Потом Бойченко увидел, что Касьяненко набросал обратно в ящик взрывчатку и, взломав крышку, стал ощупывать третий ящик, изредка вытирая пот со лба, хотя с Бугского лимана тянул пронизывающий ветер.
Наконец был выпотрошен и последний, пятый ящик.
Тогда Касьяненко сел на него, достал из кармана клочок газеты и кисет с махоркой. Но пальцы плохо слушались его.
— Эй, хлопцы, дайте самокрутку, руки, сволочи, дрожат.
К моряку подбежало несколько человек. Остальные тоже подошли поближе.
— Не успели, гады, запал подложить, — услышал Матвей голос Касьяненко. — А без детонатора — это просто труха. Тащите ящики в машину. Увезем.
— Кто же это мог сделать? — словно сам себя вслух спросил рабочий, встретивший чекистов у заводских ворот.
— У вас спросить надо! — резко ответил Касьяненко. — Хлопаете ушами. Охраняете завод — с вас и спрос. А я не цыганка, гадать не умею. Пять ящиков динамита! Это ж не зажигалку в цехе сделать. Их внести надо было! И откуда они взялись?
Смачно затягиваясь, Касьяненко говорил теперь в охотку, много. Не остановился он и тогда, когда рабочие перетаскали ящики в телегу и та отъехала подальше от кучи металлического хлама, а чекисты еще раз перебрали вою груду хлама, внимательно осматривая каждый кусок трубы, каждый подозрительный предмет, но ничего, не нашли.
История с динамитом на заводе «Наваль» наделала много шуму в городе. Она лишний раз показала рабочим, что враг не сложил оружия, что он действует, и действует расчетливо и коварно.
Для Матвея, Кости Решетняка и Саши Трояна дни и ночи словно смешались. Они редко ночевали в своей комнате. Чаще устраивались на диване или в кресле в здании губчека, потому что оперативная группа Касьяненко была не а силах справиться со всеми делами: розысками и ликвидацией складов оружия, обнаруженных в различных концах города; борьбой с анархистами, грабившими квартиры; выступлениями подпольных организаций меньшевиков и эсеров, украинских националистов. На ЧК возлагалась и борьба со спекуляцией, саботажем, распространением ложных и панических слухов, на которые обыватели были удивительно падки.
Если и выдавалась свободная минутка, то надо было провести у населения сбор белья для красноармейцев, идти на субботник по отгрузке зерна для голодающих рабочих Питера и Москвы, участвовать в заготовке дров или очистке площадей и дворов от завалов многолетнего мусора. Близилось лето, и антисанитарное состояние города грозило эпидемиями.
С центрального аптекарского склада пропала шестидесятиведерная бочка со спиртом, несколько килограммов йода в кристаллах и несколько пудов перевязочных материалов. Во всем этом крайне нуждались наши раненые бойцы. Но, значит, в этом же нуждались ивраги. Настораживал не только сам факт исчезновения: пропажа обнаружилась «случайно». Управляющий складом, возглавлявший его еще при деникинцах, был смещен. Новый управляющий при приеме дел обнаружил недостачу.
Буров отнесся к пропаже спирта и прочего как к обычному воровству. Но Горожанин сразу увидел в нем нечто большее. Между ним и Буровым произошел такой разговор:
— Не понимаю, что ты, Валерий Михайлович, увидел особенного в этом деле? Ну, возможно, диверсия. Могли пробить гвоздем дырку в бочке — спирт вытек. Перевязочные материалы и йод мало-помалу растащили.
— Вы, Михаил Никитич, не обратили внимания на некоторые обстоятельства. Пропал не спирт, а бочка со спиртом. Кристаллам йода на рынке не торговали и не торгуют. И еще пропала не марля, которую можно было продать, а перевязочный материал.
— Ты хочешь взяться за это дело?
— Да, Михаил Никитич.
— Но ведь народу у нас не хватает.
— Мне достаточно комсомольцев.
— Саша Троян свободен. А Матвей и Решетняк включены в группу по ликвидации банды в Богоявленске.
— Я думаю подключить к этому делу Валю Пройду. И Александр Троян мне как раз подойдет.
— Как знаешь. — сказал Буров.
