Как-то утром в конце. марта меня вызвал Зайцев и спросил:
— Почему у тебя так мало встреч?
— Каких встреч? — переспросил я, будто бы не понял, о чем идет речь. — - Думаю, ты все прекрасно понял. Каждый член резидентуры, не важно, какие у него обязанности, должен работать с датчанами на предмет их вербовки. Это основная цель нашего здесь пребывания. Всем остальным ты можешь заниматься в свободное от этой работы время.
Самое важное для нас — обрабатывать датчан.
Проработав два года в Москве с бумагами, я, естественно, не мог быть опытным оперативником — я еще не научился даже мыслить их категориями. Все два года я копался в папках с личными делами, возился с удостоверениями, паспортами, занимался статистикой, так что у меня не было возможности приобрести опыт установления контактов с иностранцами, да к тому же еще не говорящими по-русски. Поэтому вопрос Зайцева поверг меня в ужас. Однако начальник немного меня успокоил, сказав, что в мою задачу отныне будет входить поиск среди местного населения лиц, которых можно будет потом взять в разработку, с последующей вербовкой, в качестве агентов, какими в свое время стали супруги Крогер, или связных. Для начала мне было весьма желательно найти какого-нибудь сотрудника консульского отдела какого-нибудь иностранного посольства, который снабжал бы нас заграничными паспортами.
За четыре года, проведенные в Копенгагене, моим самым значительным успехом явилась вербовка супружеской пары, которая согласилась стать нашими посредниками в наших связях с нелегалами. Муж, работавший учителем в школе, оказался сыном бывшего агента КГБ, и, когда мной уже было получено его согласие на сотрудничество, Зайцев помог мне разработать сценарий финальной встречи с объектом. При этом были отработаны мельчайшие детали предстоящей встречи, вплоть до меню. В частности, Зайцев настоял, чтобы я заказал шампанское, мясное филе и блинчики, приготовленные особым способом. Он считал, что обед должен быть изысканным и щедрым. По его мнению, нужно, чтобы на нашем столике стояла спиртовка и чтобы на ней в нашем присутствии жарились блинчики. Его тактика полностью себя оправдала: учитель и его супруга, привлекательная молодая особа, согласились на нас работать. (Впоследствии эта датчанка проявляла даже большее рвение в сотрудничестве с нами и действовала эффективнее своего супруга.)
В делах по линии Церкви удача улыбнулась мне, когда из Москвы поступил специфический заказ добыть метрику и свидетельство о крещении для одного человека, который вел тяжбу о праве на наследство. Этот человек родился в Хорсенсе, небольшом городке в Ютландии. Запрос на эти документы исходил официально от советской юридической конторы. Вместо того чтобы вступить в переписку или связаться по телефону с Хорсенсе и просить его выслать требующиеся мне документы, я отправился туда сам. Сначала на поезде, потом на пароме переправился на противоположный берег реки и вскоре оказался в нужном мне месте. Мне повезло: католический священник, к которому я обратился, оказался обаятельнейшим шестидесятилетним мужчиной с немецкой фамилией Опперманн. Мы настолько прониклись симпатией друг к другу, что я потом стал регулярно к нему наведываться. Каждый раз я при возил ему в подарок коробки сигарет и такой банальный для мужчин сувенир, как бутылка виски. Священник принимал мои подношения с благодарностью, но при этом всегда испытывал угрызения совести, поскольку курение и выпивка церковникам запрещались.
Его домоправительница, женщина преклонного возраста, в домике рядом с костелом подавала обед из холодных закусок. Я часто заводил с ним разговор о книгах, в которых содержались записи о его прихожанах.
Однажды, явно желая сделать мне приятное, священник показал их мне и позволил сделать из них выписки. «Если он пошел на это, может быть, предложить ему деньги и попросить у него эти книги на время?» — подумал я. Он может вполне согласиться, поскольку католическая Церковь, в отличие от протестантской, получавшей дотации от государства, была гораздо беднее. Однако я не стал ничего предлагать ему, — его церковные книги оказались такими тонюсенькими, а имен прихожан в них содержалось так мало, что не представлялось возможным что-либо вписать между строк.
