Заплутал Гришатка в темноте и по вьюге, закружился в степи, думал, что ушел далеко, а выходит, заночевал у самого города.
Ночью же за сеном явились солдаты.
Вот и попался Гришатка.
Привезли мальчика назад в Оренбург, доложили Рейнсдорпу.
- Бежал, - набросился губернатор.
Чует Гришатка беду. Стал что есть сил и ума изворачиваться.
- В ров я сорвался.
- Сорвался?
- На вал я, на бревна полез, - зачастил Гришатка. - Уж больно схотелось на степь посмотреть... А ветер как дунет. Легкий я, ваше сиятельство. Не удержался... Вот и шишку набил, - повернул мальчик к генералу затылок.
Смотрит генерал - верно, шишка.
- Дурной, как есть дурной твой голова, - произнес губернатор, однако не так уж строго.
Распорядился он всыпать Гришатке плетей и бросить в подвал на пятеро суток. Этим дело и кончилось.
Врезал дед Кобылин по тощей Гришаткиной спине, приговаривал:
- К разбойнику надумал бежать. К нему, к злодею. Меня не обманешь. Вот, вот тебе за государя, вот тебе за императора.
ПОКЛОН ОТ САВЕЛИЯ ЛАПТЕВА
Сидит Гришатка в подвале. День. Второй. Третий.
- Не убежал, не убежал, - сокрушается мальчик. - Эх, как там царь-батюшка. - И думы одна страшнее другой пугают Гришатку: - Убил, убил, зарезал его колодник.
На четвертый день втащили в подвал к Гришатке побитого солдата.
- Пить, пить, - стонал мученик.
Гришатка сунулся к стоящей тут же бадейке, дал напиться солдату.
Глотнул тот воды, постонал и забылся. Часа через три солдат пришел в себя, глянул на мальчика.
- Кто такой?
- Гришатка.
- За что же тебя, дитятко?
Не знает Гришатка, как и сказать. Посмотрел на солдата - ни стар, ни молод. Брови густые. Вдоль правой щеки пальца в четыре шрам. Глаза, кажись, добрые, а там кто его знает. Осторожен Гришатка.
На всякий случай решил соврать:
- Убег я из крепости. На хутора. К мамке. Словили.
- А-а, - протянул солдат.
Около часу они молчали.
- Значит, убег, - переспросил солдат. - К мамке?
- Эге, к ней к самой.
Опять помолчали.
- К мамке, значит, убег, - начинает снова солдат.
"Чего это он? - обиделся Гришатка. - Пристал, как репей к собаке".
А солдат придвинулся к мальчику и продолжает:
- Вот что: будешь снова бежать, так ступай к Сакмарским воротам. Встретишь стражника - рыжий такой и с бороды, и с усов. Как огонь - рыжий. Рындиным зовется. Шепнешь ему единое слово: "ворон". Он из ворот тя и выпустит. Вот так-то. - Солдат перешел на шепот: - А как повстречаешь батюшку государя императора Петра Третьего Федоровича, то пади ему в ножки и скажи: "Поклон те, великий государь, от раба божьего Савелия Лаптева". Понял - от Савелия Лаптева. А-а, - застонал солдат.
Не ожидал Гришатка таких речей. Опешил. Подумал.
- Дяденька, - наконец обратился к солдату, - я не к мамке бежал. Я...
Однако солдат отвернулся к стене и больше не молвил ни слова.
САКМАРСКИЕ ВОРОТА
Зима. Забелело кругом. Иней на ветках. Сугробы. Дед Кобылин переставил свою водовозную бочку с колес на сани.
Вышел Гришатка из заключения - первым делом помчался к валу. По-прежнему ходят дозорные. Пушки в сторону степи дулами смотрят. Город в тревоге. Никаких перемен.
"Жив, жив царь-батюшка, - соображает Гришатка. - Убегу, сегодня же убегу. Дождусь темноты - к Сакмарским воротам. Увижу рыжего с бородой. Шепну ему слово "ворон" - и поминай как звали".
Не собьется теперь Гришатка с пути. Небо чистое. Ночи звездные. Разъезды царя-батюшки гарцуют у самого города.
Стало смеркаться. Собрался Гришатка, помчался к Сакмарским воротам. Подходил медленно, не торопясь, вытягивал шею - здесь ли стражник, что Рындиным зовется.
Нет Рындина. Все стражники у ворот то ли черные, то ли вовсе безусые и безбородые.
- Эх! - вздыхает Гришатка. - Видать, соврал Лаптев про рыжего человека... А может, смена не та?
Переждал, перемучился мальчик еще один день. Снова явился. На сей раз подошел поближе. Глазеет. Тут он, тут он, с бородой, рыжий. Рванулся мальчишка вперед, как вдруг чья-то рука за шею Гришатку хвать.
Вскрикнул, рванулся Гришатка. Однако рука, что петля, еще туже зажала шею.
Повернул человек Гришатку к себе лицом. Глянул Гришатка - Кобылин.