Ликвидация банды в Богоявленске была делом необходимейшим. В конце марта с несколько запоздавшей оказией губчека получила сообщение от спрятавшегося во время налета председателя сельрады[4], что на Богоявленск наскочила необычная банда. Командовал ею, судя по записке председателя, белогвардейский подполковник. Он же должен был возглавить восстания как в самом Богоявленске, так и в Покровском, Кисляковке и в других селах. Сигнал спасшегося председателя вызвал большую тревогу. Эти села располагались в ближних тылах Красной Армии.
Бойченко уже не раз выезжал с Касьяненко на ликвидацию банд, но Решетняку моряк неизменно говорил: «Рано еще. Пообвыкни на городских делах. Потом на стрельбу пустим». Что же касается Трояна, то Касьяненко, относясь к Сашке хорошо, и слышать не хотел о зачислении «интеллигентного очкарика» в свою опергруппу. На Богоявленскую операцию Решетняка Касьяненко все же взял.
Вечером оперативная группа вместе с отрядом из чекистов батальона выехала на розыск банды, орудовавшей по левому берегу низовья Бугского лимана. Солнце еще только собиралось закатиться за Варваровку, горбом торчащую на правой стороне Буга.
К чекистам, как и было условлено, присоединился боевой отряд горкома партии. Численность банды оставалась неизвестной, а в таких случаях сил лучше иметь побольше.
Впереди на буланом боевом коне ехал сам Петр Касьяненко, Следом, в первом ряду, Матвей и Костя Решетняк. Товарищи знали, что ребята квартировали вместе с начальством, да и удаль Бойченко в схватках к тому времени была известна многим. Им в нарушение некоторых неписаных правил и разрешили следовать сразу за командиром.
Сводный отряд отправился в сторону того же хутора Водопой, где полтора месяца назад Матвей с товарищами встречал передовую часть 41-й дивизии Красной Армии. Вскоре они миновали Слободку и кладбище, осталась в стороне роща — дачное место. Хорошо прогретая за день весенним солнцем степь пахла серебристой молодой полынью, бархатно светилась ковылем.
Не доезжая до железнодорожной станции, отряд свернул по дороге на юг, к хутору Широкая балка.
Едва закатилось солнце, как тут же, почти без сумерек, на землю накинулась ночь. Ехали молча. Костя Решетняк был не очень разговорчивым спутником, а Касьяненко ехал несколько впереди и по всему было видно: ждал кого-то, кто вот-вот появится на белесой в лунном свете пыльной дороге.
Вдали сквозь ночную темень блеклыми звездочками проступали огоньки. Отряд подъезжал к селу Богоявленскому. И тогда от одной из скирд, стоявших в степи, отделилась темная фигура. Неимоверно длинная, распластавшаяся по стерне. Матвей не сразу догадался, что видит не самого человека, а его тень. Сам же человек в серой смушковой солдатской папахе и длинной шинели оказался маленьким, хромым с винтовкой на плече.
— Касьяненко? — спросил человек, подойдя к Петру. — Лозовой я. Председатель совета.
— А-а. — Касьяненко слез с лошади, пожал человеку руку. — Что тут у тебя?
Лозовой принялся негромко и быстро рассказывать. Из его сбивчивой речи Бойченко понял: банда большая, а с кулацкими сынками да подкулачниками, примкнувшими к ней, и того более.
— Вот только что свой человек пришел, — пришепетывая говорил Лозовой. — Сказал, совещание у бандитов будет этой ночью.
— Кто соберется?
— Главари банды, местные кулаки Богоявленские, да Копаньской и Кисляковской волостей.
— Где?
— В Ефимовке, в Ефимовке. В крайней хате со стороны Кисляковки.
— Выходит... — как бы размышляя вслух, проговорил Касьяненко. — Поедем над берегом лимана. Добре. Там и овражки есть. А вдруг засада?
— Ни. Мой человек сейчас оттуда. Сведения точные. Охрана только у хаты.
— Ладно. Проверим. Ну, поехали.
— А заводных коней у вас нема? — спросил председатель.
— Имеются.
— Шестеро незаможников со мной. А коней нет. Как возьмешь со двора? Вмиг догадаются, подлюги. Они ни жинку, ни детей не милуют. А так — вроде в городе болтаемся.
Касьяненко распорядился дать крестьянам заводных лошадей и выслал вперед разведку, которую возглавил Лозовой.
Обогнули балкой Богоявленское. И тут, когда до Ефимовки оставалось версты четыре, Матвей приметил вдали всадника, наметом скакавшего по степи. Дорога здесь делала петлю, а всадник Мчался, срезая путь,
— Касьяненко! Смотри! — крикнул Бойченко.
