Июньской революции социализм имел наибольшее влияние. Однако предшественники Маркса в погоне за утопическими грёзами не потрудились основать устойчивую политическую партию. Марксу и Энгельсу предстояло как разработать логически связную доктрину, удовлетворительную для широких масс, так и организовать международное движение, за последнее поколение не прекратившее разрастаться.
Кто хочет понять марксизм, должен кое-что знать о Марксе. Мыслитель родился в 1818 году в городе Трире Рейнской провинции Пруссии, в семье судебного чиновника — еврейского выкреста. В различных немецких университетах Маркс изучал право, философию, политическую экономию, историю. На занятиях по философии он забил себе голову учением Гегеля, как раз переживавшего свой звёздный час, и некоторые положения гегельянства неотступно преследовали Маркса до самой смерти. Подобно Гегелю, Маркс усмотрел в историческом процессе вызревание Идеи. Все исторические события задают своеобразное логическое развитие, один этап которого сменяет другой революционно. Понятие антитезиса и вселенскую революционность в противоположность эволюционности молодой Маркс усвоил накрепко. Однако гегельянскую конкретику Маркс перерос по взрослении. Будущего социалиста приметили как выдающегося студента, и сытая профессорская карьера ему очень даже улыбалась. Но политические интересы и радикальные взгляды совратили Маркса на более тернистую дорогу. В 1842 году он пошёл редактором в газету и добился того, что в следующем году её запретили. Свои прогрессивные идеи Маркс отправился приютить в Париже. Там он прославился социалистом, ознакомился со своими французскими предшественниками[1], а в 1844 году обзавёлся другом на всю жизнь. Энгельс к тому времени успел попредпринимать в Манчестере, где его приучили к английскому социализму[2]. В 1845 году Маркса выслали с Парижа, и, прихватив Энгельса, он отправился на проживание в Брюссель. Там они основали Союз немецких рабочих и правили в редакции газеты Союза. Слава о бурной брюссельской деятельности дошла до Союза справедливых в Париже. В 1847 последовало приглашение Марксу и Энгельсу помочь разработать манифест. Знаменитый Манифест коммунистической партии появился в январе 1848 года. В нём впервые обнажилась Марксова теория. Месяц спустя, в феврале, вспыхнула революция в Париже, а в марте — и в Германии. Гидра революции вынудила напуганный Брюссель выслать Маркса из Бельгии, однако и позволила ему вернуться в Германию. Снова газета, снова проблемы с властями, но на этот раз посерьёзнее. В июне 1849 редактируемую Марксом газету закрыли, а самого его выслали с Пруссии. Опять Париж — выслали и оттуда. Марксу пришлось бежать за Ла-Манш — Англия тогда была убежищем друзей свободы — где он и умер в 1883 году, успев попроповедовать.