- Ты зачем здесь, паршивец. Ась?
И снова Гришатку били.
- Душу по ветру пущу! - кричал дед Кобылин. - Кишки размотаю! - И бил Гришатку с такой силой, словно и впрямь убийство задумал.
"ЧЕСТЬ ИМЕЮ"
Старик Кобылин ездил за водой на Яик либо перед рассветом, либо когда упадет темнота. Это чтобы "разбойники" не приметили.
Отлежался Гришатка день, второй после побоев, опять за свое. Э-эх, птахой небесной взмыть бы из крепости!
Ночь. Лежит, думает думы свои Гришатка. И вдруг рукой с размаху по темени хлоп. "Бочка деда Кобылина, бочка!"
Поднялся Гришатка, армяк на плечи, к Вавиле под лавку. Где тут топор? Вышел Гришатка во двор и сторонкой-сторонкой к дедовой бочке. Пощупал днище, крепкое днище. Пристроился мальчик, давай выламывать нижние доски. Трудился, трудился, отбил. Просунул голову, плечи - в размер, все пролезает.
Приладил Гришатка доски на старое место, вернулся домой.
"Ой, не уснуть бы! - думает мальчик. Лежит, не спит, дожидается раннего часа. - Ну, - решает, - пора".
Явился он к бочке. Приподнял доски. Залез. Притих.
Неудобно в бочке Гришатке. Холодно. На досках намерзла вода.
Прошел час, а может быть, более. Терпит Гришатка. А мысли пчелиным жалом: вдруг как не поедет сегодня старик за водой.
Но - чу! - хлопнули двери. Раздались шаги. "Он, он", - забилось Гришаткино сердце.
Вывел дед Кобылин коня, стал запрягать.
- Но, но, ленивый! - покрикивает.
Запряг, взгромоздился на сани. Тронулись.
Лежит Гришатка тихо-тихо. Не шелохнется. Дышит не в полный придых. Подбрасывает санки на снежных выбоинах. Скрипнет льдом и деревом бочка. Качнет Гришатку - мальчик руки в распор. Эх, не наделать бы шуму!
Прошло минут десять.
- Наше почтение! - слышит Гришатка человеческий голос. Понял городские ворота.
Загремели засовы. Ржаво пискнули петли. Бросило сани на последней колдобине. Впереди простор Оренбургской степи.
Переждал Гришатка немного, стал оттягивать доски. Глянул в просвет. Темень, тихо кругом. Лишь скрип-скрип из-под полозьев. Лишь чвак-чвак из-под конских копыт.
Ну, с богом! Изловчился Гришатка, из бочки наружу - прыг!
Прощай, Оренбургская крепость! Честь имею, генерал-поручик Рейнсдорп!
"ПУТЬ-ДОРОГА КУДА ЛЕЖИТ?"
Прошел Гришатка версту, вторую. Забрезжил рассвет. Легко на душе у Гришатки. Остановится, кинет взглядом в сторону крепости и снова вперед. Идет он размашистым шагом. Версты ему нипочем.
Впереди замаячил казачий разъезд. Рванули кони навстречу путнику. Момент - и рядом с Гришаткой. Обступили удалые наездники мальчика.
- Кто будешь?
- Откуда?
- Путь-дорога куда лежит?
- К его царскому величеству государю императору Петру Третьему Федоровичу.
- Ух ты!
- К нам, значит.
- Пополнение жалует!
- А зачем тебе к государю императору?
Запнулся Гришатка, думает: сказать или нет про колодника. Ответил уклончиво:
- По секретному делу.
- Ого!
- Скажи-ка на милость!
- Он на тятьку, на тятьку в обиде. Тятька его отодрал. С жалобой шествует к батюшке.
- Брось зубы скалить, - оборвал балагуров высоченный детина с огромной серьгой в оттопыренном ухе. - Ступай сюда! - крикнул Гришатке. Сказывай.
Подошел Гришатка, подтянулся к уху с серьгой и зашептал про злой умысел оренбургского губернатора.
- Гей, казаки! - закричал высоченный. - Назад, в Берды, к государю!
Подхватил он Гришатку, усадил на коня к себе за спину. Вздыбились кони, в разворот и ветром по чистому полю. Вцепился Гришатка в казацкий чекмень. Держится. Со страха глаза прикрылись. Дух перехватывает. Сползла на затылок Гришаткина шапка. Лицо что каленым железом прожгло. Ух ты, казацкая удаль!
Конники вступили в Берды. В Бердской слободе ставка Емельяна Ивановича Пугачева. Здесь же "царский дворец" - огромный дом, пятистенок. Резное крыльцо, ступени. На крыльце стража - государева гвардия. Молодцы на подбор, один к одному - богатыри русские.
Поравнялись с крыльцом казаки. Высоченный спрыгнул с коня. Подхватил, поставил на землю Гришатку. Потом подошел к страже, доложил что-то. И вот уже Гришатку ведут во "дворец". Переступили порог - сенцы. Впереди дубовая дверь.
