Однако на Волге власти главнокомандующего противодействовал Павел Сергеевич Потемкин, руководитель Казанской следственной комиссией, переживший с населением в казанской крепости страшные дни, когда Пугачев сжег город, а захваченных горожан расстрелял на поле из пушек. Между Паниным и Потемкиным разгорелась настоящая борьба из-за подследственных. Прошедшие через панинский сыск, уже никому не могли ничего рассказать. Звериная жестокость Петра Панина показала себя в приемах допросов в военной канцелярии. Эти вопросы подробно исследованы в недавно опубликованной источниковедческой работе современного историка Р. В. Овчинникова, посвященной материалам следствия и суда над Пугачевым. Число подвергшихся разного рода наказаниям по приговорам Панина составило около двадцати тысяч человек.
Павел Сергеевич писал из Казани Екатерине II и своему брату, жалуясь на действия Панина. Особенно возмутило Потемкина то, что Петр Иванович, захватив секретаря Пугачева мценского купца Трофимова — составителя последних указов мнимого императора Петра III (он действовал под именем А. И. Дубровского), не только не передал его следственной комиссии, обращением во время допросов довел до смерти. Из рук правительства ушел один из главных свидетелей, который, по словам Павла Сергеевича, был «всех умнее». В могиле «тайны нужные вместе с ним погребены», — заключал Потемкин. Почему Петр Иванович сначала долго держал «обер-секретаря» в Царицыне и Саратове, а когда встал вопрос о его передаче, позволил убить на допросе? Что мог рассказать 24-летний грамотный сотрудник Пугачева? Об этом остается только догадываться.
1 октября 1774 г. выданный собственными сообщниками Пугачев был привезен А. В. Суворовым в Симбирск, где пленника принял Панин. На допросе он накинулся на злодея с кулаками и вырвал ему клок бороды. Вскоре следствие переместилось в Москву, сюда же вместе с «главными колодниками» приехал П. С. Потемкин. Именно здесь, в Первопрестольной, разгорелась последняя схватка между сторонниками и противниками императрицы в деле, связанном с крестьянской войной. Екатерина официально не принимала участия в следствии и суде, но ее переписка с П. С. Потемкиным, М. Н. Волконским и генерал-прокурором Сената А. А. Вяземским, председательствовавшем на суде, доказывает, что она ни на минуту не выпускала из рук нитей следствия и проводила через своих приверженцев нужные ей решения.
Панинская группировка всячески старалась повлиять на следствие и суд, она добивалась сурового наказания вожаков восстания, в частности смертной казни через четвертование по крайней мере для 30–50 человек. Подобный шаг преследовал не только устрашение. В России вообще отвыкли от подобных зрелищ за время царствования Елизаветы Петровны, давшей обет «никого не казнить смертью». Никита Иванович помнил, как неприятно был поражен Петербург казнью В. Я. Мировича, ведь столица ожидала помилования. Обильная кровь на московских плахах не могла вызвать восторга у общества Первопрестольной. Партия Панина стремилась прочно связать имя императрицы со страшными событиями крестьянской войны и жестокой расправой над повстанцами. Но одно дело вешать мятежников в далеком Оренбуржье, и совсем другое — в сердце страны, на глазах у всего дворянства. Сам собой напрашивался вопрос, а достоин ли царствовать государь, допустивший в России новую смуту и такую кровавую расправу над побежденными?
Екатерина это прекрасно понимала, и потому так упорно боролась за каждую жизнь в судебном приговоре. В нужный момент она осуществила нажим, и негласно настояла на смягчении приговора. Суд принял решение наказать смертью только самого Пугачева и пятерых его ближайших сподвижников, которые были повешены. В вопросе о выборе способа казни для самозванца тоже развернулась невидимая борьба. По закону Пугачева должны были четвертовать, но палачу было передано тайное приказание императрицы «промахнуться» и сначала отрубить «злодею» голову.
