Позже след изменил направление и свернул на запад, к далеким холмам, а значит, теперь Джемми и Фрэнк скакали параллельно своим друзьям, но, естественно, отставали от них где-то на час.
До сих пор оба держались молча. Кряжистая кляча Джемми так усердно выбрасывала вперед длинные ноги, что конь Фрэнка с трудом успевал за ней, утопая в зыбучих песках. Лошадь Толстяка перешла с утомительной рыси на медленный шаг, и тогда Фрэнк легко смог нагнать своего спутника. Само собой, прежде участники экспедиции общались друг с другом на английском. Теперь же, когда оба немца остались наедине, они смогли окунуться в стихию родной речи.
– Не правда ли, – начал Фрэнк, – насчет мамонта вы пошутили?
– Конечно.
– Я почему сейчас об этом подумал – ведь эти мамонты давным-давно вымерли!
– Неужели вы раньше слышали об этих доисторических животных?
– Я? Ну еще бы! А если вы мне не верите, мне вас искренне жаль. Знаете ли, морицбургский учитель, ставший, собственно, моим духовным отцом, в этом деле кое-что да смыслил, особенно в зоологии растений. Вот так-то! Он знал каждое дерево, от ели до щавеля, а также любое животное, от морского змея до мизерной губки. От него я тогда почерпнул массу всего интересного.
– Необычайно рад за вас! – засмеялся Джемми, озорно блеснув хитрыми глазками. – Может, и я смогу кое-что почерпнуть от вас.
– Естественно! – совершенно серьезно воскликнул саксонец. – Само собой разумеется! Представьте себе, если бы тогда не возникло спора из-за любимого слова папы Врангеля, я nolens koblenz55 попал бы в Тарандскую лесную академию и теперь мне не пришлось бы скитаться тут по Дикому Западу и позволить всяким там сиу сделать меня хромым.
– О, вы хромаете не от рождения?
Фрэнк уничтожающе взглянул на Толстяка, в его глазах вспыхнул гнев:
– Хромой от рождения? Как это возможно у личности с моей амбутацией! Хромой ведь никогда не сможет стать кем-либо, кроме как лесным бродягой, а уж тем более служащим! Никогда! Мои ноги были здоровы. Но когда я однажды вместе с Бауманом появился в Черных горах, чтобы открыть среди золотоискателей мелочную лавку, туда временами стали наведываться и индейцы с целью что-нибудь купить. Большей частью это были сиу. Это самые худшие антропологические дикари, которые только тем и живут, что вместе с дешевой улыбкой на их физиях тотчас могут выстрелить или пырнуть ножом. Лучше всего вообще не связываться с ними. «Добрый день!» и «Счастливого пути!», «Адью!» да «Прощай!». Я всегда был верен этому пункту, ибо я человек принципа, но однажды все же имел минуту слабости, и вот до сих пор хромаю.
– Как это случилось?
– Совершенно неожиданно, как случается все, чего не ждешь. События того дня стоят перед моим одухотворенным лицом, как если бы это было сегодня. Сверкали звезды, а в ближнем болоте громко голосили лягушки, ибо дело было, к сожалению, ночью, а не днем. Бауман уехал, чтобы запастись в форте Феттерман новыми припасами, Мартин спал, а негр Боб, давно отправившийся взимать долги, до сих пор не появлялся. Одна его лошадь без седока вернулась в родной дом. На следующее утро он, правда, приковылял с растяжением в ногах и без гроша в кармане. Он был выгнан всеми без исключения нашими должниками, а потом еще и сброшен лошадью. Это называется – вкусить глупость жизни из первых рук! Как видите, я могу изъясняться даже ямбом. Нет?
– Да, вы маленький гений.
– Об этом я и сам себе частенько напоминаю, но другие – никогда, поскольку никто и задуматься над этим не хочет. Итак, звезды сверкали на небе, и тут к нам в дверь постучали. Здесь, на Западе, нужно держать ухо востро, поэтому я не стал тотчас открывать, а спросил, чего нужно. В общем, не буду останавливаться на мелочах; это были пятеро индейцев сиу, которые хотели обменять меха на порох.
– Надеюсь, вы не впустили их?
– А почему нет?
– Сиу, да еще среди ночи!