Моя личная жизнь поначалу складывалась неплохо, но потом наши отношения с Еленой стали разлаживаться. По приезде наша семья должна была разместиться в совершенно новой, великолепно обставленной квартире — ее специально для нас каким-то образом выбил Зайцев. Однако незадолго до нашего приезда ее занял Николай Коротких, сотрудник КГБ, весьма преуспевший в вербовке агентов. Такому повороту событий способствовало некое обстоятельство. Дело в том, что в поле зрения нашей разведки попал связист из американского посольства. Он сильно пил, любил веселые компании, волочился за девушками, часто посещал ночные клубы, так что для КГБ этот американец представлялся лакомым кусочком — такие, как он, легче всего поддавались обработке. Когда выяснили, где проживает связист, — а он занимал квартиру как раз в том доме, где находилась предназначавшаяся для нас квартира, — то решили туда немедленно переселить Николая Коротких: так ему было бы легче завязать с американцем знакомство и в конечном итоге завербовать.(Ежедневные утренние совещания у посла были для Коротких, который обычно ночь напролет пил с американцем, сушей пыткой. «Олег, Олег, я окончательно спился» — шептал он мне на ухо, обдавая меня тяжелейшим перегаром. Несмотря на такие «перегрузки», Зайцев настаивал, чтобы тот утром непременно являлся в посольство, но после совещаний у посла отпускал его, дабы он мог прийти в себя после ночной попойки. Будучи страстным любителем спиртного, Коротких тем не менее иностранцев вербовал успешно и однажды, уже выступая на совещании в Москве, раскрыл секрет своего успеха: «Я взял за правило не говорить с моим объектом ни о чем, кроме выпивки и женщин»)
Такая задача была поставлена перед Коротких. Он понимал, что невольно перебежал нам дорогу, испытывал неловкость и очень извинялся передо мной и Еленой. В результате нас поселили в гостевой квартире, расположенной в цокольном этаже особняка, занимаемого консульским отделом. Квартира оказалась не такой уж плохой, как можно было предположить: она оказалась огромной да к тому же оборудованной всем необходимым, включая кухню, ванную и туалет. Будучи молодыми и не избалованными жилищными условиями, мы с радостью поселились в ней, тем более что, как предполагалось, всего на пару месяцев. Главное преимущество этой квартиры заключалось в том, что для того, чтобы утром попасть на рабочее место, мне требовалось преодолеть всего один лестничный марш.
Позже, когда мы все-таки переехали в ту квартиру, которая с самого начала предназначалась нам, ее размеры нас просто ошеломили, поначалу мы даже чувствовали себя в ней неуютно. Это были три огромные комнаты с кухней, ванной и туалетом. И такие хоромы для двоих! Более того, квартира была прекрасно оснащена: кухня, небольшой балкон, о качестве же внутренней отделки и говорить не приходится — чего стоил один только паркет! Постепенно с помощью начальства мы смогли приобрести шторы и кое-что из мебели, все весьма скромное, но вполне приличное. Однажды мы принимали датчанина, который, заметив на стыке пола и стены небольшую трещинку, буквально ахнул. «Да что Вы? — воскликнул я. — Это же сущий пустяк. Знали бы вы, в каких условиях живут люди в Москве, вы бы и не обратили внимания на столь незначительный дефект».
С Еленой мы не шиковали — моя мизерная зарплата к этому не располагала, да к тому же инфляция в Дании росла. Позже оклад мне повысили, и значительно, но пока мы ходили с супругой по магазинам, смотрели на дорогие вещи и прикидывали, что бы мы купили, если бы вдруг разбогатели. Однако больше, чем невозможность приобрести то, что хочется, меня стало удручать поведение Елены, которое можно было охарактеризовать как отсутствие всякого интереса к домашнему очагу. Став еще большей феминисткой, она не желала готовить еду, убирать квартиру и повела себя совершенно непостижимым для меня образом. К примеру, в ее комнате всегда царил хаос: одежда валялась на полу; она не пыталась прибраться хотя бы в гостиной. Стоило мне сделать ей замечание, как она тотчас его парировала типично феминистскими заявлениями, мол, у женщин есть более приятные занятия, чем домашнее хозяйство. Кроме того, у нее появилась страсть к накопительству, и то, с каким рвением она принялась экономить деньги, меня страшно поражало. Трясясь над каждой кроной и ничего не приобретая для дома, она с легкостью необыкновенной выкладывала огромную по нашим меркам сумму на замшевое пальто или какие-нибудь изысканные туфли. (Она считала, что у нее слишком короткие ноги, и всегда ходила на высоченных каблуках.) В семидесятых годах, во время нашей второй командировки в Данию, эта ее страсть обрела совсем уже немыслимые формы.
