Еще во время посещения костромской мануфактуры, заприметив Путина в ельцинской свите, я подошла к нему поздороваться:
– Ой, Володь, как хорошо, что вы, наконец, приехали. Представляете, нам здесь больше суток пришлось торчать, пока мы вас ждали! Мы уж с Кузнецовой и на Волгу сходили, и воблы поели – скукотень, делать здесь абсолютно нечего! Путин, разморенный на солнышке, за словом в карман не полез:
– Ну, если бы я знал, что вы здесь, – я бы раньше приехал…
Прогуливавшийся рядом со мной ельцинский пресс-секретарь Ястржембский, ревниво следивший за кругом профессионального общения журналисток кремлевского пула, крякнул от недовольства.
Но, несмотря на неусыпный пригляд президентского пресс-секретаря, мне все-таки удалось получить от Путина эксклюзив.
Как только выдался момент и он смог отойти от Ельцина, я стала пытать его на самую щекотливую в тот момент тему: вероятность третьего президентского срока президента. Незадолго до этого Борис Березовский, сразу же после встречи с Ельциным, публично объявил, что президенту не следует выставлять свою кандидатуру в 2000 году. Однако тот же пресс-секретарь президента Ястржембский на все мои расспросы категорически опровергал, что Ельцин санкционировал заявление олигарха.
– В любом случае надо сначала дождаться решения Конституционного суда по этому вопросу, – заверил Ястржембский.
Однако Путин, во время поездки в Кострому, беседуя со мной, развил эту тему куда более нестандартно, чем было принято в тогдашней кремлевской политике:
– Я вам скажу, что Конституционный суд примет такое решение, какое нужно.
– То есть решение будет, – что Ельцину можно выдвигаться?
– Если ему нужно будет выдвигаться, значит – будет принято такое решение. – заверил меня новый любимец руководства кремлевской администрации.
* * *
Понятно, что очень скоро после описанного эпизода всякие разговоры о новом ельцинском сроке уже вообще потеряли актуальность. Ему бы этот-то срок уже хоть как-то дожить надо было. Более того, именно после возвращения из Костромы в Москву мои, как я бы сказала в статье, источники в бизнес-элите, с хохотом обозвав меня Ромашкой, сообщили, что в администрации разрабатывается сценарий досрочной отставки Ельцина с назначением преемника. Только вот имени преемника Путина, как окончательного варианта, тогда еще не существовало.
Но зато теперь, в свете того что мой костромской собеседник Путин сам стал гарантом Конституции, тогдашние его прогнозы насчет сговорчивости Конституционного суда приобрели дополнительную изюминку.
Как я уволила из Кремля Шабдурасулова
Так случилось, что в моей журналистской карьере фамилия Шабдурасулов стала нарицательной. Смотри! А-то опять будет как с Шабдурасуловым! – периодически подшучивают надо мной коллеги, когда я публикую чье-нибудь резкое интервью. Или: Ай-яй-яй, как нехорошо ты с ним обошлась – прямо как с бедным Шабдурасуловым! – ругают меня родители за какую-нибудь очередную жертву моей публикации.
А с бедным Шабдурасуловым было, собственно, вот как.
Жарким полуднем прекрасного июльского дня 1998 года я вдруг обнаружила, что газетную полосу Русского Телеграфа, где я в тот момент работала, забивать абсолютно нечем. Добыв список кремлевских чиновников, которые в этот день были не в отпуске, я просто наобум ткнула в перечень пальцем и отправилась к Шабу, как его называли в Кремле. Дай-ка, думаю, попробую его уговорить: может, он под диктофон мне хоть часть своих обычных кулуарных откровений согласиться повторить. Благо что незадолго до этого замглавы президентской администрации Шабдурасулов как раз не для печати делился со мной сенсационными подробностями о том, кто из олигархов проплатил рельсовую войну.
В общем, как в добрых русских сказках, шла я туда, не знаю куда, чтобы принести то, не знаю что. Вернее, куда идти – я как раз знала: в Кремль. А принести нужно было -буквально хоть что-нибудь.