– Извольте! Если бы у нас были часы, то они показали бы приблизительно половину двенадцатого. А это не слишком поздно. Как вестмен, я хорошо знаю, что далеко не всегда можно оказаться на месте в часы посещений, а время частенько ужасно дорого. Краснокожие сказали, что им еще всю ночь маршировать, и так апеллировали к моему доброму саксонскому великодушию, что я впустил их.
– Какая неосторожность!
– Почему? Страха я никогда не знал, и прежде, чем открыть, я поставил условие, что все свое оружие они сложат у входа. К их чести должен признать, что они выполнили это требование. Естественно, я держал револьвер в руке, пока обслуживал их, на что они, как дикари, не могли обижаться. С ними я совершил блестящую сделку: обменял скверный порох на очень хорошие бобровые шкурки. Когда краснокожий и белый торгуют друг с другом, то первый всегда остается с носом. Хотя меня это и огорчает, но я один, к сожалению, ничего не могу изменить. Рядом с выходом висели три заряженных ружья. Когда индсмены уходили, последний остановился перед самой дверью, повернулся и спросил меня, не мог бы я угостить его глотком «огненной воды». Хотя теперь и запрещено отпускать водку индейцам, все же я, как было сказано, сорвал приличный куш и вследствие этого готов был оказать им любезность. Я развернулся и ушел в дальний угол, где стояла бутылка бренди. В тот момент, когда я повернулся, держа ее в руке, я увидел исчезающего за дверью человека с одним из ружей, которое он успел сорвать с гвоздя. Я отставил бутылку, схватил другое ружье и выскочил наружу. Само собой, я тотчас отпрыгнул в сторону, поскольку в дверном проеме мог бы стать замечательной мишенью. Я очень быстро рванулся из света в тень и не мог сразу хорошо осмотреться, но тут услышал скорые шаги, а потом что-то сверкнуло с другой стороны, у изгороди. Грохнул выстрел, а я почувствовал, будто что-то ударило меня по ноге. Теперь я, наконец, заметил краснокожего, который хотел перемахнуть через изгородь. Я прицелился и спустил курок, но одновременно почувствовал такую боль в ноге, что меня тут же подкосило. Пуля индейца пробила мне левую стопу. Либо из-за темноты, либо потому, что у сиу было чужое ружье, но я все же до сих пор не могу понять, как он смог так выстрелить. Лишь спустя месяц мне снова удалось встать на эту ногу, а позже меня прозвали Хромым Фрэнком. Краснокожего я хорошо запомнил и никогда не забуду его лица. Горе ему, если он где-нибудь или когда-нибудь попадется мне! Мы, саксонцы, – душевные германцы, но наши национальные достоинства никогда не могут обязать нас в ночную пору, когда в небесах сверкают звезды, позволить безнаказанно обворовать нас и подстрелить до хромоты! Полагаю, что сиу принадлежал к огаллала, и если… Что это с вами?
Фрэнк прервался, ибо Толстяк Джемми осадил свою клячу и издал возглас удивления. Дно каньона стало скалистым, и там, где оно снова терялось в песке, Джемми остановился.
– Что это? – спросил он сам себя. – Не тронулся ли я умом?
Он ошалело взглянул вниз, на песок. Теперь и Фрэнк понял, что имел в виду Толстяк.
– Разве возможно, – растерянно забормотал саксонец, – чтобы следы вдруг внезапно стали другими?
– Конечно! – блаженно улыбнулся Джемми. – Сначала был след слона, а теперь – четкий отпечаток лошадиных копыт. Зверь подкован, да еще и новыми подковами, видите: отпечатки очень четкие, и ни гриф, ни шипы подковы не сбиты.
– Но это след наоборот!
– Вот этого-то я никак и не могу взять в толк. До сего момента след шел от нас, а теперь идет прямо навстречу.
– Разве это одни и те же отпечатки?
– Конечно! Там, за нами, скалистая земля – на ней след не виден, но этот участок не более двадцати футов шириной. С той стороны, с востока, след слоновый, а с этой, с запада, чистейшей воды лошадиный. Оглянитесь! Разве есть еще другие следы?
– Нет.
– Так значит, эти отпечатки, несмотря на их различие, должны принадлежать одному и тому же животному. Я хочу сойти на землю, чтобы убедиться, что здесь нет ошибки.
Они спешились. Тщательнейшее обследование места дало следующий результат: след слона и вправду на скалистом участке пути превращался в лошадиный. То обстоятельство, что оба следа шли навстречу друг другу, а потом сталкивались, казалось не просто странным, а ошеломляющим. Оба беспомощно переглянулись и покачали головами.