— Давай! Перехвати! — приказал командир опергруппы.
Матвей и Костя пришпорили коней и взяли с места в карьер. Бросились наперерез. Местность была незнакомая, и они рисковала поломать лошадям ноги или сами угробиться в какой-нибудь прикрытой темнотой и обманчивым лунным светом ложбинке.
Сжав зубы, заломив кубанку, Бойченко торопил и торопил коня. Стрелять было нельзя. Плохо, если и всадник откроет пальбу. А разведка спустилась в балочку и не видит человека, который наверняка хотел предупредить бандитов и кулачье, собравшихся на совещание, о появлении чекистов.
Расстояние между всадником и чекистами сокращалось. Матвей видел надувшуюся парусом рубаху парня, который голыми пятками подгонял неоседланного и невзнузданного коня. Бойченко знаком послал Костю вперед и наперерез, а сам пустил свою лошадь прямо на всадника.
«Только бы он не стал палить! Только бы не поднял стрельбы!» — шептал Матвей. Уравнявшись со всадником на скаку, Бойченко ринулся к оскаленной лошадиной морде, заставил лошадь свернуть и лишь тогда сшибся, ухватил парня за ворот рубахи, бросил его наземь.
Подоспевший Костя Решетняк стал ловить невзнузданного коня, чтобы тот, чего доброго, без седока не отправился в Ефимовку и не поднял там тревогу. Бойченко подъехал к парню и соскочил с лошади. Подошел к тому осторожно. Оружия в руках не было. Парень тихо и злобно подвывал:
— Батя... Батя... — и вдруг вскочил, зверем кинулся на Бойченко. Подавшись вперед, Матвей двойным ударом сбил парня с ног. Тот снова упал.
К ним подъехал Касьяненко и несколько бойцов. Кто-то кинул веревку, чтобы связать парня. Тому скрутили руки, поставили на ноги.
— Зачем скакал в Ефимовку? — низким злым басом спросит Касьяненко. — В обоз его. Теперь сомнения нет — сборище у них в Ефимовке. Как пить дать.
Они присоединились к отряду и у выезда из балки встретил свою разведку.
— Дальше всем нельзя. Они охрану, поди, выставили. — Касьяненко отдал приказ окружить сельцо и со своей оперативной группой начал скрытно подбираться к первой у дороги хате, где, как сообщил Лозовой, проходило совещание главарей банды и местного кулачья.
Вся Ефимовка была погружена в темноту. Лишь в этой хате, сквозь прикрытое рядном окно, пробивался слабый свет.
— Видишь? — тихо спросил Касьяненко, ползком подбиравшийся к хате рядом с Матвеем.
— Вижу, — ответил Бойченко.
Перёд хатой с винтовкой стоял часовой, в тени дерева он был едва заметен. С боков тоже прохаживались бандиты.
— Крепкая охрана. По-военному поставлена. Видать, в банде офицеры есть. Тихо снять надо. Чтоб не пикнули. Потом — я к двери, вы — к окнам. И по моему сигналу...
— Товарищ командир... — проговорил один из незаможников, — я — цього визьму, у дороги. Вин Мараманова сын, самого богатого куркуля. К девкам в Кисляковку вместе ходили.
— Ладно, — согласился Касьяненко. — Бери этого чертова сына. Ты, Матвей, с ним пойдешь. Я с тем, что справа, управляюсь. А Костя, тот левого прищучит.
Снова поползли по-пластунски. Только лозовский незаможник, выбравшись из балочки, что была метрах в ста от часового, двинулся, пошатываясь, прямо на дорогу. Хоронясь за каждым бугром, вдыхая пряный запах весенней земли, Матвей едва поспевал за парнем. А тот шел себе и шел, метрах в десяти от часового остановился, будто только увидел, поздоровался, спросил табаку.
Часовой гмыкнул понимающе:
— Ишь как ты, Микола, нахлестався. У Параськи був? — И, приставив винтовку к дереву, полез в карман за табаком. — На, бери.
Но не договорил, боец из опергруппы приставил к затылку часового дуло карабина, прошипел:
— Пикнешь, мозги вылетят!
А Матвей тем временем закрутил снятой с бойца обмоткой рот часового. Под лапищами Касьяненко тот опал у двери. Только со стороны огорода еще слышалась возня Кости. Как он потом говорил, мужичонка попался хлюпкий, но со страху вился и бился змеей, кусался и царапался по-бабьи. Еле-еле удалось с ним справиться.