Замер Гришатка.
- Ступай, - толкнув дверь, скомандовал стражник.
ОСТАНОВИЛАСЬ В ЖИЛАХ ГРИШАТКИНЫХ КРОВЬ
Входя в комнату, Гришатка зажмурил глаза. Он, царь-государь, поди, в бархате, в золоте. Не ослепнуть бы - оберегался Гришатка. Вошел мальчик в горницу и сразу бух на колени. Прижался лбом к половицам.
Лежит, не шевелится Гришатка, ждет царского слова.
- Ух ты, старый приятель! - кто-то пробасил над Гришаткой. Голос противный, Гришатке знакомый.
Вскинул мальчик глаза - господи праведный: тот самый колодник без носа перед Гришаткой.
Только не как тогда у Рейнсдорпа, не в цепях, не в лохмотьях, не со спутанной бородой. Волосы у каторжника гладко причесаны, на плечах новый зипун, искалеченный нос под тряпицей.
Растерялся Гришатка: ни взад, ни вперед, ни в крик, ни в призыв. Остановилась в жилах Гришаткиных кровь. Сердце остановилось.
"Опоздал, опоздал, вот на столечко опоздал. Совершил свое черное дело разбойник".
Но вот скрипнула дверь из соседней комнаты. Вошел человек. Смотрит Гришатка. Красный кафтан. Генеральская лента через плечо. Пистолеты за поясом. Волосы на голове подстрижены по-казачьи - горшком. Черная борода. Глаза чуть вприщур, ясные, но с хитринкой.
"Он, он, царь император", - кольнуло Гришатку.
Бросился он к вошедшему человеку.
- Государь, - завопил, - берегись, государь!
Прижался мальчик к Пугачеву, словно собой заслонить собрался.
- Стреляй, государь, стреляй! - тычет Гришатка рукой на колодника. Он из Оренбурга. Рейнсдорпом он послан.
Однако Пугачев не торопится.
- Откуда ты, дитятко?
- Стреляй, государь!
- Зачем же стрелять, - улыбается Пугачев. - Соколов это. Хлопуша по прозвищу. Повинился во всем Хлопуша. Не поднял руку на государя. Милость мою заслужил.
- Жизни не пожалею, - гаркнул колодник.
Опешил Гришатка, моргает глазами.
- Вот так-то, - произнес Пугачев. - А ты-то откуда такой?
- Из Оренбурга он, государь, - ответил вместо Гришатки Хлопуша.
- Да ну?! Ты что же, бежал?
- Бежал, - признался Гришатка.
Покосился он еще раз на Хлопушу и рассказал Пугачеву, как было.
- В бочке? Ну и дела! Хоть мал, а хитрец, вижу. А чего это у тебя волосы на голове прожжены?
Поведал Гришатка, как Рейнсдорп выбивал о его голову трубку.
- Ах, злодей! - воскликнул Пугачев. - Ну я до него доберусь. А как звать тебя, молодец?
- Соколов я, Гришатка.
- Соколов? - переспросил Пугачев. Повернулся к Хлопуше: - И ты Соколов.
- Так точно, ваше величество, - гаркнул колодник. - Соколов Афанасий.
- Ну и дела, - усмехнулся Пугачев. - Выходит, и Сокол ко мне прилетел, выходит, и Соколенок.
Глава третья
ВЕЛИКИЙ ГОСУДАРЬ
НА НОВОМ МЕСТЕ
Прошло три дня. Обжился Гришатка на новом месте. Оставили его тут же, при "царском дворце". Только не наверху, а внизу, в пристройке, на кухне у государевой поварихи Ненилы.
- Заходи, располагайся, - сказала Ненила. - Чай, и место и миска тебе найдутся.
Постригли Гришатке голову вкруг - по-казацки. Хлопуша притащил полушубок. Ненила где-то достала новые валенки. Хоть и велики валенки, хоть и плохо держатся на ногах, зато точь-в-точь такие же, как у самого царя-батюшки, - белые, кожа на задниках.
Стал Гришатка гонять по слободе. Слобода большая. И с каждым днем все больше и больше. Валит сюда народ со всех сторон. Наскоро ставят новые избы, роют землянки. Людей словно на торжище. Казаки, солдаты, татары, башкиры.
Одних мужиков - хоть море пруди.
Бежит Гришатка по бердским улицам.
- Привет казаку! - кричат пугачевцы.
- Ну как генерал Рейнсдорп?
- Скоро ли крепость сдастся?
Вернется Гришатка домой. Накормит его Ненила. Погреется мальчик и снова к казакам и солдатам.
Знают в слободе про Гришатку все: и как он был за голосистую птицу, и как в Ганнибалах ходил, и как выбивал губернатор о Гришаткино темя трубку.
Знают про Тоцкое, про лютое дело офицера Гагарина. И про Вавилу знают, и про парикмахера Алексашку, про Акульку и Юльку, про деда Кобылина.
Известнейшим человеком на всю слободу оказался Гришатка.