– Если это не колдовство, то кто-то здорово водит нас за нос, – заметил Джемми.
– Неужели?
– Да, и этого я понять не могу!
– Но чудес не бывает!
– Не бывает, я не суеверный.
– Тут все как у волшебника Филадельфия, который забрасывал ввысь клубок ниток, чтобы потом подняться в небеса по тоненькой ниточке и исчезнуть с Земли!
– Поскольку слон шел с востока, а конь с запада, и оба следа прерываются здесь, значит, животные, по вашему мнению, вскарабкались наверх по нитке именно в этом самом месте, а потом растворились в воздухе?! Пусть такое объяснение дает кто-нибудь другой! Это выше моих сил! – искренне признался Толстяк.
– Хотел бы я, пожалуй, знать, что сказал бы морицбургский учитель, если бы был здесь с нами! – вполне искренне заявил саксонец, сосредоточенно рассматривая след.
– Уж он-то не стал бы строить из себя всезнайку, как мы с вами!
– Хм! С вашего позволения, герр Джемми, вы выглядите не очень-то одухотворенно.
Толстяк пристально взглянул на Фрэнка, после чего его маленькие глазки превратились совсем в щели. Он ответил:
– По вашему виду сейчас тоже не скажешь, что вы одаренный автопетрификат56. Вообще хотел бы я видеть того человека, который мог бы разрешить эту загадку.
– Она должна быть разгадана, ибо знаменитый Архидьякон сказал: «Дайте мне точку опоры, и я сорву с петель любую дверь!»
– Архимед57, хотели вы сказать!
– Да, но он же был и дьяконом, поскольку, когда в субботу, ближе к закату, пришли вражеские солдаты, он заучивал воскресную проповедь и крикнул им: «Не мешайте мне и не шумите!» Тут они его и убили. Вот тогда-то точка опоры снова пропала.
– Может, вы найдете ее опять. Я не чувствую себя способным на это, поскольку не смог разрешить даже это противоречие, – сокрушался Джемми.
– Но что-то мы должны все же делать!
– Естественно! Не поворачивать же обратно! Если вообще есть объяснение, оно лежит впереди, а не позади нас. Садимся на лошадей, и вперед!
Они поскакали дальше, теперь уже по лошадиному следу. Тот был четким и приблизительно через полчаса вывел их из песков на почву. Появились трава и одиночные кусты, а поблизости тянулась цепь холмов. Густой лес покрывал их, начинаясь у подножий редкими деревьями и чем выше, тем сильнее превращаясь в чащу. След здесь тоже был четким. Через некоторое время под ногами животных появился мелкий светлый гравий, и тут вдруг отпечатки оборвались.
– Вот и разгадка! – саркастически проворчал Фрэнк.
– Непостижимо! – воскликнул Джемми. – Этот конь возник из воздуха и снова растворился в нем. И правда, Дух Прерии! Тогда я пожелал бы, чтобы ему пришла в голову хорошая мысль показаться нам. Я не прочь узнать, как он выглядит!
– Желание весьма исполнимое. Осмотритесь, господа!
Слова прозвучали на немецком языке из-за кустов, у которых они остановились. Вскрикнув от неожиданности, оба застыли, в страхе озираясь по сторонам. Тот, кто произнес фразу, уже покинул заросли, служившие ему укрытием.
Нельзя сказать, что он был высок ростом и широк в плечах. Темно-русая окладистая борода обрамляла его опаленное солнцем лицо. Он носил украшенные бахромой легины и охотничью рубаху, также обшитую по швам бахромой, длинные сапоги, прикрывающие колени, и широкополую фетровую шляпу, на шнурке которой болтались уши серого медведя. Из-за широкого, сплетенного из нескольких ремней пояса торчали два револьвера и нож – «боуи». Похоже, весь его пояс был заполнен сидевшими каждый в своем гнезде патронами. К ремням, кроме многочисленных кожаных мешочков, были прикреплены две пары прикручивающихся подков и четыре толстые соломенные или тростниковые плетенки, имевшие овальную форму и снабженные ремешками и пряжками. От левого плеча до правого бедра тело незнакомца обвивали многочисленные кольца лассо; с шеи на шелковом шнуре свешивалась обтянутая кожей колибри трубка мира, на чашечке которой были вырезаны многочисленные индейские знаки. В правой руке незнакомец держал короткоствольное ружье с очень своеобразным затвором, а в левой – горящую сигару, которой он тотчас крепко затянулся и выдохнул дым с видимым удовольствием.
