Гордиевский Олег
Я глубоко признателен всем моим добрым друзьям по совместной работе в британской разведке, всем, кто помог мне спастись и содействовал воссоединению моей семьи.
От автора
Я хотел бы подчеркнуть, что эта книга ни в коей мере не является официальной версией разведывательных операций и не прошла апробации правительственных инстанций. Это сугубо личное повествование о моей жизни и карьере, и все высказанные в ней суждения принадлежат только мне одному.
Глaвa 1. Бегство или смерть
Грозы гремели над Москвой, внезапно налетающие ливни гнали людей под крышу. Во вторник 11 июня 1985 года я понял, что раскинутая КГБ сеть все плотнее обволакивает меня и если в течение нескольких недель не вырвусь из огромного концентрационного лагеря под названием Советский Союз, то погибну. Настало время приступить к осуществлению плана побега, который друзья из Секретной разведывательной службы Великобритании разработали для меня и держали наготове годами.
КГБ установил подслушивающие устройства в моей квартире на восьмом этаже дома-башни под номером 103 на Ленинском проспекте. Я опасался, что помимо этого квартира оснащена еще и скрытой телекамерой, и поэтому вынужден был соблюдать особую осторожность, доставая план-инструкцию, два экземпляра которой хранились в переплетах невинных на вид английских романов. Я взял одну из книг, прошел в ванную, где заблаговременно затеял постирушку, и сунул книгу в таз под белье, чтобы она размокла. Потом отклеил форзац и извлек из-под него листок целлофана, содержащий инструкцию. Спустив в мусоропровод то, что осталось от книги, закрылся в маленьком чуланчике И при свете свечи без помощи лупы прочел инструкцию.
Простота этой небольшой операции успокоила меня, понадобилось всего несколько минут, чтобы освежить в памяти, как мне надлежало действовать. При необходимости известить британцев, что я в опасности, мне следовало во вторник в семь часов вечера стоять у бровки тротуара на углу обусловленной улицы с цветным полиэтиленовым пакетом в руке. В третье воскресенье после этого в одиннадцать утра я должен был передать письменное сообщение при непосредственном контакте со связным в соборе Василия Блаженного на Красной площади.
Воспользоваться обычными способами связи было невозможно. Телефоны посольства прослушивались, так же как и телефоны жилого комплекса британских дипломатов. О визите в посольство не могло быть и речи, так как ворота охраняли одетые в милицейскую форму сотрудники КГБ, которые могли либо попросту прогнать посетителя, либо отвлечь разговором, пока того будут тайно фотографировать. Жилой комплекс дипломатов охранялся точно так же.
Я пребывал в таком нервном напряжении, что прямотаки помешался на секретности. Хранить инструкции по организации побега я опасался, поэтому шифром записал их на листке бумаги, а оригинал сжег. Скатал бумажку в тугой комочек и отнес в подземный гараж, располагавшийся примерно в двух километрах от дома, где стояла моя машина. Гараж был разделен кирпичными перегородками на отсеки, вход в каждый такой отсек закрывала стальная решетка. Там было тепло и светло; владельцы машин нередко устраивали здесь попойки, прино. ся с собой еду и выпивку, коротали время за разговором, слушали музыку. Меня же привлекало то, что гараж строили по советским стандартам: кирпичи были уложены плохо, между ними тут и там зияли щели. Понимая, что мой отсек в гараже непременно обыщут, я спрятал бумажный·· шарик в общем коридоре, в щели на уровне глаз. В том случае, если конфискуют книгу со вторым экземпляром инструкции, у меня сохранится план, записанный шифром на бумаге.
Во вторник, чтобы вовремя попасть на условленное место, я вышел из дому в четыре часа пополудни. День был пасмурный, и я надел серый дождевик, черные ботинки на толстой подошве и кожаную кепку с козырьком, купленную в Дании, — именно по ней меня должны были узнать. Создавая видимость, будто ходил за покупками, я набил смятыми газетами цветной полиэтиленовый пакет.