Заявившись к Игорю, тоже откровенно скучавшему в своем кремлевском кабинете, я с порога спросила его:
– Слушай, Игорь, тебе есть что сказать для интервью? Нам абсолютно нечем затыкать дыры в газете!
– Без проблем, – плево отвел Игорь. – Поехали, записывай.
Я, признаться, всегда сразу начинала подозревать какой-то подвох, если в работе мне что-то вдруг давалось слишком легко.
Поэтому решила, на всякий случай, все-таки уточнить:
– Игорь, дорогой, только это не будет обычное фиго-маго, которым вы кормите информагентства? Ты же знаешь: у нас дэд-лайн, и если я сейчас потрачу время на интервью, там хоть какое-то мясо должно быть, чтоб мне вернуться в редакцию не с пустыми руками.
Но Шабдурасулов опять, в своей обычной вальяжной манере, повторил:
– Без проблем!
Я включила диктофон, и полетели…
Я:Игорь Владимирович, когда вы общаетесь с руководством администрации, вам дают ответ на вопрос, хочет ли Ельцин сохранить за собой президентский пост после двухтысячного года?
Шаб:Внутри администрации есть самые разные суждения. Кто-то считает правильным стремление президента идти на третий срок. А кто-то считает, что Борис Николаевич должен быть президентом до двухтысячного года, а дальше передать власть в чьи-то руки.
Я:Вы принадлежите к числу поклонников последнего сценария?
Шаб:Пожалуй, да.
Я:То есть, вы считаете, что Ельцину не следует баллотироваться на следующий срок?
Шаб:Лично я думаю – да. С моей точки зрения, следующий президентский срок – это вообще не юридическая проблема. Это скорее проблема реальной управляемости страной, способности, желания, возможности того или иного человека управлять страной.
Я:А Ельцин, вы считаете, к этому больше не способен?
Шаб:Нет, я бы сказал по-другому. То, что он сегодня может совершенно спокойно поставить на место любого, тут никаких сомнений нет. Он слишком опытен, слишком хитер. Другое дело, нельзя говорить, что физическое состояние Ельцина идеально, что он абсолютно полон сил и активности для круглосуточной работы. Все эти годы в политике дорогого стоят. Мне кажется, что и у него самого накопился такой груз усталости – физической и психологической, которая может перевесить извечное стремление любого политика к власти. Единожды получив власть, очень трудно от нее отказаться. Для многих это превращается в личную трагедию. И если Ельцин примет для себя решение, что еще два года он достраивает страну, а потом передает власть, – это было бы оптимальным.
Я:По вашим ощущениям, Ельцин уже принял для себя такое решение?
Шаб: Мне кажется, что нет.
Я:А Юмашев разделяет мнение, что Ельцину не следует идти еще на один срок?
Шаб:Зная характер Валентина, я думаю, что его позиция близка к моей.
Эти слова стоили Игорю Шабдурасулову карьеры: именно последний пассаж о Юмашеве, а не предшествовавшие ему откровения о тяжелой болезни Ельцина.
Сначала Игорь и сам ничего не понял. Когда я отправила ему по факсу текст интервью для правки (куплет о президенте был там сильно разбавлен малозначительными рассуждизмами о политической ситуации и не бросался в глаза сразу), Шабдурасулов спокойно внес легкие стилистические исправления и послал мне текст обратно.
Впрочем, он тут же попросил меня:
– Лен, ты можешь подождать часок, – я на всякий случай пойду согласую текст с Валентином (Юмашевым. – Е. Т.).
– Хорошо, Игорь, только имей в виду: мы уже заверстываем интервью, и через час ты уже не сможешь мне сказать, что интервью не будет. Максимум, что ты тогда сможешь сделать, – это внести незначительную правку, которая не изменит размер интервью и его общий смысл. Потому что сейчас мы уже засылаем анонсы завтрашнего номера в агентства.
– Без проблем! – в очередной раз заверил меня Игорь.
* * *
Проблемы начались часа через два.