Нелегко прошло и подписание Манифеста о прощении бунта. Провозглашение подобного документа прекращало преследования бывших повстанцев в стране. Оно ставило точку в крестьянской войне, а значит и в полномочиях Петра Ивановича. Во взбудораженной, охваченной карательными акциями России легче было осуществлять намеченные планы.
В феврале 1775 г. царский поезд прибыл в Москву. Восторженный прием, оказанный на улицах города толпами народа наследнику престола Павлу резко контрастировал с той холодностью, с которой москвичи встречали Екатерину II. Ехавший за каретой цесаревича его молодой друг Андрей Кириллович Разумовский шепнул на ухо Павлу: «Ваше высочество, если б вы только захотели…»
Любовь старой столицы к наследнику еще больше убеждала Паниных в возможности осуществления их планов. Но чуткая к любым колебаниям общественного мнения императрица сделала шаг к сближению с сыном, она стала призывать его для обсуждения подготавливаемых ею документов. Братья Панины решили действовать через Павла.
В первой половине марта Екатерина работала над Манифестом «о забвении» всего, связанного с бунтом Пугачева. Она давала его для ознакомления Петру Ивановичу, который продержал документ чуть дольше положенного. Вероятно, он успел переговорить с цесаревичем, прежде чем тот высказал свое мнение матери. В записке Г. А. Потемкину 18 марта 1775 г. она говорила: «вчерась Великий Князь поутру пришед ко мне… сказал… прочтя прощение бунта, что это рано. И все его мысли клонились к строгости». Однако императрица не вняла доводам сына. На другой день она прочитала Манифест в Сенате и при его оглашении, по ее словам, «многие тронуты были до слез». Внутренняя смута была подавлена, и меры, предпринятые Екатериной, не позволили Паниным передать корону наследнику Павлу Петровичу.
Во время летних торжеств, посвященных годовщине Кючук-Кайнарджийского мирного договора 10 июня 1774 г., награждали не только отличившихся в войне с Турцией. Усмирители бунта тоже получили свои награды, хотя само название «Пугачевщина» не произносилось, а участвовавшим в ее подавлении офицерам вспоминали только их заслуги на поле боя с внешним врагом. Петр Иванович получил похвальную грамоту, меч с алмазами, алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного и 60 тысяч рублей на «поправление экономии». Панин прекрасно понимал, что на этот раз его партия проиграна и 9 августа 1775 г. вновь подал в отставку. Он продолжал близко общаться с Павлом Петровичем, долгие годы по переписке участвовал в разработке конституционных проектов для будущего императора, но заметной политической роли уже не играл, особенно после того как в начале 80-х гг. панинская группировка в Петербурге была окончательно вытеснена русской партией Потемкина. Никита Иванович удалился от дел и умер 31 марта 1783 г. Петр пережил брата на шесть лет, он скончался 15 апреля 1789 г. в своем селе Дугине под Москвой. Масонские круги старой столицы откликнулись на это событие горестными одами и речами, отмечая в покойном «чуждое всякого пристрастия сердце, непотрясаемую твердость, примерную любовь, усердие, ревность ко главе и всему составу общества». Так ушел из жизни человек, которого императрица Екатерина II боялась увидеть диктатором над своей страной и сделала все возможное, чтобы не пропустить его к власти.
Глава III
Меченный
В самом конце 1775 г. в зимнюю стужу по первому санному пути в Москву прибыл новый герой. Ему предстояло играть на сцене Первопрестольной заметную роль более 30 лет. Этот человек — граф Алексей Григорьевич Орлов. Один из глав гвардейского крыла заговорщиков во время переворота 1762 г., соучастник трагедии в Ропше, фактический руководитель знаменитого рейда русской эскадры в Средиземное море, герой Чесменского сражения 1770 г., похититель княжны Таракановой… Светлые и темные пятна в его биографии наложены так густо, что порой за ними пропадает образ реального человека.
Когда-то в молодости сержант Преображенского полка Орлов получил в кабацкой драке от артиллерийского ротмистра А. М. Шванвича удар палашом по лицу. От этого удара остался длинный рубец и Алексея стали называть — balafre — человек со шрамом или меченый. Тогда будущий генерал-аншеф и первый Георгиевский кавалер не подозревал, что это обидное прозвище станет в глазах современников выражением совсем не телесной отметины.