Настоящий охотник прерий никогда не наводит лоск и чистоту на свой костюм. Чем потрепаннее его вид, тем, значит, больше он пережил. К каждому, кто позволит что-либо высказать по поводу его внешности, он относится с презрением. А вычищенное до блеска ружье вызывает у него так просто огромнейшее отвращение. По его глубочайшему убеждению, у настоящего вестмена нет времени заниматься подобной чепухой.
Но на этом незнакомом молодом человеке все выглядело таким чистым, будто он лишь вчера отправился на Запад из Сент-Луиса. Его ружье, казалось, час назад вышло из рук оружейного мастера, сапоги были безукоризненно смазаны жиром, а на шпорах не было видно и следа ржавчины. Костюм его смотрелся как с иголочки, и даже руки его, похоже, были вымыты.
Оба наших следопыта уставились на внезапно появившегося человека и от неожиданности забыли ответить.
– Ну, – продолжил он с улыбкой, – я понял, что вы желаете увидеть призрак? Если вы имеете в виду того, по чьему следу шли, то он стоит перед вами.
– Черт возьми! Тут, большей частью, уже перестаешь соображать! – вырвалось у Фрэнка.
– О! Саксонец! Не так ли?
– Да еще и коренной! Безусловно, и вы немец чистых кровей?
– Да, честь имею. А другой кто?
– Он тоже из нашей прекрасной страны. От неожиданности он лишился дара речи. Но это ненадолго, ибо он сейчас снова заговорит.
Фрэнк был прав, поскольку Джемми выскользнул из седла и протянул земляку руку, забыв о всякой осторожности.
– Это ли возможно? – вскричал он. – Здесь, недалеко от Чертовой Головы, встретить немца! Едва ли можно поверить!
– Я удивлен вдвойне, поскольку встретил сразу двоих, – снова улыбнулся молодой человек. – Если не ошибаюсь, вас зовут Якоб Пфефферкорн?
– Что? Вы знаете мое имя?
– Глядя на вас, не усомнишься в том, что вы Толстяк Джемми. А если бы я не догадался об этом сразу, то достаточно было взглянуть на вашу кобылу. Если встречаешь толстого охотника на таком верблюде, то это уж точно Толстяк Джемми. А как-то случаем я узнал, что этого знаменитого вестмена на самом деле зовут Якоб Пфефферкорн. Но там, где вы, рядом должен быть Длинный Дэви со своим мулом. Или, может, я ошибаюсь?
– Нет, он действительно поблизости – совсем недалеко отсюда, если ехать на юг, туда, где долина уходит в горы.
– О! Вы там сегодня разбили лагерь?
– Конечно. Моего спутника зовут Фрэнк.
Саксонец тем временем также спешился. Он подал незнакомцу руку. Тот пристально взглянул на него, кивнул и спросил:
– А вы, пожалуй, Хромой Фрэнк?
– Боже ты мой! Вы и меня знаете?
– Я вижу, что вы прихрамываете, да и зовут вас Фрэнк. А теперь еще вопрос – вы живете с Бауманом, Охотником на медведей?
– Кто вам это сказал?
– Он сам. Наши пути пересеклись несколько лет назад. Где он теперь? Дома? Думаю, что это где-то днях в трех пути отсюда, не так ли?
– Совершенно верно. Но его нет дома. Он в руках у огаллала, а мы на пути к ним, чтобы попытаться чем-нибудь ему помочь.
– Вы пугаете меня. Где это произошло?
– Совсем недалеко отсюда, у Чертовой Головы. Огаллала потащили его и еще пятерых пленников наверх, к Йеллоустоуну, чтобы убить их у могилы Храброго Бизона.
– Из мести? – спросил незнакомец, и при этом его лицо стало абсолютно серьезным.
– Да, конечно! Может, вы слышали когда-нибудь об Олд Шеттерхэнде?
– Не стоит долго напрягать память – да, – на губах незнакомца промелькнул едва уловимый смешок.
– Так вот, – продолжал Фрэнк, – он убил Храброго Бизона, Злого Огня и еще одного сиу. Теперь огаллала отправились в поход, чтобы навестить могилы этих воинов, а заодно взяли с собой Баумана, попавшего к ним в руки.