В пику Елене в качестве невинной формы протеста я стал заниматься на кулинарных курсах и находил это занятие приятным и полезным. Большинство из тех, кто их посещал, уже имели хотя бы самые элементарные навыки, тогда как мне приходилось постигать поварскую науку с азов. Вспомнив, что в Москве у меня огромное количество ценных книг, обветшалых и растрепанных, я стал еще обучаться и мастерству переплетчика. Мой отец не раз говорил мне, что профессия переплетчика весьма увлекательная, и только теперь я понял, что он был абсолютно прав.
Вскоре после переезда в новую квартиру нас с Еленой пригласила на ужин одна датская чета — полицейский с супругой, одаренной художницей-любительницей, занимавшейся копированием с картин известнейших живописцев. Я работал над его раскруткой по двум причинам: во-первых, он выполнял кое-какие обязанности в порту, а во-вторых, я рассчитывал с его помощью завязать полезные знакомства. Наступил момент, когда я почувствовал, что этот полицейский сам меня раскручивает. Что-то подсказало мне, что он выманил нас с Еленой из дома, чтобы в наше отсутствие сотрудники службы безопасности смогли установить в нашей квартире «жучки». Поэтому перед выходом из дома я капнул в зазор между дверью спальни и косяком немного клея.
Вернувшись домой, я обнаружил, что застывшая капля клея не только повреждена, но и сама дверь распахнута настежь. Сомнений не оставалось — к нам в квартиру наведывались незваные гости и отныне все, о чем будет говориться в нашей квартире, станет известно датской разведслужбе. Несколько лет спустя я узнал, почему наша дверь была оставлена открытой: во время визита сотрудников спецслужб черный кот, любимец Елены, сумел проскочить на балкон и выбежать на лестницу. После хлопотной погони за животным и водворения его в дом они, в спешке покидая квартиру, забыли закрыть злополучную дверь.
Вскоре Елена, весьма поднаторевшая к тому времени в датском языке, занялась делом, которое пришлось наконец ей по душе, — стала работать на пункте подслушивания, установленного КГБ для перехвата радиосигналов датской службы безопасности. В ее задачу входило прослушивание записей, сделанных до обеда. Как правило, она приступала к работе после полудня и занималась пленками, на которых фиксировались разговоры датских контрразведчиков, следивших за нашими дипломатами, сотрудниками КГБ и ГРУ, во время их перемещений по городу. Часто датчане и не подозревали, что их подслушивают, говорили открытым текстом, и тогда каждое их слово становилось достоянием наших разведчиков. По тексту записанного разговора Елена должна была оценить, насколько серьезно велась слежка за сотрудниками нашего посольства, и определить, сколько машин у каждого из них на хвосте. В целях конспирации датчане дали всем клички. Наш посол, к примеру, числился у них под именем Бонд, скромное прозвище, которое в переводе с датского означало «крестьянин». Да он, собственно говоря, внешне и походил на него, хотя был интеллигентным и высокообразованным человеком. "Мне же присвоили кличку Гормсен, или Дядя Гормсен. Елена частенько слышала, как датчане оповещали друг друга: «Дядя Гормсен направляется туда-то». По этим фразам я мог определить, какая тактика слежки за мной применялась — ехали ли они за мной по параллельным улицам, сидели ли у меня на хвосте и так далее.
Иногда ей приходилось слушать их разговоры напрямую, и порой это приводило к самым неожиданным последствиям. Однажды один наш агент направлялся из Голландии в Данию на конспиративную встречу с Борисом, сотрудником КГБ. Встреча должна была состояться за ужином в ресторане на берегу залива в двадцати километрах от центра Драгора, небольшого городка, расположенного на острове Амагер. Было около семи вечера, когда Елена вдруг услышала оживленные переговоры датчан — было совершенно очевидно, что они висят на хвосте либо у голландского агента, либо у сотрудника нашего посольства.
Супруга тотчас сообщила об этом дежурному кагэбисту. Тот вместе с Еленой, вслушавшись в разговор датчан, сидевших в машинах, и тех, кому они докладывали, понял, что ведут агента из Голландии. Скорее всего, датская контрразведка вышла на его след по наводке западногерманской или голландской разведки.