Личность неординарная, богато одаренная от природы, всю жизнь, как губка, впитывавшая знания из самых разнообразных областей науки и военного искусства — Алексей Григорьевич по праву занимал одно из наиболее значимых мест среди сподвижников Северной Минервы. Из всех пяти братьев, по словам французского дипломата Сабатье де Кабра, он был единствен ным по-настоящему «государственным человеком». Императрица умела почувствовать это куда лучше любого иностранного наблюдателя.
Современники по-разному оценивали Алексея Орлова: им восхищались, его презирали. Но было одно чувство, которое испытывали и друзья и враги — страх. Мрачная ропшинская тень неотступно стояла за плечами графа, заставляя думать о нем, как о человеке, способном на все.
Вот уже более двухсот лет сначала современники, а затем историки и беллетристы предъявляют Алексею Орлову счет за убийство Петра III, а между тем никаких реальных доказательств не существует. Алексею была поручена охрана свергнутого монарха, с мызы в Ропше он отправил Екатерине II несколько записок о состоянии здоровья и поведении ее супруга. Часть этих записок сохранилась в подлинниках, а последняя, самая важная, в которой говорится об убийстве императора гвардейцами во время драки за карточной игрой, существует только в копии. Любой добросовестный историк скажет, что копия — не подлинник, и для доказательства достоверности ее содержания нужно потратить иногда годы работы. В последние годы появились исследования, ставящие под сомнение как подлинность самой знаменитой записки, так и традиционно трактуемые обстоятельства смерти Петра III. Отсылаем читателей к монографии А. Б. Каменского «Под сению Екатерины», к статьям О. Иванова, специально посвященным источниковедческой разработке данного вопроса, и биографии Алексея Орлова, написанной В. А. Плугиным. Для нашего же повествования важно не столько то, был ли в действительности Алексей Григорьевич виновен в гибели свергнутого императора, сколько то, что его считали виновным.
В глазах современников Орлов оказался запятнан кровью монарха. Согласно православным представлениям грех цареубийства — один из самых тяжких. «Не прикасайтесь к помазанным моим», — сказано в Псалтыри. Пока Орлов находился в силе, он мог не обращать внимание на отношение публики к себе. Ему ни кто не осмелился бы отказать от дома или не подать руки. Но вот настал час отставки и Алексею предстояло испить всю чашу неприязни, которая накопилась в Первопрестольной по отношению к Орловым. Граф мог отправиться в свои обширные имения и избежать встречи с московской знатью. Но он принял бой.
Жизнь нашего героя начиналась в Москве на тихой Малой Никитской улице в Земляном городе, где его отец, бывший новгородский губернатор, Григорий Иванович Орлов владел домом. Известно, что человек возвращается в места своего детства и принимается за старые, некогда любимые им занятия, именно в сложные минуты жизни, когда ему нужна душевная поддержка. В такой поддержке Алексей Григорьевич нуждался. Совсем недавно он потерпел поражение при дворе. С начала 70-х гг. партия Орловых стала терять силу, сначала в противостоянии с Паниными, затем с Г. А. Потемкиным. Наконец, он был вынужден оставить службу. Поняв, что его усилия поколебать могущество светлейшего князя тщетны, Орлов решил надолго обосноваться в Москве, сжиться с московской оппозицией правительству в Петербурге и использовать ее в своих интересах.
Алексей поселился в великолепном доме неподалеку от Донского монастыря, где, согласно традиции, начал держать открытый стол. На его обеды мог без приглашения прийти любой «человек из общества», и лишь, если гость оказывался без мундира, хозяин справлялся о его звании. Открытый стол — одна из отличительных черт быта вельможи XVIII — как бы с самого начала показала москвичам, что граф не собирается прятаться от общества. Более того, любой приехавший в старую столицу дворянин мог рассчитывать на гостеприимство Орлова, что в глазах людей того времени, без сомнения, говорило в его пользу. По воскресным дням в доме у Донского монастыря обедало до 300 человек.