К счастью, я был не столь уж приметной фигурой: при росте метр семьдесят три в толпе не выделялся; к сорока семи годам волосы мои поредели на макушке, но кепка скрывала лысину. Тем не менее, выйдя из дому, я прежде всего убедился, что за мной слежки нет, использовав технические приемы, которые КГБ называет «Проверкой», а спецслужбы Америки — «чисткой».
Машина моя не прошла техосмотр, и мне пришлось воспользоваться общественным транспортом, но сначала предстояло одолеть пешком метров пятьсот или шестьсот до торгового центра. Я шел не оглядываясь: человек в моем положении обязан ничем не выдать своей обеспокоенности — таков один из основных принципов системы обучения в КГБ.
Первым долгом я зашел в аптеку. Двигаясь вместе с очередью к окошку продавца, я делал вид, что разглядываю выставленные в витринах лекарства, но на самом деле зорко следил за тем, что происходит на улиuе за окном. Затем заглянул в сберкассу. Она располагалась на втором этаже, и в лестничное окно отлично просматривалась улица. Я провел здесь несколько минут, потом зашел в продовольственный магазин; после чего зашагал по пешеходной дорожке, ведущей к дому. Но по пути вошел в подъезд одного из близлежащих домов, поднялся по лестнице на один марш, взглянул в окно, постоял немного, спустился вниз и продолжил путь.
Я не заметил никаких признаков слежки, но расслабляться было рано. Проехал несколько остановок на автобусе, потом на такси добрался до поста ГАИ вроде бы для того, чтобы проконсультироваться по поводу своей машины. Оттуда направился к дому, где жила моя сестра Марина, якобы собираясь навестить ее, но, постояв несколько минут на лестнице и поглядев в окно, снова вышел, спустился в метро, пересел с поезда на поезд и наконец, после трех часов такой вот проверки, добрался до станции «Киевская», расположенной поблизости от условленного места.
К тому моменту, когда точно в семь часов я занял условленное место у бровки тротуара, нервы мои были на пределе. Правительственные лимузины проносились мимо по широкой улице, развозя членов Политбюро из Кремля по домам, за ними в служебных машинах следовало множество офицеров КГБ. Агенты КГБ в штатском, разумеется, дежурили и на улице.
Зная это, я изо всех сил старался изобразить спокойствие — вроде бы поджидаю приятеля. Особенно меня смущала эта моя позиция у самой обочины дороги. Куда естественнее было бы ждать на тротуаре у стены дома. Казалось, я простоял так целую вечность, хотя прошло всего три или четыре минуты. Наконец с облегчением подумал: я это сделал. Я не мог знать, заметил ли меня кто-либо, принял ли мой сигнал, но, во всяком случае, я в точности выполнил инструкцию.
В третье воскресенье, опять-таки после тщательной· проверки, я отправился на Красную площадь. Вначале зашел в Музей Ленина. В ту пору это было одно из самых ухоженных зданий Москвы. Этакий храм коммунизма.
Спустился в подземный туалет, как мне было известно, очень чистый и удобный. Запершись в кабинке, устроился на сиденье и написал печатными буквами записку:
«Нахожусь под строгим наблюдением и в большой опасности. Нуждаюсь в скорейшей эксфильтрации. Опасаюсь радиоактивной пыли и автокатастроф».
Последняя фраза была предостережением в связи с обычной практикой КГБ: нанесением радиоактивной пыли на подошвы ботинок, что позволяло легко следить за передвижениями жертвы, и подстроенными автокатастрофами или наездами для ее устранения. Смяв записку в тугой комок, я направился к храму Василия Блаженного. Желая еще раз убедиться, что в последний момент не попал под наблюдение, зашел в ГУМ. Долго бродил по этажам, переходя из секции в секцию, пока не почувствовал, что просто задыхаюсь, и не вышел на свежий воздух.
Как всегда, площадь была полна туристов, повсюду крутились агенты КГБ, особенно возле Спасской башни. Мне надо было войти в храм Василия Блаженного и подняться на второй этаж. Мне намекнули — не более чем намекнули, — что в контакт со мной войдет женщина, одетая в серое и с чем-то серым в обеих руках. Я должен был передать ей записку, когда мы столкнемся на узкой лестнице.