Требовалось срочно принять необходимые меры. Предполагалось, что после ужина агент выйдет из ресторана к своей машине, возьмет из нее то, что привез с собой для передачи, отдаст нашему сотруднику, а тот вручит ему деньги. Теперь, в сложившейся ситуации, допустить этого было никак нельзя. Анатолий Серегин, дежурный офицер, срочно связался с Зайцевым и доложил обстановку. Тот мгновенно принял решение, и Серегин, сев в машину, в считанные минуты оказался на дороге, ведущей в сторону Драгора. Для отвода глаз он захватил с собой рыболовные снасти. Вместе с Сашей, профессиональным водителем, Серегин должен был прервать встречу в ресторане и спасти Бориса и агента от неминуемого ареста.
Через двадцать минут они добрались до залива и, чтобы дезориентировать наверняка преследовавших их датчан, спустились к воде и закинули удочки. Через некоторое время Серегин послал водителя в ресторан, чтобы его увидел Борис. Он рассчитывал, что сотрудник посольства, хорошо знавший водителя, сразу же поймет: произошло что-то экстраординарное и надо срочно уходить. Борис же, заметив вошедшего, а затем вышедшего из зала Сашу, удивился, но продолжал сидеть за столиком. Тогда водитель через несколько минут снова вошел в ресторан и, прервав разговор Бориса с агентом, сказал ему: «Извини, Боря, но тебе надо срочно ехать домой — твой сын серьезно заболел».
Эта фраза Саши возымела должное действие — Борис тотчас поднялся, извинился перед своим «гостем», положил на столик деньги за ужин и поспешно покинул ресторан. Сев в машину, он помчался в Копенгаген. Агент, искушенный в делах конспирации, понял, чем был обусловлен столь поспешный уход Бориса, осторожно оглядел зал и, увидев одинокого мужчину, сидевшего в углу, тоже ретировался из ресторана.
Если бы не наши быстрые действия, встреча Бориса могла бы иметь для нас самые серьезные последствия. Датчане могли арестовать Бориса, которого держали бы до приезда представителя посольства, или агента, а то и обоих сразу. Они также могли отобрать то, что предполагалось для передачи нашей разведке — возможно, это была часть технической документации, касающейся высоких технологий, — и запечатлеть на фотопленку момент передачи. И то, и другое грозило бы нам большими неприятностями. Для агента это означало бы полный провал, однако судить его датчанам было бы сложно.
После этого случая, к нашему огромному сожалению, датская контрразведка стала вести себя очень осторожно. Проанализировав неудачу, в результате которой два наших агента сорвались у нее с крючка, она прибегла к иному способу радиосвязи — ее сотрудники стали пользоваться кодовыми фразами. Тем не менее мы продолжали все перехваты, но нам уже куда труднее стало улавливать суть их переговоров. Поиск имен и фамилий для нелегалов был и без того трудным, а когда датчане перешли на централизованную систему регистрации своих граждан и все данные из церковных книг стали переводиться на компьютер, шансы мои на успех и вовсе уменьшились. Однако в этой моей деятельности был и положительный момент — досконально разобрался в процедуре оформления паспортов, метрик и свидетельств о крещении. Знания в этой области мне весьма пригодились, когда Центр заинтересовался двумя немецкими военнослужащими, женившимися во время Второй мировой войны на датчанках. Позже у них родились дети, которые имели все права датчан, и моя задача заключалась в том, чтобы, не раскрывая своего гражданства, заполучить копии их метрик. Сделать это мне не составило труда — запрашивая копии документов, я представился их родственником. Так что я получил нужные копии и переправил их в Москву. Впоследствии по ним изготовили иностранные паспорта, и двое наших нелегалов были засланы за границу. (Один из них — Виталий Нюкин, с которым мы вместе учились в институте. Позже, в семидесятых годах, я обучал его датскому, а еще позже он был направлен на работу в Сингапур. В 1985 году в тот день, когда меня допрашивал КГБ, все остальные нелегалы были срочно отозваны в Москву, но его почему-то не отозвали. Он оставался в стране пребывания до 12 сентября, когда англичане сообщили, что я жив и нахожусь в Великобритании).