Чтобы привлечь симпатии общества старой столицы, граф стал заниматься устройством любимых развлечений москвичей: скачками, кулачными боями, петушиными драками, псовой охотой. Согласно веяниям времени, он создал свой дворовый театр, поскольку Москва тогда считалась признанной театральной столицей России. В те времена Нескучное было селом. Здесь долгие годы существовал т. н. «воздушный театр» Алексея Орлова, представления давались под открытым небом. Вместительная галерея полукружьем огибала сцену, для которой обсаженные вокруг нее кусты и деревья заменяли декорации. Это нововведение пришлось очень по вкусу московской публике, и на необычные спектакли к графу Орлову стало собираться лучшее общество.
Сад Нескучного Алексей Григорьевич гостеприимно открыл для общественных гуляний, которые так любили москвичи. Расположенный на холмах и взгорьях, разбитый на множество дорожек, искусственных прудов, окруженных купальнями и беседками, этот сад сразу приглянулся московской знати. Летом каждое воскресенье в Нескучном для увеселения публики граф устраивал праздники с фейерверками и угощениями.
Одной из самых популярных московских забав, посмотреть на которую охотно собирались не только мужчины но и дамы, были кулачные бои. Они устраивались обычно в зимнее время под старым Каменным или Троицким мостом. Еще мать Петра I царица Наталья Кирилловна любила ездить сюда в санях и любоваться удалью сражающихся. От небольшой запруды речка Неглинная в этом месте образовывала пруд, тянувшийся во всю длину современного верхнего Кремлевского сада. На льду искусственного водоема происходила любимая народная потеха.
Орлов не только сам участвовал в боях, причем очень часто выходил из поединков с победой, но и организовал первую в России школу для кулачных бойцов, куда отбирал мужиков из соседних деревень и своих крепостных. Создание профессиональной школы и введение в борьбу жестких правил, не позволявших калечить противников, сразу принесло Алексею огромную популярность. Публика специально собиралась болеть за графа — кулачного бойца. Первый Георгиевский кавалер, ближайший друг и сподвижник Екатерины II не гнушался выходить на утоптанный и посыпанный опилками снег, чтоб принять участие в любимой народной потехе. Алексей стал кумиром. Его примеру последовали и другие представители благородного сословия, давно мечтавшие, но не решавшиеся переступить через грань приличий.
Школой кулачных бойцов Алексей Григорьевич занимался всерьез. Он отвел для нее помещение в своей городской усадьбе, где проводились тренировки. Английский путешественник Уильям Кокс, посетивший Москву в конце 70-х гг. XVIII в., описал одну из таких тренировок в доме графа Орлова. Кокс был очарован Алексеем и тем, как граф умел управлять огромной толпой собравшихся бойцов. «В одно время между собою могли бороться только двое, — писал англичанин, — на руках у них были одеты толстые кожаные перчатки… Положения у них были совсем иные, чем у борцов в Англии… Когда же иной боец своего противника валил на землю, то его объявляли победителем, и тот час же прекращалась борьба этой пары… Иные из бойцов отличались необычайной силой, но их обычай в бою мешал несчастному случаю, также мы не заметили перелома руки или ноги, которыми обычно кончаются бои в Англии». Кокс с увлечением сравнивал русские приемы единоборства с английскими. Интересно, что при глубокой несхожести культур жители России и Британских островов отдавали предпочтение одним и тем же видам развлечений — бокс и лошади.
Приехав в Москву, Алексей организовал бега на поле под Донским монастырем. Он первым ввел моду кататься по городу в легких беговых санках с русской упряжью. Место, избранное им для катаний, было очень удобно, и многие московские аристократы обращались к нему за разрешением принять участие в бегах. Граф ни кому не отказывал, но ставил условие употреблять русскую упряжь. С этого времени знать старой столицы отказывается от тяжелых вызолоченных немецких саней, очень неудобных для движения на улицах города.