Шабдурасулов перезвонил мне в абсолютной истерике: – Лена, я знаю, что ты меня сейчас убьешь, но интервью ставить нельзя! Валя только что прочитал его и сказал: Не время. Срочно снимайте текст!
– Да ты что, Игорь, издеваешься?! Я же тебя предупреждала! Номер уже заверстан!
– Но я же не виноват, что Валя только что освободился и смог его просмотреть… – оправдывался Шабдурасулов.
Но я еще раз объяснила, что снять интервью уже просто не в состоянии, – это значило бы сорвать весь тираж:
– Единственное, что я могу тебе предложить, – это попробовать позвонить моему главному редактору, – сказала я уже просто с одной целью: избавиться от необходимости наблюдать агонию на том конце трубки.
К счастью, я успела добежать до кабинета главного редактора раньше, чем туда дозвонился Шабдурасулов.
Главный редактор Русского Телеграфа Леонид Злотин задал мне только один вопрос:
– Лена, у вас есть пленка с записью разговора? Получив утвердительный ответ, он крикнул секретарше:
– Если позвонит Шабдурасулов: меня нет, и не будет!
И в эту секунду раздался звонок.
Дозвониться Злотину в тот вечер пытались не только из Кремля. Юмашев поставил на уши всех, в тот числе и инвестора Русского Телеграфа Владимира Потанина. Но главный редактор придумал гениальное ноу-хау. Его просто не было в городе, он отключил мобилу и невозмутимо отправился гулять с любимым псом.
* * *
Именно так 9 июля 1998 года на страницах Русского Телеграфа появилось сенсационное интервью Игоря Шабдурасулова, максимально живо отразившее кремлевскую драму того времени: тяжелобольной Ельцин, собирающийся идти на третий срок, и его немногим более здоровая на голову администрация, тайком пытающаяся его туда не пустить.
Мировые агентства пестрели заголовками: Помощник президента заявляет, что Ельцин слишком слаб, чтобы идти на третий срок!. Мы с Шабдурасуловым чуть не обвалили биржу – на финансовых рынках моментально появились слухи о резком ухудшении состояния здоровья Бориса Ельцина.
Я не успевала снимать трубку для комментариев. В тот день мне позвонили целых шесть японцев (которые всегда почему-то были больше всех озабочены здоровьем Ельцина, видимо, из-за обещанных по дружбе островов), три немца, француз, по одному представителю прочих малых народностей, а также добрая сотня русских.
Иностранные журналисты и дипломаты, в основном, спрашивали: Правда ли, что ваш Ельцин так плох? Зато совершенно обалдевшие российские политики и журналисты в один голос задавали мне совсем другой вопрос: Слушай, а на фиг Шаб тебе все это сказал?! Как ты думаешь, а?
Газета Коммерсантъ в тот день даже обвинила Шабдурасулова в том, что он, по заданию юмашевского и своего покровителя Бориса Березовского, с помощью этого интервью специально хотел девальвировать рубль. Это версия подкреплялась тем, что примерно за месяц до шабдурасуловского интервью Березовский почти слово в слово заявил все то же самое о нулевых шансах Ельцина в 2000 году. Но одно дело – когда такое говорит олигарх, хоть и самый околокремлевский, а другое дело – один из руководителей президентской администрации. Да еще и ссылаясь на мнение главы ельцинского аппарата Валентина Юмашева.
Но я-то на сто процентов знала, что ни за какую девальвацию бедняга Шабдурасулов не боролся! А просто под влиянием разнеживающего июльского солнышка рассказал мне правду о том, что происходит в Кремле. Видимо, в тот момент для Юмашева стало уже настолько общим местом рассуждать со своими приближенными, что Ельцина пора отправлять на пенсию, что Шабдурасулов в первый момент даже и предположить не мог, что его, абсолютно созвучные юмашевским, речи будут криминалом.
* * *
При первой же возможности, сразу после дефолта, Юмашев поспешил избавиться от своего чересчур искреннего заместителя: Шабдурасулова отправили в Белый дом на идеологическое подкрепление созданного по проекту Березовского и просуществовавшего всего несколько недель второго кабинета Черномырдина.