По знаку Касьяненко бывшую охрану оттащили подальше от дома. Затем он и Матвей снова подкрались к хате и заглянули в окна. Матвей увидел лишь край стола и семерых бандитов. Но в комнате их было больше. Через густую сизую пелену махорочного дыма, в свете неярко горящей лампы трудно разглядеть лица. Все смотрели на горбоносого бритоголового человека с насупленными бровями и выдвинутой вперед нижней челюстью. Его рука короткими четкими взмахами рубила воздух: он давал наставления.
— Не деревенский, сразу видать, — прошептал Касьяненко над ухом Матвея. — Он заводила. Я на свое место, а ты тут смотри.
Командир оперативной группы подошел к низкой двери хаты и забарабанил в нее рукояткой нагана:
— Открывай! А то сам открою!
Тут же в ответ в хате грохнули выстрелы, зазвенели стекла. Свет в комнате погас.
Матвей видел, как Касьяненко своим пудовым сапогом вышиб дверь и швырнул в сенцы гранату. Раздался грохот, пламя вырвалось из дверного проема и тут же затрещали под ударами переплеты рам. Из окон, паля куда попало, выскакивали бандиты. В проем ближнего окна пытались выбраться сразу двое, Матвей выстрелил из парабеллума, но тут же почувствовал, будто саблей саданули по плечу, и согнулся от боли. Тем временем второй пролезавший в окно бандит, выкинув убитого, выпрыгнул из хаты и огромными скачками, по-заячьи, кинулся к огороду и исчез за плетнем.
Перестрелка шла уже на задах сельских дворов. Пойманных бандитов сводили к дереву перед хатой. Их оказалось десятка два. Несколько были ранены, и санитар отряда возился с ними. Потом два бойца принесли тело убитого товарища и положили его на подъехавшую подводу. Еще одного раненого чекиста нашли в огороде.
Боль в плече у Матвея вроде прошла. Он попытался отойти от стены хаты, но закружилась голова и уже по ладони потекли теплые струйки крови, а пальцы стали липкими, и их покалывало, будто рука занемела. Подошедший Касьяненко поглядел на Бойченко. крикнул санитара. Тот чиркнул зажигалкой, спросил:
— Куда тебя?
— В плечо.
— Жалко кожанку резать, — сказал санитар. Матвей стиснул зубы: «Потерплю».
— Кость цела. А мясо заживет! — привычно балагурил санитар, обрабатывая рану. — Кость — главное. Недели через две ты этой рукой гидров будешь приглаживать не хуже прежнего.
Бойченко вместе с санитаром поехал в тачанке. Касьяненко и Костя рысью на конях — рядом.
— А тот, бритый, ушел, гад, — раздумчиво проговорил Касьяненко. — Жаль. Самая крупная рыба.
— Теперь встретимся, — не прошляпим, — сказал Матвей. — Если он — главарь, не миновать ему пути в город.
— Тоже верно, — согласился командир опергруппы.
Копыта коней мягко ступали по пыли. Серая под луной ковыльная степь была молчалива. Слева серебрились воды лимана.
4. «ГЛУХОЙ» ФАРМАЦЕВТ
Председатель губчека Буров вызвал Сашку Трояна и Валю.
Троян входил в кабинет с решением сказать Бурову такие слова: «Если очки мешают мне быть настоящим чекистом, то, наверное, Матвей ошибся, когда рекомендовал меня в ЧК».
Что касается Вали, то она посчитала этот одновременный вызов чистой случайностью.
Кроме Бурова, в кабинете находился Горожанин, как всегда я выутюженном костюме, белой сорочке и при галстуке. Трудно было представить себе людей более не подходящих по внешности друг к другу.
— Садитесь, ребята, разговор есть, — кивнул им Буров и подошел к подоконнику, на котором стоял полуведерный чайник с заваркой из сушеной моркови.
Валя подалась было помочь ему, но Буров остановил ее:
— Иди, садись, курносая. Не чай подавать я тебя вызвал. Дело есть серьезное.
Услышав слова председателя, Сашка — ушки на макушке, и начисто забыл про жалостливый разговор, который собирался вести с Буровым. Непонятно было лишь, при чем здесь Валя? О чем серьезном можно говорить с Валькой, девчонкой, которую даже в казаки-разбойники играть не принимали?!