В последнюю минуту я сообразил, что кепка моя неуместна: мужчины традиционно снимают головные уборы в русской православной церкви. К тому же день выдался жаркий, и я обливался потом. Но по инструкции был обязан оставаться в кепке для опознания, так что ее не снял.
Но тут меня постигло жестокое разочарование. Едва войдя в храм, я увидел объявление: «Верхние этажи закрыты на переоформление». Что делать теперь? Несколько минут покрутился в толпе, надеясь, что контакт состоится где-то здесь и я без труда сумею передать свое послание. Однако, незаметно приглядываясь к окружающим, не увидел никого в серой одежде и через двадцать пять минут покинул храм. По дороге домой в подземном переходе я старательно разжевал свой «сигнал бедствия» и выплюнул его мелкими частями в несколько приемов.
Вечером у себя дома, обдумывая происшедшее, я пришел к заключению, что неудача со связью приключилась по моей вине. Я недостаточно долго стоял на условленном месте, и мой сигнал не был воспринят. Надо было набраться терпения и подождать еще немного. Теперь положение мое существенно осложнилось, и, лежа в ту ночь без сна, я в сотый раз раскидывал мозгами, пытаясь понять, кто же меня предал.
Сотрудником КГБ я был более двадцати лет, но последние одиннадцать, начиная с 1974 года, работал на британскую Секретную разведывательную службу, иными словами на МИ-6, сначала в Дании, а потом в Англии. В 1982 году был назначен советником советского посольства в Лондоне — числился дипломатом, а по сути являлся старшим сотрудником КГБ в британской столице. Два с лишним года я с женой Лейлой и дочерьми Марией и Анной жил в Кенсингтоне, работал в посольстве и постоянно осуществлял контакты с британскими должностными лицам. У начальства я был на хорошем счету и весной 1985 года практически возглавил лондонскую службу КГБ, с перспективой летом стать резидентом, то есть главным представителем КГБ в Лондоне.
Внезапно земля разверзлась у меня под ногами. Вызванный в Центр, якобы для обсуждения с высоким начальством задач, которые мне предстоит решать на новом посту, 19 мая я прилетел в Москву, оставив Лейлу с детьми в Лондоне. К своему ужасу я обнаружил, что мою квартиру основательно обследовали — очевидно, сотрудники КГБ искали улики, — и понял, что меня подозревают в предательстве. Неделей позже меня увезли на дачу КГБ; опоили коньяком с добавленным в него наркотиком и допросили. Потом я не мог припомнить, что именно выболтал, но надеялся, что не выдал себя. Вскоре, однако, мне сообщили, что, хотя меня и не увольняют из КГБ, миссия моя в Британии окончена. И отправили в отпуск до начала августа.
Я терялся в догадках: располагает ли начальство доказательствами моего предательства или я нахожусь всего лишь под подозрением. Но так или иначе, было совершенно ясно, что КГБ искал убедительные свидетельства моей вины. Оставалась единственная надежда — выиграть время, и я делал вид, что все идет нормально. Согласился поехать на месяц в санаторий КГБ примерно в сотне километров к югу от Москвы.
Тем временем мою семью вернули из Лондона. Лейла сразу поняла, что дело плохо, но я уверил ее, что все мои проблемы связаны с интригами в самом КГБ, которые плелись постоянно. Она увезла детей на летние каникулы к родственникам своего отца на Каспийское море. Прощание с женой было одним из самых тяжких испытаний в моей жизни. Мы расстались у входа в универмаг, ей нужно было что-то купить для девочек. Мыслями она была уже на отдыхе и на прощанье чмокнула меня в щеку. Я заметил, что поцелуй мог бы быть и понежнее, и Лейла ушла, не зная, что к тому времени, когда она вернется в Москву, я буду либо мертв, либо в изгнании.
В середине июля я почувствовал, что времени у меня в обрез. В санатории меня держали под наблюдением, но я имел возможность ездить в Москву, когда захочу. Однако случайные встречи с коллегами-профессионалами не внушали мне оптимизма. По их лицам я угадывал свою судьбу. Несомненно, ищейки КГБ уже шли по моему горячему следу.
Я остался в Москве один, и у меня было сколько угодно времени для размышлений. Каким образом я заварил из своей жизни такую крутую кашу? Где допустил ошибку?
Я предпочитал считать себя в принципе благодушным человеком, несклонным к агрессии. Единственное, чего я не терплю, это оскорблений или несправедливых замечаний в свой адрес; в таких случаях я готов нанести равноценный словесный удар. Главным моим недостатком, как мне думалось, всегда была излишняя доверчивость. В детстве мать нередко говорила, что, если кто-то проявляет ко мне доброе отношение, это еще не значит, что он хороший человек. Коллеги не раз отмечали, что я не слишком хорошо разбираюсь в людях, с которыми приходится иметь дело, — опасная черта для разведчика, ведь он должен видеть каждого насквозь. Из-за излишней доверчивости меня нередко обманывали.
Однако этот мой недостаток не мог стать причиной провала. Насколько я мог судить, я не сказал и не сделал ничего компрометирующего меня. При осуществлении долгосрочного стратегического плана я действую хладнокровно и расчетливо: за все время работы с британцами у меня не было ни одного серьезного прокола. Однако во время спонтанных операций бываю подвержен приступам страха, но ни разу из-за этого не пострадал.
Между тем двойная жизнь — уже сама по себе наказание; она пагубно сказалась на моем эмоциональном состоянии. Лейла воспитывалась как типичная советская девушка, и я не осмелился признаться ей, что работаю на британскую разведку, опасаясь, как бы она не донесла на меня. Поэтому был вынужден скрывать от нее главный смысл моего существования. Что более жестоко по отношению к жене или мужу — обман духовный или физический? Кто знает? Во всяком случае, это добавляло мне забот.
Но теперь время эмоций миновало. Первостепенной для меня оказалась необходимость спасти собственную шкуру, и третья неделя июля должна была стать решающей. Если бы мне удалось подать сигнал во вторник шестнадцатого, мой побег мог состояться уже в следующую субботу. Поэтому я решил в семь вечера снова появиться в условленном месте.
Вечером в понедельник распотрошил еще один роман, извлек из переплета второй экземпляр инструкции и тщательно его изучил. Из этого документа человек несведущий мало что понял бы. На деле же в нем содержались подробные указания, как добраться до места встречи в лесу под Выборгом, на границе Советского Союза и Финляндии. Расстояния были приведены точные, но для подстраховки названия русских городов заменили французскими — Париж обозначал Москву, Марсель — Ленинград и так далее.
Стараясь снять нервное напряжение, я принял успокоительную таблетку и выпил, пожалуй, слишком много отличного кубинского рома, партию которого как раз завезли в Москву. К девяти часам я соображал не так ясно, как следовало бы, и решил еще раз проштудировать план с утра, на свежую голову. Но как поступить с компрометирующим документом? Подумал-подумал и забаррикадировал входную и балконную дверь мебелью. Прежде чем лечь спать, положил на металлический подносик листок с инструкцией и коробок спичек, прикрыл подносик газетой и поставил на тумбочку у кровати. В случае, если бы сотрудники КГБ попытались ворваться в квартиру ночью, мебельная баррикада давала мне время сжечь опасную улику.
Утром во вторник мне несказанно повезло — позвонил тесть Али Алиевич, который по доброте сердечной заботился обо мне в отсутствие Лейлы. «Приходи на ужин сегодня часикам к семи, я приготовлю замечательного цыпленка с чесноком», — сказал он. В семь часов! Я знал, что КГБ подслушивает. Али жил в Давыдкове, на окраине города, но — о счастье! — не слишком далеко от условленного места, куда мне предстоит отправиться. Конечно, к семи я к тестю никак не успевал, но если бы предложил: «Лучше в восемь», прослушивающие мой телефон люди немедленно сообразили бы: «Ага! А что он делает в семь?» — и не спускали бы с меня глаз. Поэтому я просто сказал: «Спасибо. Приеду непременно». Я испытывал неловкость, зная, что тесть мой — человек пунктуальный — рассердится на меня за опоздание.