Надо отдать должное Игорю, он оказался вменяемым парнем, и даже после этого скандала сохранил со мной прекрасные отношения. Он вообще всегда предпочитал относиться к этой истории с юмором. Как-то раз, уже в 1999 году, когда его вновь позвали на работу в Кремль, журналисты задали ему на пресс-конференции вопрос, сколько он планирует проработать в администрации.
– Да никаких проблем! – ответил Игорь. – Как только надоест в Кремле работать, – сразу дам интервью Трегубовой, и вперед! В правительство!
Так что фамилия Трегубова в профессиональной карьере Шабдурасулова (как и его – в моей) тоже навсегда осталась понятием нарицательным.
Глава 6
ДЕДУШКА СТАРЫЙ, ЕМУ ВСЕ РАВНО
Стыдно, конечно, для девушки в этом признаваться, но августовский правительственный кризис 1998 года я пережила, без преувеличения, как личную трагедию.
После дефолта, нарушив разом все нормы журналистской этики, я как сумасшедшая бегала по всем доступным мне в тот момент кремлевским кабинетам, умоляя знакомых чиновников, имеющих доступ к президенту, хоть как-то повлиять на Ельцина, чтобы он, вопреки давлению ближнего круга, не принял самоубийственного для страны решения об отставке кабинета реформаторов. И уж тем более – чтобы не повелся на заведомо суицидальный суперплан с эксгумацией политического трупа Черномырдина, который в тот момент, с подачи Березовского, подсовывал президенту Юмашев.
Когда Ельцин все-таки отправил Кириенко в отставку и назначил Черномырдина, даже мой циничный приятель Волин, сидя в своем кабинете в Белом доме, грустно сказал мне:
– Я думаю, что теперь Дедушка быстро умрет. Или скоро подаст в отставку… Потому что зачем ему теперь жить?
Все чувствовали, что это – не просто конец Ельцина, а конец всего того, что этот великий человек, несмотря на всю свою периодическую невменяемость, все-таки упорно пытался построить в стране на протяжении всех постсоветских лет.
И именно в те августовские дни президентские приближенные, провалив один за другим все свои идиотские мелочные суперпланы, предельно сузили для страны выбор дальнейшего пути. После чего отдаться мелкому, выращенному в кремлевском инкубаторе квазидиктатору показалось уже спасением.
То есть, по сути, именно в те дни Кремль, сам еще об этом не подозревая, уже зачал гомункулус Путина.
Странно, но каким-то шестым чувством именно в те дни я и мои друзья-журналисты почувствовали, что вскоре в стране может не стать и единственного бесспорного елъцинского завоевания – свободы слова. В 1998 году, 25 августа, мы с Машей Слоним, Юрой Ростом и Володей Корсунским совершили какой-то странный, ребячливый, совершенно бессмысленный, инстинктивный акт: ровно в полдень вышли на Красную площадь, к Лобному месту и молча, под накрапывавшим дождем, раскрыв зонтики, простояли десять минут. В память о тех пятерых диссидентах, которые ровно за тридцать лет до этого смели выйти на площадь, на то же самое место, в знак протеста против подавления советскими танками Пражской весны. Среди тех пятерых в августе 1968-го на Красной площади был, кстати, и Машкин брат Павел Литвинов. И теперь, в августе 1998-го, я невероятно гордилась тем, что мои взрослые, серьезные друзья, достойно, не прогнувшись, пережившие советские годы, взяли меня, салагу, не нюхавшую пороха, с собой.
Но уже через десять минут, распрощавшись с ними, я быстро прошла сто метров, нырнула под Спасскую башню и опять очутилась в кремлевском застенке. И снова почувствовала себя каким-то несчастным, проклятым посредником между миром людей и подземельем монстров.
Впрочем, вернувшись домой, я все-таки нашла выход из жесточайшей, самой натуральной депрессии: села и с горя написала в статье все, что имела сказать и президенту, и его любимой Семье. А заголовок к тексту поставила из детского садистского стишка, которым мои коллеги пытались хоть как-то меня развеселить: